Загреб пригласит остатки усташей, доживавших в эмиграции, вернуться в страну, станет выплачивать им пенсии. Даже некоторые улицы были переименованы в честь усташских главарей. Например, того самого Будака, который заявлял, что для сербов, цыган и евреев найдется три миллиона пуль…
Ясеновацкий мемориал – единственный из оставшихся, не уничтоженных в годы независимости, – простоит заброшенным до начала двухтысячных. Может, простоял бы и дальше, если бы им постоянно не интересовались исследователи холокоста…
С середины двухтысячных прославление усташей в Хорватии официально прекращено. Но споры вокруг Ясеноваца не утихают.
«…Даже спустя шестьдесят пять лет хорваты с большой неохотой и контробвинениями включаются в разговор о местном холокосте и геноциде, – пишет с горькой иронией Меленко Ергович. – У них всегда виноват кто-то другой: немцы ли, которые принесли нацизм в Хорватию, как американцы кока-колу, а у несчастных хорватов не было выбора, поэтому и кока-колу стали пить, и нацизм применять на практике; или вина лежит на англичанах, которые в 1945 году в Австрии на поле близ Блайбурга предали усташей, бросив на произвол судьбы, а потом обвинили их в нацизме и в своих СМИ десятилетиями, вплоть до наших дней, раскручивали ложь о злодеяниях усташской державы и местного хорватского нацизма. Впрочем, мы же знаем, что ни нацизма, ни усташской державы как таковой вовсе не было, а хорваты в течение всей войны только и делали, что молились вместе с архиепископом Алоизием Степинацем и спасали евреев, хоть и не понимали толком от чего, от какой такой погибели должны были их спасать. Еще можно свалить вину на коммунистов, сербов, югославов и прочих к ним приближенных, они ведь только и знают, что все преувеличивают и рассматривают события, не принимая во внимание ни время, ни исторический контекст…»
Алавукович Жела, серб (1877–1942, Ясеновац)
Албахари Аврам, еврей (1938–1942, Ясеновац)
Албахари Хаим, еврей (1907–1942, Ясеновац)
Алекич Радосавка, сербка (1926–1942, Ясеновац)
Александрич Савета, сербка (1937–1941, Ясеновац)
Александрович Ана, сербка (1890–1942, Ясеновац)
Александрович Гане, серб (1933–1942, Ясеновац)
…
Его звали Вукашин.
Мы не знаем точно его фамилии, но это неважно. Он – Вукашин Ясеновацкий. В 1998 году он был причислен Сербской православной церковью к лику новомучеников, а через два года – внесен в святцы Русской православной церкви.
Мы не знаем точно, как проходила его жизнь в Ясеноваце, но это неважно. Одного пребывания в этом лагере было бы достаточно, чтобы считаться мучеником.
Мы не знаем и никогда не узнаем, где хранятся его святые мощи, но это неважно. Вся земля Ясеноваца стала огромным, гигантским мощевиком. Ибо честна пред Господем смерть преподобных Его.
Мария
12 января 1946 года страна жила своей обычной государственной жизнью.
В передовой статье «Правды» сообщалось о «неустанной заботе товарища Сталина, большевистской партии и советского правительства об укреплении колхозов и совхозов, о повышении жизненного уровня всего народа».
Наркомат молочной и мясной промышленности издал приказ № 31 об итогах Всесоюзного социалистического соревнования за декабрь 1945 года.
В Москве начались финальные матчи первенства по хоккею; в первой же встрече «Спартак» победил московское «Динамо» со счетом 1: 0…
В тот же день, 12 января 1946 года, произошло еще одно событие.
Было оно неприметным, неторжественным и лишенным не то что всесоюзного, но даже самого захудалого районного значения.
О нем не сообщалось в газетах и не объявлялось по радио. Было бы даже странно, если бы среди маршей и бодрых новостей вдруг сообщили об этом. И вообще, кроме нескольких усталых голодных людей, это событие вряд ли кто заметил.
А случилось вот что. В день, когда советские любители хоккея следили за напряженной борьбой между «Спартаком» и «Динамо», а наркомат мясной и молочной промышленности докладывал об итогах соцсоревнования, скончалась в СССР незаметная старуха Мария Данилова.
Скончалась она в одном из исправительно-трудовых лагерей, хотя где – в бараке или в лазарете, – неизвестно; да и название лагеря нигде не значится.
Как отнеслись к этому привычному для лагерной жизни происшествию бывшие при этом люди, тоже неизвестно. Поискали, должно быть, у старухи пульс и не нашли; послушали сердце – тоже тишина… После чего сняли отпечатки пальцев, как то требовалось для документа.
Должно было быть оповещено и лагерное начальство, чтобы сделать нужную запись и снять умершую со скудного лагерного довольствия. Наконец, должен был прийти кто-то из похоронной бригады. Обычно это были уголовники, имевшие к покойникам свой интерес: обыскивали одежду и оглядывали рот, нет ли золотых коронок… Потом скидывали в ров, присыпали мерзлой землей и слегка притаптывали сверху.
А ведь могла она, Мария Федоровна Данилова, и жить получше, и умереть покрасивее. И происхождение у нее по советским понятиям было самым что ни на есть подходящим, рабочим. Родилась в семье ткача Федора Усачева 25 февраля 1884 года в Юхнове, во Владимирской губернии. И дальнейшая биография тоже вполне соответствовала, прямо хоть в рамку бери. Отучилась в сельской школе, работала мотальщицей и ткачихой. А в 1918 году и в партию вступила.
Вот и продолжали бы, товарищ Данилова, в том же правильном духе. Поддерживали бы генеральную линию, выступали бы со своим рабочим словом на собраниях, боролись бы с недобитыми буржуями и попами… Глядишь, и холодным днем 1946 года не на лагерных нарах отходили бы, а в благоустроенной советской больничке, может, даже кремлевской. И необязательно – отходили; просто подлечились бы, понаблюдались у светил и корифеев. Шестьдесят два года – не такая уж старость, если разобраться. «А помирать нам рановато», как справедливо сказано в песне. Жили бы и радовались, Мария Федоровна, со всем советским народом – строителем коммунизма.
Только что-то не сладилось у нее с этим коммунизмом. Два года побыла в партии и вышла. Отчего? Тогда же, а может, чуть позже, пришла в церковь. И не просто пришла (многие – «приходят»), а всю себя принесла в нее, без остатка.
Только как это случилось? Опять же, кривой знак вопроса.
Мы вообще мало что о ней знаем, о Марии Даниловой. Известно, что замужем была, отсюда и Данилова вместо девичьей – Усачева. Но кто был этот муж, Данилов? Долго ли прожили совместно? Пылятся, наверное, по архивам какие-то записи… Или уже не пылятся. Много воды утекло, много пожаров отгорело.
Лен… Поля цветущего льна, точно синим снегом присыпанные. Чудное растение лен-долгунец: вырвать легко, а разорвать трудно – крепкое. И нить из него прочна.
С древности полюбил человек лен, как полюбил хлебный колос и виноградную лозу. Из чистого льна ткались одежды иудейских священников. И саван, в который обернут был перед погребением Христос, тоже льняным был.
Выращиванье льна было и старинным северорусским промыслом. Лен-долгунец легко выносит холода, хорошо чувствует себя среди лесов и болот. «Голубоглазый красавец при седых старцах хорош!» Это про лен в цвету; «седые старцы» – густые клокастые туманы, которыми богат север.
Городок Юхнов, где родилась Мария, и Гаврилов-Ям, куда перебралась потом, были исконными землями льнопрядения. И отец ее, Федор Усачев, и сама она всю жизнь по льну работали.
В начале двадцатого века Россия производила три четверти всего льняного полотна в мире. А потом пришла Великая война, как называли тогда Первую мировую. А потом семнадцатый год. И покраснели синие поля от крови, повяли от слез.
Россия – лен, Россия – синь,
Россия – брошенный ребенок…[20]
Место называлось Гаврилов-Ям.
Городом он сделается в 1938 году, Мария Федоровна этого события уже не застанет. А когда перебралась сюда, это был еще поселок, хотя и крупный, и от Ярославля недалекий. Посреди поселка протекала та же, что и в Ярославле, речка Которосль, богатая лещом, плотвой, судаком и прочей полезной рыбой.
В поселке имелся льнокомбинат, построенный в начале 1870-х промышленником Локаловым с участием английских инженеров. Новой властью был он переназван в «Зарю социализма» и прославился огромными кумачовыми скатертями со знаменами и звездами; они ткались к съездам партии и покрывали столы на кремлевских обедах.
На этом комбинате Мария Федоровна и работала.
В 1933 году ее арестовали в первый раз за «укрытие церковных ценностей». Какие ценности укрывала, не указано. Кругом закрывались храмы; оклады, утварь шли на переплавку, прочее сжигалось. Может, пыталась Мария Федоровна что-то спасти, вынести тайком: икону в окладе или крест… Неизвестно. К чему приговорили несознательную гражданку Данилову М. Ф. – тоже. В одном документе сказано, что вроде два года отсидела, но нигде больше упоминаний об этой отсидке нет. Да и редко за «укрытие церковных ценностей» тогда такие сроки давали. Сажали и казнили пока без особого сладострастия, большая кровь была еще впереди.
Длинное белое поле.
Три креста. На двух в несуразных позах повисли разбойники: мучились, видно, ужасно. Головы запрокинуты, руки заломлены. А Он висит спокойно.
Поле огорожено колючей проволокой; лают собаки. На проволоке местами повязаны платочки – дело рук несознательных граждан.
А вот и сами несознательные граждане – стоят длинной темной очередью. Дует ветер, морозно. Очередь в основном женская. Мужчины проходят мимо; иногда, озираясь, подходят к очереди, что-то глухо, в воротник, говорят, крестятся и быстро отходят. А женщины стоят, поеживаясь на белом ветру, притопывая: кто валенками, кто худенькими сапожками, кто ботинками на картонной подошве. Глухо гремит оркестр.
Это – Марии. Имя, означающее «горькая».
Зовут их всех по-разному, но они – Марии.