к, не знающий ярма, необуздан в своих порывах». Чувственность сочеталась в нем с подозрительностью. Он боялся свою мать, Ирину, и отстранил ее от власти; еще сильнее боялся дядей со стороны отца. Когда в 792 году, после поражения от болгар, народ на константинопольском ипподроме потребует короновать одного из них, Константин прикажет ослепить его, а у остальных дядей – вырезать языки.
Через восемь лет, в 795 году, он насильно пострижет Марию в монахини, а сам женится на красавице Феодоте из свиты своей матери.
Этот развод и новый брак, нарушавшие все канонические нормы, вызовут бурю и в церкви, и в империи. Многие правители областей и начальники городов начнут следовать примеру императора, «одних жен изгоняя, других вводя на их место». Все будут ожидать осуждения со стороны патриарха. Но патриарх дипломатично промолчит.
Тогда возвысит свой голос Саккудийская обитель. Эти отрешившиеся от мира аскеты, знатоки философии и составители песнопений, громогласно запротестуют. Они осудят и императора за незаконный брак, равный прелюбодеянию, и патриарха – за его молчание.
Разгневанный Константин отправит в Саккудион войска, обитель будет разгромлена, Платон заточен в подвале дворцовой церкви; Феодор и еще десять монахов, включая его отца Фотина, – высечены ремнями и заключены в тюрьму, где будут ожидать отправки в изгнание.
Он открыл глаза. И снова закрыл их. Не открывая, он слушал ее голос. Блаженны непорочные в пути, ходящие в законе Господнем… Нестерпимо болели рубцы на спине, но теперь он перестал чувствовать боль.
Нет, это было не видение. Это была Феоктиста.
Она тайно проникла в темницу. Читая Псалтырь, она смазывала его раны елеем.
Он не видел ее все эти годы; негоже монаху видеться с женщиной, даже если это твоя мать. Она жила в своем монастыре на берегу Босфора, они переписывались. В последнем письме Феоктиста благословляла его и прочих монахов, восставших против незаконного брака Константина.
«Идите, дети, и спасайтесь о Господе, и где бы вы ни были и что бы ни потерпели, так будет лучше, чем быть возле прелюбодея и предать истину».
Узнав о постигшем Саккудион бедствии, она отправилась следом за сыном и супругом. Она шла тяжелыми горными тропами, и прежние слуги, которые продолжали жить в ее бывших родовых землях, при встрече с ней отворачивались.
Потом будет еще одно свидание, когда Феодора и остальных монахов вели под конвоем в Фессалоники. «В зимний и вечерний час она ожидала нас в сельском жилище, пребывая в большом страхе, скрываясь и не зная, увидит ли нас». Они проговорили всю ночь; перед прощанием она просила Феодора принять у нее исповедь. После исповеди она поклонилась ему в ноги.
«Я, несчастный, – вспоминал Феодор, – проникаюсь стыдом всякий раз, как подумаю, что она называла меня господином и отцом, повинуясь мне не как мать, но как дитя».
Она станет разыскивать рассеянных после разгрома Саккудиона монахов и прятать у себя. Это не останется незамеченным; она и еще несколько ее монахинь окажутся в темнице. Чтобы они не могли общаться, их заточат в разные камеры.
Облегчение пришло неожиданно и страшно. В июле в столице поднялся мятеж против Константина, сторонники Ирины схватили императора и в Порфировой спальне Священного дворца, в которой он был рожден, выкололи ему глаза.
Было ли это сделано по приказу его матери либо с ее молчаливого одобрения или она не знала об этом?..
Истекавший кровью Константин чуть не умер там же. Вместе с беременной Феодотой его поселят под охраной в одном из отдаленных дворцов. Вскоре он умрет; Феодоту после родов постригут в монахини.
Ирина будет царствовать шесть лет.
Она вернет из ссылки Феодора и других саккудийских монахов, станет щедро покровительствовать монастырям, снизит налоги. Но воспоминания о сыне будут преследовать ее. В 802 году Ирину свергнут ее же придворные и к власти снова придут иконоборцы. Императрицу сошлют на один из Принцевых островов, а затем на далекий Лесбос. Там она посадит дерево в память о сыне и будет каждый день плакать перед ним. Через год ее не станет.
Но все это еще в будущем. Пока же, в 798 году, Ирина еще в зените своего могущества. Желая восстановить знаменитый Студийский монастырь в Константинополе, она приглашает туда из Саккудиона Феодора и часть его братии.
Это был один из самых славных столичных монастырей, в нем хранилась глава Иоанна Крестителя. Каждый год 29 августа, на праздник Усекновения, неподалеку от монастырских стен причаливал царский корабль и императорская семья шла на поклонение. Во времена иконоборцев Студий пришел в упадок, в нем осталось всего десять-двенадцать монахов.
Феодор тотчас взялся за устройство монастырской жизни по образцу Саккудийской обители. Написал новый Устав, основал школу для мальчиков, скрипторий и библиотеку. Особое внимание он уделял библиотеке. Монахи должны были собираться там по воскресеньям после обеда; каждый получал книгу и читал ее до вечерней службы. Когда наступало время службы, один из монахов начинал стучать в било, остальные тихо вставали и сдавали книги. «Кто утащит книгу к себе в келью, – гласило правило, – и без достаточных причин не вернет ее по удару била, пусть всю трапезу стоит».
Студийский монастырь на несколько столетий станет образцовой обителью для всего православного мира, а его устав позднее ляжет в основу всех древнерусских монашеских уставов. Еще в середине четырнадцатого века о Студии с восхищением сообщал русский путешественник Стефан Новгородец: «Много бо есть видения ту – не возможно писати, церковь же та велика вельми и высока. Суть же иконы в ней аки солнце сияют, вельми украшены златом, и писцу тако не мощно исписати. Також и трапеза, идеж братия ядят: вельми чюдно, паче иных монастырей».
В трапезную братья входили, читая молитву; садились по девять за столы. Особые братья, таксиархи («строеначальники»), следили, чтобы столы были заполнены по порядку и без шума. Читалась общая молитва, затем раздавался стук ложки о подставку для посуды: знак, что можно приступить к еде.
Посвящая монахам, несшим разные послушания, свои «монастырские ямбы», Феодор не забудет и тех, кто трудился на кухне.
Кто тебя, повар, не увенчает венцом,
несущего столько трудов ежедневно?
Здесь ты, как раб – там велика будет плата;
здесь запачкан – там будешь омыт от греха;
здесь обожжен – там судный огонь пощадит.
Весело же ступай скорее на кухню,
коли́ по утрам дрова, вычищай горшки,
стряпай для братьев, как для Господа Бога,
и не забудь молитвой приправить стряпню.
Благословен, как праотец наш Иаков,
радостно ты совершишь течение дней.
«Вся забота его была направлена к тому, – писал биограф Феодора, – чтобы делать подчиненных лучше с каждым часом».
За короткое время число монахов в обители дошло до тысячи.
Феоктиста после освобождения из темницы с верными ей монахинями поселилась в Вифинии, неподалеку от Саккудиона, игуменом которого снова был Платон. С сыном она больше не виделась.
Он несколько раз порывался приехать к ней и к дяде в Вифинию.
«О, святая мать моя! – оправдывался он в письме. – Как же желал я прибыть к тебе… Если бы даже был скован железными цепями, разорвал бы их и предстал пред тобой».
Но дела игуменские держали в Студии крепче цепей.
Феоктиста все понимала. Только вот силы с каждым днем таяли, все тяжелее становилось прясть пряжу, а под конец и вставать с жесткого ложа.
«Если бы возможно было пересылать в письмах слезы, то я, наполнив ими это мое письмо, послал бы их тебе», – писал он ей, узнав о ее болезни.
Письмо это оказалось последним.
По лицам пришлых монахов, подошедших к нему после службы, Феодор все понял:
– Мать?
Братья кивнули.
Он затворился ненадолго в своей келье.
Потом велел собраться всем в храме.
– Чада и братья, – говорил он ровным, твердым голосом; он старался, чтобы голос звучал ровно и твердо. – Чада и братья, наступило время сообщить вам весть…
Братья стояли молча, догорали свечи.
– …предметом которой является смерть… известной вам сестры нашего общего отца, аввы Платона.
Он не смог сказать «моей матери».
Прошел легкий гул, монахи крестились, быстро перешептывались. Феодор молчал. Сейчас он попробует улыбнуться.
– Она оставила нам, чада и братья, не печаль. Нет, не безрассудную печаль, как кто-то, может, подумает. Не печаль, но радость.
Он улыбнулся.
Самообладание и мир снова вернулись к нему. Дальше он говорил уже спокойно; рассказывал о ее жизни, о том, как ослабла в темнице, как огрубели ее тонкие пальцы – ведь она одевала почти всю обитель, как вы, братья, хорошо знаете…
Монахи кивали. Они слушали его с молчаливым вниманием, уже не перешептываясь. Но Феодор их словно и не видел, он видел одну Феоктисту, как в ту последнюю их встречу, когда она склонилась перед ним и чуть слышно прошептала: «Слушаю, отец мой». И осенила его крестом.
– О, любимая мать, как ты оставила нас? – голос его снова дрогнул. – Куда ты переселилась? Где, в каких местах пребываешь?
Голос его проникал во все уголки, во все закоулки храма, отражаясь от огромных колонн зеленого мрамора.
– Я знаю… Ты победила князя этого мира. Ты удалилась туда, откуда изгнаны печаль и болезнь. Туда, где радость святых, где пение и хор торжествующих.
Теперь самое главное. Самое главное, он знал, чувствовал, что она слышит его.
– Не забудь же нас, твоих чад! Молись о нас, мама! Молись и обо мне, охраняй меня, жалкого, от всякого греховного страха!
Он снова замолчал. Видение исчезло, только дымок от погасшей свечи медленно распускался в солнечном луче.
Он проживет еще почти четверть века.
Ему предстояло пережить еще два гонения, первое при императоре Никифоре, когда был прощен священник, повенчавший Константина с Феодотой, что означало признание законности этого брака. Снова патриарх промолчит, и снова Феодор возвысит голос – за что и поплатится двухлетней ссылкой. В 811-м, после смерти Никифора, он вернется в Студий, но через три года, с воцарением Льва Армянина, в империи начнется второе действие иконоборческой драмы, еще более жестокое. Снова, как во времена его детства, иконы и мозаики будут уничтожаться, замазываться, сбиваться. Студийский монастырь станет последним форпостом иконопочитания, а игумен Феодор – его главным защитником.