Не случайно Грозного так полюбит Сталин. «Великий и мудрый правитель», – назовет он его в 1947 году. Не без отдельных недостатков, конечно… «Одна из ошибок Ивана Грозного, – заявит Сталин на обсуждении фильма „Иван Грозный“, – состояла в том, что он не дорезал пять крупных феодальных семейств. Если он эти пять боярских семейств уничтожил бы, то вообще не было бы Смутного времени. А Иван Грозный кого-нибудь казнил и потом долго каялся и молился. Бог ему в этом деле мешал… Нужно было быть еще решительнее».
Тут архитектор второй опричнины, безусловно, был прав: Бог царю Иоанну Васильевичу, и правда, мешал.
Удалив Германа, царь вызвал в Москву соловецкого архимандрита Филиппа. Вознесенный царской милостью из глухих Соловков в Москву, Филипп должен был быть более покладистым, чем Герман.
Как известно, царские расчеты на Филиппа тоже не оправдались.
Тяжело, душно было Герману в опричной Москве.
И в Казань его не отпускали, и в столице держали под неусыпным приглядом. Пытался Герман поддерживать митрополита Филиппа в назревавшей распре того с царем; поддержка опального архиерея, похоже, только разжигала подозрительность Иоанна Васильевича.
Особенно тяжко было мертвыми ночами, когда жизнь опасливо пряталась за бревенчатые стены и наглухо запертые ставни; перелаивались редкие собаки; все замирало, и только в одних пытошных застенках шла неостановимая работа.
Народ, сидящий во тьме, заливался, потоплялся новой тьмой.
Святитель тихо молился, читал Писание.
И насадил Господь Бог рай в Едеме на востоке… И из Едема выходила река для орошения рая…
Как реку ту райскую звали? Не была она именована. С упоминания ее начинается Священное Писание, ею же, в Откровении Иоанновом, завершается.
И показал мне чистую реку воды жизни, светлую, как кристалл, исходящую от престола Бога и Агнца.
И виделась эта светлая небесная река, протекавшая по-над Москвой, по-над Казанью и Тверью, всей Русской землей, тьмой объятой. И вода реки той была сладка и зело приятна, и играли в ней великие рыбы, и отражалось в волнах ее незакатное солнце…
Святитель оторвался от чтения и напряг слух.
К келье его кто-то приближался тяжелым, немонашеским шагом.
Голова Германа была отсечена двумя ударами топора: одним сзади, другим спереди.
В холодный ноябрьский день святителя схоронили в церкви Николы Мокрого, что в Китай-городе (в советское время была снесена).
В 1571 году опричнина была свернута; начались расправы над самими опричниками.
В начале 1590-х при перестройке церкви Николы Мокрого были обретены мощи Германа, от них начали совершаться чудотворения. По просьбе Казанского митрополита Ермогена они были с великой честью перенесены в Свияжский монастырь.
В 1605 году был задушен последний царь доромановской России – молодой и образованный Федор Годунов, первый русский картограф. В Москву въезжал широкоплечий всадник с бородавками на бледном лице, Димитрий Самозванец… Менее чем через год его тело, вымазанное калом и дегтем, с дудкой во рту, будет выставлено на поругание.
Начнется Смутное время.
Рака с мощами святителя в Свияжском монастыре пережила первую русскую смуту, но не пережила второй. В 1923 году она была вскрыта, мощи исчезли; монастырь разграблен, в стенах его разместилась психиатрическая больница.
В 1997 году монастырь был возрожден, а тремя годами позже – обретена частица мощей святителя Германа, сокрытая под престолом казанского кладбищенского храма.
Возвращены церкви и возрождены и другие монастыри, связанные с жизнью святителя: Волоколамский, Старицкий, Свияжский.
От Отмицкого монастыря, что на реке Тьме, не сохранилось ничего.
При Петре Первом он, как и многие другие, обветшал и захирел: оставались в нем два «черных священника» да два монаха. Местность постепенно размывало; монастырь упразднили; оставшуюся от него Покровскую церковь вместе с селом в середине девятнадцатого века перенесли на полверсты выше по Тьме. После революции церковь превратили в клуб, крутили в нем «киношку»; в конце тридцатых и клуб разрушили, а кирпич и щебень вывезли на баржах на строительство водохранилища.
Осталось только место – неброской, молчаливой красоты, – посещаемое любителями лесных прогулок и сплавщиками на байдарках. Хорошо здесь в летний день, устроившись на траве, долго лежать с прикрытыми глазами и слушать, как перекликаются птицы и тихо плещет светлыми своими водами река Тьма.
Иоанн
…Нельзя ли мне доставить или жизнь Железного Колпака, или житие какого-нибудь юродивого?
Третьего июля 1589 года вся Москва, невзирая на тяжелую и липкую духоту, собралась возле церкви Покрова Пресвятой Богородицы, что на Рву, более известной как «у Василия Блаженного».
Здесь, по воле государя Феодора Иоанновича, шло торжественное отпевание новопреставленного раба Божия Иоанна. Отпевание совершали «казанский митрополит да владыка рязанский, со архимандриты и игумены, протопопы, священники, диаконы и клирики».
Москва прощалась со своим юродивым, блаженным Иваном по прозвищу «Большой Колпак» или «Железный Колпак».
Третий.
Чу! шум. Не царь ли?
Четвертый.
Нет; это юродивый.
Входит юродивый, в железной шапке, обвешанный веригами, окруженный мальчишками.
Мальчишки.
Николка, Николка – железный колпак!.. тррррр…
Старуха.
Отвяжитесь, бесенята, от блаженного. – Помолись, Николка, за меня грешную.
Итак, звали его Иоанном.
Происходил откуда-то из «страны Вологодской»; как писал автор его жития, «от киих родителей родился, не вем, но токмо се реку: остави отца и матерь и вся сродники и красоту мира». В молодости для изнурения плоти бесплатно трудился на соляных варницах водоносом. Затем удалился в Ростов, где и начал подвиг юродства.
Последние свои годы провел в Москве. Бродил по царствующему граду с распущенными власами, босой, в «празеленном» рубище, едва прикрывавшем наготу.
«Старообразен, брада не велика… главою плешив, лицом морщиноват, власы русы, назад свалилися… в левой руке клюка, и колпак велик, ноги босы».
На голове Иоанн носил железный колпак, на пальцах – тесные железные кольца, на теле – вериги из крестов. Питался один раз в день, хлебом и водой.
Выйдя на улицу, полагал на землю колпак и, стоя на нем, подолгу смотрел на солнце и молился, не обращая внимания на смех и шутки.
Мальчишки окружают его снова.
Один из них.
Здравствуй, Николка; что же ты шапки не снимаешь? (Щелкает его по железной шапке). Эк она звонит!
Юродивый.
А у меня копеечка есть.
Мальчишка.
Неправда! ну, покажи. (Вырывает копеечку и убегает.)
Юродивый (плачет).
Взяли мою копеечку, обижают Николку!
Неизвестно, просил ли Иоанн Большой Колпак «копеечку»; скорее всего, Пушкин списал это с кого-то из современных ему юродивых. Но детскость, присущую юродству, уловил точно.
Истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное.
Жития юродивых полны примерами такого детского самоумаления. Своим «детством» блаженные смиряли себя и вразумляли других. Поступал «по примеру детей» и другой известный юродивый того времени, Николай Псковский, чем однажды спас свой город. В феврале 1570 года царь Иоанн Грозный, разгромив Новгород, прибыл в Псков; поднесенное ему на въезде в город блюдо с хлебом-солью яростно оттолкнул… Вдруг навстречу царю, верхом на палочке, выскакал Никола. «Иванушка, – выкрикивал юродивый, – Иванушка, покушай хлеба-соли, а не человечьей крови!»
Царь неожиданно сменил гнев на милость…
Царь выходит из собора. Боярин впереди раздает нищим милостыню. Бояре.
Юродивый.
Борис! Борис! Николку дети обижают.
Царь.
Подать ему милостыню. О чем он плачет?
Юродивый.
Николку маленькие дети обижают… Вели их зарезать, как зарезал ты маленького царевича.
Пушкин немного опозднил события: когда Борис стал царем, Большого Колпака уже девять лет не было в живых. Но, когда тот был еще боярином, блаженный Иоанн с Годуновым встречался. «Умная голова, разбирай Божьи дела: Бог долго ждет, да больно бьет», – поучал он Годунова, словно предвидя его недолгое и полное тревог царствование.
Дар предвидения Большой Колпак проявил, еще жительствуя в Ростове: предсказал нашествие поляков: «За беззаконное же пьянство и разврат Господь Бог нашлет на Русскую землю иноплеменных… Но их Святая Троица Своею силою прогонит».
Другое предсказание было сделано им в Калуге. Целый день бегал он по городу и кричал: «Железные ворота! Железные ворота!» Калужане догадались, что юродивый о чем-то предупреждает, но о чем? Не крымчаки ли войной идут? На всякий случай попрятали добро в каменные амбары за железными воротами. На другой день Калуга горела и почти вся выгорела. Спаслось лишь то, что было упрятано за железные ворота.
Бояре.
Иди прочь, дурак! схватите дурака!
Царь. Оставьте его. Молись за меня, бедный Николка. (Уходит.)
Юродивый (ему вслед).
Нет, нет! нельзя молиться за царя Ирода – Богородица не велит.
Больше Николка Железный Колпак нигде не появится на страницах драмы, и что с ним стало в дальнейшем – неизвестно. Может, замерз в стужу, как другой Христа ради юродивый, Прокопий Устюжский, или сгинул в Смутное время. Его роль в драме была сыграна – роль гласа безмолвствующего народа, его израненного, воспаленного языка.
У Иоанна Большого Колпака, напротив, именно последний день жизни описан наиболее подробно.
В тот день блаженный пришел в церковь Покрова, что на Рву, и попросил у протоиерея места, «где бы ему положиться». Тот обещал похоронить его по чести, у гроба Василия Блаженного, ибо Иоанн «возлюбил место оно».