Другой раз встреча со смертью произошла случайно. Утром мы проверяли наши противогазы с помощью слезоточивого газа. Они казались в хорошем состоянии. Той же ночью мы провели газовую атаку. Последняя проверка стальных бутылок. Метеоролог проверяет скорость, устойчивость, направление ветра. Проходил час за часом. Я не слишком напряжен, сидя в блиндаже и читая утонченную литературу. Наконец метеорологические условия, по-видимому, прекрасны. Открыть клапаны! Желтое облако стелется по направлению к траншеям. Потом внезапное завихрение. Ветер изменил направление. Траншеи лежат по зигзагу. Газ идет в наши траншеи. И мы действительно погружаемся в него, а противогазы у многих испорчены. И многие получают отравление от легкого до сильного, а я единственный медик, и у меня только четыре кислородных баллона, и каждый должен вырывать баллон, чтобы улучшить положение другого солдата. Не раз я порывался сорвать маску со своего вспотевшего лица»[266].
Перлз провел в окопах около девяти месяцев, прежде чем впервые был отправлен в увольнение. Он отравился боевым газом, из-за чего пострадало легкое. Во время этого отпуска оказавшийся на лечении в Берлине Фриц выкроил время, чтобы отправиться в Королевскую оперу на спектакль «Фигаро». После невзгод войны Перлз, может быть, впервые в жизни поддался тогда сильным эмоциям — он плакал, потрясенный красотой увиденного.
К 1917 году Фриц Перлз стал младшим лейтенантом медицинской службы. Его жизнь на войне изменилась в лучшую сторону. Уже не было той окопной грязи и вшей, от которых он так страдал раньше, ему полагался большой продуктовый паек. Он даже получал недельные увольнительные, чтобы съездить домой в Берлин — его капитан, который был алкоголиком, регулярно отправлял своего подчиненного за очередной порцией бутылок вина, хранившихся в погребах Натана Перлза.
Когда Первая мировая закончилась, немецким военным подразделениям был отдан приказ вернуться на места их постоянной дислокации. Фриц вспоминал, что они вынуждены были сутками идти пешком без куска хлеба. Именно тогда он приобрел привычку курить, сохранившуюся на всю жизнь. Как и все участники войны, Перлз потерял близких (погиб его лучший друг, тот самый Фердинанд, с которыми они когда-то были изгнаны из школы). Он пережил период абсолютной бесчувственности к гибели окружавших его людей. Ему почти ежедневно приходилось сталкиваться с антисемитизмом в рядах своих товарищей по оружию. Перлз утверждал, что на несколько лет потерял способность мечтать и фантазировать о чем-то хорошем.
Вернувшись домой, он сначала отправился доучиваться в университет Фрайбурга, а спустя полгода вновь уехал в Берлин, где и получил в 1920 году степень магистра, а еще через год степень доктора медицины. Потерпевшая поражение Германия оказалась в тяжелом кризисе. Фриц вместе с матерью и младшей сестрой Эльзой переезжали из одной квартиры в другую, с трудом оплачивая аренду жилья (Грета вышла замуж и покинула семью). Натан же практически не общался с женой и детьми, никак не помогал им в бедственной ситуации. Когда через несколько лет он умер, Фриц отказался прийти на его похороны, чтобы проводить в последний путь.
Перлз в эти годы, как и многие молодые немцы, пытался принимать участие в политической жизни страны, однако он достаточно быстро понял, что это не его поприще. В 1921 году он начал «неуклюже подбираться к психиатрии с лекарствами, электроштуками, гипнозом и разговором», занявшись частной практикой со специализацией в нейропсихиатрии.
Считая себя чуждым рядовым бюргерам, Фриц всё больше увлекался жизнью берлинской богемы. Ему был близок этот дух противопоставления себя обществу, который сохранился у него навсегда. Перлза интересовал появившийся как реакция на Первую мировую войну дадаизм, с его критикой рационализма как одной из главных причин конфликтов, с восхвалением иррациональности и цинизма. Он увлекался идеями Баухауса, также ломавшего традиции и провозглашавшего «красиво то, что функционально». Наконец, он открыл для себя одного из авангардистских писателей Саломо Фридлендера, скромно называвшего свое творчество синтезом Имануила Канта и Чарли Чаплина и подписывавшего произведения «Минона» (что означало слово «Аноним», только написанное наоборот).
Перлза не устраивали классические немецкие философские системы, казавшиеся ему чрезмерно сложными. Фридлендер в своей работе «Творческое безразличие» описывает так называемую нулевую точку, или точку балланса, в которой сходятся противоположности, переходя друг в друга. Только находящийся в этой точке человек может обрести покой и равновесие, так как в этом случае он перестает разделять мир на хороший и плохой, белый и черный, осознавая, что это деление иллюзорно. Фриц Перлз называл Фридлендера гуру и считал, что его взгляды схожи с даосизмом. Кроме того, в своей терапии Перлз будет использовать идею точки баланса как одну из главных, подчеркивая, что организм стремится достигнуть этого равновесия, дополняя ненависть любовью, страх агрессией и т. д.
Несмотря на продолжающийся экономический кризис, Перлз хорошо зарабатывал, причем делал это весьма необычно: «Давайте вернемся к моему спасителю, мясному ангелу, который слетел с неба Бременхевена (так в тексте, верно — Бремерхафен. — С. А.) прямо ко мне в комнату для консультаций или, скажем, в кладовую? Он страдал от головных болей и, как все невротики, утверждал, что хочет излечиться. До Бременхевена было восемь часов езды на поезде, и он раз в неделю приезжал ко мне с огромным пакетом мяса и сосисок. Я жил с родителями и сестрой Эльзой. Как говорится, мы никогда не жили так хорошо. Но это еще не всё. После нескольких недель лечения он стал утверждать, что чувствует себя лучше, хотя и не излечился полностью, но эти длительные поездки на поезде не приносят пользы его голове. У него много друзей, желающих консультироваться у меня, да и в Бременхевене нет аналитика с достаточной квалификацией. „Но мне не представляет интереса, — сказал я, — превратиться в инструктора, вымученного вагонной тряской“.
„Хорошо, — был его ответ, — мы можем заплатить американскими долларами“. Сердце мое замерло. Не может быть! Такое чудо просто не существует. Но это было так.
Что означает доллар во времена галлопирующей инфляции, трудно представить. Только один пример из многих. В 1923 году я собирался поехать в Штаты. У меня никогда не было денег для получения диплома доктора медицины, который можно было получить только после уплаты денег за печатание диссертации. Я редко интересовался медициной самой по себе, и моя диссертация была на глупейшую тему: адипозо-генитальная липодистрофия, или еще что-то в этом роде, редкое заболевание, когда женщина выглядит как кенгуру с массивными отложениями жира выше талии и очень тощей снизу. Я не был заинтересован в публикации. Я отправился к университетскому казначею и предложил ему доллар за выполнение работы по печатанию. Его глаза заблестели, он не поверил собственным ушам. Целый доллар? Он взял на себя всю работу, и за одну неделю я получил все бумаги, отпечатанные и подписанные, оставив его глубоко признательным мне и не пошевелив для этого пальцем. Такова была магия доллара в 1923 году.
По тем временам я был богатым человеком. Я накопил 500 долларов, на которые мог купить несколько многоквартирных домов в Берлине. Но я использовал их для поездки в Нью-Йорк. Бременхевен имел репутацию пригорода Нью-Йорка. Это был германский порт одной из двух трансатлантических линий, по которым ходили такие большие корабли, как „Бремен“ или „Европа“. Экипаж оплачивался в долларах. В течение нескольких месяцев я ездил в Бременхевен еженедельно на два дня, имел там нескольких пациентов, пользуясь в то время в основном гипноанализом, и кроме того, получал массу удовольствий»[267].
Перлз прибыл в Нью-Йорк в октябре 1923 года, воспользовавшись приглашением одного из дальних родственников, который считал, что в США возможностей для реализации гораздо больше, чем в Германии. Фриц устроился работать в отделе неврологии одной из больниц, параллельно готовясь пройти сертификацию на получение возможности вести собственную практику. Однако этому не суждено было случиться. Мешал языковой барьер, да и среда, в которой он оказался, не устраивала молодого нонконформиста. Воспользовавшись удобным предлогом — болезнью старшей сестры Эльзы, Фриц вернулся на родину уже через полгода.
И там в судьбе Перлза началась вереница событий, кардинально изменивших его жизнь. В один из самых обычных дней 1925 года подруга его матери, да к тому же еще и дальняя родственница Перлзов, попросила молодого человека навестить ее дочь, лежавшую в больнице. Фриц согласился, не предполагая, что, войдя в больничную палату, он встретит там восхитительную блондинку — одну из тех, «перед которыми он благоговел, как перед богинями». Сутулый, небольшого роста, уже начинавший лысеть, он считал себя безобразным, и тем не менее по прошествии десяти минут общения с Люси, а именно так звали его новую знакомую, он услышал магические и столь желанные слова: «Ты восхитителен! Подойди поцелуй меня!» После этого поцелуя в больничной палате начались бурные интимные отношения, открывшие Фрицу новый мир. Люси, у которой на тот момент был муж и ребенок, стала его любовницей, подталкивавшей Фрица к самым запретным желаниям. «Я любил несколько раз. Первой была Кэтти, беленькая дочь пекаря. Мне было восемь лет. Позднее я полюбил Лотту Сайэлински, но самой любимой была Марти. С Лорой у нас возникло несколько периодов любви, но, в основном, мы были спутниками, у которых был ряд общих интересов. Люси очаровала и возбудила меня. Она была очень страстной и любила меня так сильно, насколько была способна. Для меня она была лишь чудесным приключением»[268].
Связь с Люси имела куда более серьезные последствия для Перлза, чем просто очередной роман, которых в его жизни будет очень и очень много. Она пробудила в нем доселе неведомые, противоречивые чувства, разобраться с которыми самостоятельно он не мог. Ему была нужна помощь, и он решил обратиться за ней к одному из наиболее обсуждаемых и осуждаемых направлений психологии того времени — психоанализу. Это было вполне логично, учитывая страсть Фрица ко всему неординарному и вызывающему.