Уезжавшая из Франкфурта Клара Хэппель неожиданно объявила Фрицу Перлзу: его личный анализ завершен, он освобожден от комплексов и может приступать к практике психоанализа под контролем супервизора[274]. Перлз был изрядно удивлен такому повороту событий, так как совсем не ощущал себя свободным от внутренних проблем. Но последовал совету Хэппель и в 1927 году отправился в Вену, где устроился на работу ассистентом в психиатрической клинике. Там он получал супервизию от двух известных психоаналитиков — Хелены Дойч и Эдуарда Хичмана: «Я всё еще должен вернуться назад, в Вену 1927 года. Что заставляет меня так бояться Вены? Ничего особенного, чего бы я мог стыдиться! Я приезжал несколько раз в Вену последние десять лет. Я наслаждался оперой, театрами, кафе, пищей.
Туман начал рассеиваться. Несмотря на репутацию, венские девушки особенно не привлекали меня. У меня никогда не было связей в Вене. Там существовали мизерные различия между крайностями буржуазного пуританства и проституцией. Свободное и легкое вступление в сексуальные взаимоотношения, которые были хорошо знакомы мне по Берлину и Франкфурту, здесь отсутствовали. Я получил ассистентскую ставку в психиатрической больнице, где Вагнер-Яурегг[275], знаменитый своим малярийным лечением церебрального сифилиса, и Пауль Шильдер[276] были моими боссами.
Шильдер был яркой личностью и имел достаточно хорошее понимание структуры и функций в организме. Я не чувствовал себя комфортно на его лекциях. Его высокий голос и беспокойные движения наводили на меня страх. Всё же было нечто привлекательное и честное в нем.
Другой психоаналитик, который произвел впечатление на меня, был Пауль Федерн[277], особенно его предложение во время лекции. Представьте себе величественную патриархальную фигуру, говорящую: „Вы просто не можете достаточно совокупляться“. Там была атмосфера, в которой поощрялось обычно только умственное совокупление. <…>
Моими контролерами были Хелена Дойч и Хичман, теплый, беспечный человек. Когда я спросил его однажды, что он думает о различных развивающихся парафрейдистских школах, его ответ был таков: „Все они делают деньги“. Елена Дейч, с другой стороны, казалась мне красивой и холодной. Однажды я сделал ей подарок и вместо „благодарю Вас“ получил в ответ интерпретацию моего поступка»[278].
Вена угнетающе действовала на Перлза, и в 1928 году он решил вернуться в Берлин, где начал собственную психоаналитическую практику, а его супервизором стал венгр по фамилии Харник. Опыт их общения был крайне неудачным, а по прошествии многих лет, когда об этом вспоминал сам Перлз, он казался еще и комичным: «Мы должны вернуться к аналитику, венгру по имени Харник. Я надеюсь, что смогу в какой-то мере описать состояние глупости и морального малодушия, до которого довело меня его так называемое лечение. Возможно, это был дидактический анализ для подготовки меня к статусу официально признанного аналитика. Но это уже никогда не выяснится. Всё, что тогда было установлено: „Терапевт должен быть свободен от комплексов, тревоги и вины“. Позже я слышал, что он умер в психиатрической больнице. Насколько помог здесь психоанализ, я не знаю.
Он верил в пассивный психоанализ. Этот противоречивый термин означал, что я ходил восемнадцать месяцев пять раз в неделю, чтобы лежать на кушетке без всякого анализа.
В Германии во время приветствия каждый жал руку; он не жал мою руку ни при встрече, ни при расставании. За пять минут перед концом сеанса он дотягивался ногами до пола, чтобы показать, что отпущенное мне время истекает.
Самое большее, что он говорил мне, — одно предложение в неделю. Одно из его утверждений было, что я обратился к нему, чтобы стать дамским угодником. Так началось лечение. Я заполнял пустоту моей жизни на кушетке амурными историями, чтобы завершить образ Казановы, который он уже составил обо мне. Чтобы быть на высоте, я должен был вовлекаться всё сильнее во всё большее число, главным образом, выдуманных приключений. Через год, или около того, я хотел уйти от него. Но оказался трусом, чтобы просто уйти. После неудачи с анализом у Клары Хэппель разве оставались у меня шансы когда-нибудь стать аналитиком.
В это время Лора настаивала на женитьбе. Я знал, что не принадлежу к типу способных стать мужьями. Я не сходил с ума от любви к ней, но у нас было много общих интересов, и мы часто хорошо проводили время. Когда я заговорил с Харником об этом, он ответил типичной психоаналитической уловкой: „Вам не разрешается принимать важные решения во время лечения. Если вы женитесь, я прерву анализ“. Будучи слишком трусливым, чтобы прекратить кушеточную жизнь по собственной инициативе, я переложил ответственность на него и променял психоанализ на женитьбу»[279].
Отношения Перлза с противоположным полом никогда не были глубокими. Это можно объяснить и развратным поведением отца, о котором мальчик мог знать, и подавленной агрессией в отношении к матери, распространившейся впоследствии на остальных женщин, которая нередко наказывала его за плохое поведение. Так что маленький Фриц не чувствовал родительской любви в той мере, в которой это было необходимо ребенку. Это означало, что на протяжении всей дальнейшей жизни он был не уверен в себе и искал подтверждения своей состоятельности среди других людей. И чем больше было этих «других», тем было, как ему казалось, лучше.
Несмотря на то что Перлз переехал из Франкфурта в Вену, а затем в Берлин, он сохранял отношения с Лорой, регулярно приезжая к ней. В своих воспоминаниях Фриц подчеркивал, что Лора заставила его жениться на себе, хотя он не был к этому готов. Да, у них были общие интересы, но о любви речи не шло.
Его супруга описывала ситуацию с браком совсем иначе. Она никогда не верила, что Перлз может на ней жениться, а случилось это лишь из-за желания Фрица побороть страх, что он бесплоден, и узнать, может ли он иметь детей. Так как на ребенка вне брака Лора не соглашалась, ему пришлось жениться. Кажется, что в тот момент она его всё-таки любила.
Двадцать третьего августа 1929 года Фриц и Лора поженились. Они обосновались в Берлине, став частью той богемы, к которой так стремились. Перлз достаточно успешно вел свою частную практику, а родители Лоры, такова уж судьба любящих родителей, смирились с ее выбором и даже подарили молодоженам жилье. Надо отметить, что квартира Перлзов была настолько современно декорирована дизайнерами группы Баухауз, что ее фотографии даже были размещены в одном из известных архитектурных журналов Германии[280].
Перемены в жизни Перлза затронули и профессиональную сферу. После неудачного психоанализа с Харником Фриц вновь обратился к Карен Хорни с вопросом, кто может стать его психоаналитиком. Ответ Хорни был однозначным: единственный, кто способен справиться с ним, — это Вильгельм Райх. Так Фриц на несколько лет обрел наставника, которому мог доверять и у которого мог чему-то научиться.
Главная идея, которую Перлз, а позже его супруга восприняли у Райха, заключалась в том, что характер человека состоит из постоянного набора защитных реакций на различные ситуации. Эти реакции включают как системы ценностей, стиль поведения, так и физические позы, манеру двигаться. Определенные эмоции, которые выражает человек, соматически связаны с различными частями тела. Если эмоции подавляются, то в мышцах возникает зажим, который приводит к проблемам со здоровьем. Например, зажимы в области шеи означают подавленный гнев или плач, в области живота — злость или неприязнь и т. д. Из подобных зажимов формируется мышечный панцирь, который не позволяет человеку получать удовольствие, в первую очередь в сексуальной сфере. Только после выражения подавляемых эмоций и чувств хроническое напряжение снимается. Правда, работает и обратный процесс — расслабление мышц приводит к выражению эмоций и разрешению проблемы. Эти идеи Райха фактически позволили ему стать основоположником телесно ориентированной терапии.
Перлз вспоминал годы работы с Райхом как весьма плодотворные. После того как Райх эмигрировал из нацистской Германии, их отношения прекратились. Они встретились лишь пару раз, и обе встречи Перлз характеризовал весьма критично: «Райх также был вынужден уехать в спешке. Он отправился в Норвегию. С этого времени, казалось, он стал крайне своеобразным… <…> я потерял связь с ним до того времени, когда увидел его на психоаналитическом конгрессе в 1936 году. Он был третьим разочарованием. Он сел отдельно от нас и с трудом узнал меня. Он сидел долго, тараща глаза и размышляя.
Я вновь потерял связь с ним, до тех пор, когда десятью годами позже посетил его кратковременно в Штатах. Тогда я действительно испугался. Он был раздут, как огромная лягушка-бык, лицевая экзема стала еще интенсивнее. Голос ревел надо мной напыщенно, недоверчиво вопрошая: „Вы не слышали о моем открытии — оргоне?[281]“ <…> Я исследовал функционирование оргона-ящика и ряд его владельцев и постоянно обнаруживал заблуждение: внушаемость, которая могла быть ориентирована в любом направлении, которое мне нравилось. Райх умер в тюрьме, но не отказался от своей навязчивой идеи. Полагая, очевидно, что оказался гением, он тем не менее в большей мере снискал себе славу „сумасшедшего ученого“»[282].
Умиротворенная, богемная жизнь Перлзов продолжалась недолго. После прихода Гитлера к власти в 1933 году ситуация резко ухудшилась. В течение нескольких предыдущих лет Фриц и Лора, придерживавшиеся левых взглядов, принимали активное участие в политической деятельности. Фриц преподавал в колледже для рабочих, поддерживал связи как с коммунистами, так и социал-демократами, доказывая необходимость единого фронта против нацистов. Поэтому, когда Гитлер стал рейхсканцлером и начал реализовывать политику ликвидации оппозиции, Перлзы, боясь за свое будущее, уже весной 1933 года вынуждены были покинуть Берлин. Лора вспоминала, что последние несколько ночей в столице они ночевали в разных квартирах у знакомых, оставив всё свое имущество и дом, чтобы не быть арестованными. В итоге Лора с дочерью Ренатой отправились к матери Лоры (отец умер незадолго до этого) на юг Германии. А Фриц бежал в Голландию, надеясь найти там убежище, куда позже смогут перебраться жена и дочь. Всё, что у него было за душой, это сто марок, спрятанные в зажигалке.