н, брат твой! Он приходил сюда ночью, увел отрока и держит его при себе. Коли тотчас не пойдешь за отроком, сделается он сладкой трапезой для диких зверей. А ты, коли не заберешь его тотчас, станешь чадоубийцей! Идем же, друг мой! Я покажу тебе то место, и обретешь ты плод семени своего“.
И лукавый, схватив его за руку, влечет в пустыню, распаляя злобой на Ивана. А когда они подошли туда, тотчас же исчез… Брат же, придя в указанное место, находит святого. И что он только тогда ни сделал против него!»
Пытался Иван усовестить брата и поведать, как все было, но брат его и слушать не пожелал.
«Осыпая его хулами и укорами, кричал, что тот обманщик и лучше бы ему вообще не родиться; даже метал в него поленья и камни, посягая убить его».
Схватил, наконец, Луку и повлек его обратно в село; Лука же горько плакал.
Вскоре их голоса стихли; Иван прибрал сотворенное братом разоренье и, потирая ушибленные места, присел у входа в пещеру… Сквозь кроны протягивались солнечные лучи; пересвистывались синицы. Отер Иван слезу и углубился в молитву.
Солнце успело чуть склониться и порыжеть, когда снова услышал шум. «Ваня! Ваня!.. – узнал он голос брата. – Лука! Змея!»
Брат бежал к нему, размахивая руками, как безумный.
…Лука лежал на траве, чуть в стороне от тропы, побледневший и холодный. Иван наклонился над ним: пощупал запястье, приоткрыл веко. Рядом валялась раздавленная братом змея. Иван поднялся, подошел к брату; тот стоял, медленно мотая головой: «Прости, Иван… Не бери на меня зла…»
Вырыли братья могилу поглубже, чтобы не раскопали звери, и схоронили Луку. Постояли над ней и разошлись, каждый в свою сторону.
Тоскливо стало Ивану в пещере, все племянника напоминало, везде голос его чудился. Оставил Иван пещеру и пошел дальше, еще выше в горы. Так добрался до Рилы.
«Я, смиренный и грешный Иван, не совершивший никакого доброго дела на земле, когда пришел в эту Рильскую пустыню, не нашел человека в ней, но только диких зверей и непроходимые дебри».
Дикие это были места, скалистые и скудные пропитанием. Но Господь, видя усердие Ивана, произрастил подле шалаша его множество дикой фасоли.
Как-то заблудилось в горах стадо, бегали-бегали овцы и встали пред жилищем Ивана. Явились, запыхавшись, и пастухи. Увидев в таком диком месте шалаш, чудились и спрашивали друг друга, что бы это значило. Еще больше поразились, когда предстал пред ними Иван в ветхих кожаных ризах.
– Кто ты, диво лесное, и откуда родом?
– Отечество мое – Небесный Иерусалим, – отвечал им Иван, – а кто я – того вам знать не нужно… Но раз уж явились, прошу отобедать со мною яствами пустыни.
И, нарвав дикой фасоли, угостил их. И такой оказалась она сытной и сладкой, что ели пастухи и только нахваливали. Поклонились Ивану, поблагодарили за трапезу и погнали стадо прочь. А один пастух нарвал тайком Ивановой фасоли. Показал ее потом своим товарищам: вот, мол, та самая! Только сколько ни отворяли стручки, ни одной фасолинки не обрели. Испугались пастухи. Вернулись к Ивану, прослезились и просили прощения. Благословил их Иван и с собой еще пригоршню стручков отсыпал: поешьте, дорогие.
Пошла с той поры слава о рильском отшельнике. Стали ему больных приносить на излечение, стали мужи и юноши приходить, искавшие исцеления духовного. Возникло монашеское селение, избрали Ивана себе игуменом. Только тяготили Ивана игуменские заботы и растекавшаяся по всей стране о нем слава. Так что сам царь Петр своих воинов с золотом и прочими дарами послал к Ивану. Иван от всего этого отказался, а царю передал, чтобы золото свое не тревожил: царям оно потребно, а инокам – не полезно.
Вскоре собрал Иван всех братьев, живших в Рильской обители, дал им наставления и поставил вместо себя нового игумена, Григория.
– Я же желаю отныне пребывать в тишине и безмолвии, – сказал Иван, глядя на опечаленную братию, – дабы покаяться в своих прегрешениях и испросить милости от Бога. А вы всегда поминайте в ваших молитвах меня, ибо ничего доброго не совершил я на земле.
Пытались братья удержать игумена – какое там!.. Ушел Иван, как уходил прежде из родного села Скрино, из монастыря Димитровского, из дупла, из пещеры и прочих своих жилищ; помолился и ушел. Только ненадолго остановился на пригорке и оглядел лежавшую внизу обитель: несколько хижин и строившуюся церковь. Да, доброе место, славное… Перекрестил его и направился в гору, выше и выше.
Сега съм у дома, в сърцето съм на Рила.
Световните злини, тревоги са далеч —
за тях е тя стена до небеса турила —
усещам се добър, почти невинен веч.
Духът ми се цери след жизнената битва,
вкушавам сладък мир във песни и молитва.
Так писал в 1891 году великий болгарский поэт Иван Вазов, бывавший в Рильской обители.
Сейчас я дома, в самом сердце Рилы.
Мирские горести, тревоги далеко —
от них меня стена твоя сокрыла —
почти невинен я, мне сладко и легко.
И дух, израненный в житейских битвах,
врачуется здесь в песнях и молитвах.
Место и правда было добрым. Монастырь несколько раз разрушался и восставал из развалин и пепла, делаясь еще краше.
В четырнадцатом веке его почти заново отстроил местный воевода Хрельо Стефан и сам принял в нем монашество; башня, выстроенная им, стоит и сегодня. Монастырь владел обширными лесами в Рильских горах и угодьями в соседних городах и селах: полями, виноградниками, лугами, водяными мельницами и рыбными ловлями.
С началом османского владычества жизнь в Риле какое-то время шла по-прежнему. Монастырь находился вдалеке от движения войск и расселения «агарян», как монахи звали турок. Османские султаны подтвердили своими фирманами привилегии, прежде жалованные монастырю болгарскими царями.
Но со временем и Рила стала подвергаться от Османов притеснениям, обидам и грабежам; к середине пятнадцатого века обитель была разрушена, все монахи побиты или разогнаны.
«Все было сожжено, – писал очевидец. – Лишь одна Хрелева башня торчала».
И снова монастырь поднялся из небытия. Три брата, Иоасаф, Давид и Феофан, возродили его; втроем в нем и игуменствовали. От султана Мурада Третьего был получен новый фирман. «Приказываю своим властям, чтобы монахи названного монастыря были признаны хозяевами тех вакуфных угодий, которыми до сих пор владели. Не впадайте же в искушение и не совершайте деяний, противных моей султанской воле и высоким моим предписаниям!»
Пошла в Рилу помощь из Руси. В декабре 1558 года рильские монахи добрались до Москвы, где правил «дед Иван», царь Иван Васильевич. Рильчанам была выдана грамота на проезд в Троице-Сергиев и другие монастыри, числом восемнадцать; там собрали они для Рилы богатую милостыню. Обращались они за подмогой в Москву и позже. В 1627 году писали царю Михаилу Феодоровичу про свою «нищету велию» и «насилия от рода агарянского»; так что даже священные сосуды, кресты и облачения пришлось заложить. И снова шла помощь.
В конце восемнадцатого века период «велией нищеты» проходит. Рильский монастырь становится средоточием болгарского возрождения и освобождения от иноземного ига.
Как писал в своей знаменитой «Истории славяноболгарской» святой Паисий Хилендарский: «Из всей болгарской славы, когда раньше в Болгарии были такие большие монастыри и церкви, в наше время Бог по молитвам святого отца Иоанна оставил целым только Рильский монастырь. Это приносит огромную пользу всем болгарам, поэтому все болгары обязаны хранить его и жертвовать святому Рильскому монастырю, чтобы не погасить великое болгарское благо и славу, которые они получают от Рильского монастыря по молитвам нашего святого отца Иоанна, славного болгарского святого».
И болгары охотно жертвовали. В монастырь стекались лучшие богомазы, зодчие и резчики… В 1833 году случилось новое несчастье. Взметнулось над обителью пламя, почти все строения были «опожарены». И снова Рила отстраивается, с еще большим благолепием: церкви покрываются удивительными росписями, не похожими ни на какие другие. На стенах пишутся лики не только болгарских святых, но и сербских, и русских.
А вот что вспоминал участник Русско-турецкой войны 1877–1878 годов Эдуард Владимирович Экк.
«После двухдневного передвижения по хребту… я спросил переводчика Сукачева, где можно поблизости стать на ночлег. Он указал на стоявший вблизи самый древний и чтимый болгарский Рыльский монастырь…
Монахи с игуменом во главе встретили нас колокольным звоном. Благословив, игумен провел нас в церковь, отслужил краткий молебен и затем отвел в предоставленное нам помещение.
Встретили нас не только почетно, но и братски тепло, кормили, поили и всячески старались показать нам свое сердечное расположение. Многие монахи и послушники свободно говорили по-русски и щеголяли друг перед другом знанием русской истории…
Два дня, проведенные в монастыре, не только принесли нам необходимый отдых, но и оставили навсегда самое светлое воспоминание».
Наступила в жизни обители долгая полоса мира.
Прервалась она в 1961 году. В СССР шли новые гонения на церковь; была закрыта Киево-Печерская лавра и еще одиннадцать монастырей; болгарским коммунистам надлежало единодушно поддержать политику «старшего брата». И 11 октября 1961 года монастырь был закрыт и обращен в музей, монахи насильно переселены в другие монастыри. В 1968 году некоторым было разрешено вернуться, но служить в монастыре, когда он бывал открыт для посетителей, строго запрещалось. Лишь в 1991 году Рильская обитель была полностью возвращена Болгарской церкви.
…В Риле я оказался в августе 2018 года; сюда привезли нас организаторы конференции, посвященной русско-болгарскому историку и мыслителю Петру Бицилли. Помню пронзительное чувство радости и покоя, охватившее буквально на входе в монастырь: близкое испытывал лишь в Троице-Сергиевой лавре. «Господи, что же мы такое хорошее сделали, что здесь оказались?..» – тихо сказал кто-то рядом. Мы медленно ходили, не зная, то ли любоваться росписями, то ли наслаждаться видом монастыря и окружавших его гор, обросших густым лесом… То ли просто постоять, помолиться преподобному Иоанну Рильскому, славному болгарскому святому.