ному поведению. Как, видимо, давно уже отметил Кузнецов, Маршалл был органически непригоден для конспиративной работы. Зато 13 июня они опять встретились в месте, еще более открытом, чем «Нормандия» и Кэнбери-гарденс. Тот, кто выбрал это место, явно хотел сказать: «Возьмите его. Что вы никак его не схватите? Да возьмите же его, в конце концов».
Место, где 13 июня сошлись Уильям Мартин Маршалл и русский дипломат Павел Кузнецов, находится очень близко от дома Маршалла. Маршалл никак не сумел бы избавиться от слежки (она, естественно, была, и Кузнецов, видимо, был в этом уверен) за время короткой прогулки до Кинг-Джорджес-парка. В самом парке он выбрал не тот участок, куда пошел бы предусмотрительный человек. Когда-то парк был просто поляной у реки Уондл, немного больше километра в длину и метров двести-триста в ширину; травяной покров рассекали две проезжие дороги и несколько огороженных и заасфальтированных пешеходных тропинок. После войны на одном из внутренних участков поставили щитовые дома, так что теперь фактически существуют два Кинг-Джорджес-парка: один к северу от образовавшегося микрорайона, другой к югу. Если люди хотели бы поговорить наедине, они скорее всего сошлись бы среди домов и ходили бы там по вьющимся дорожкам или в северной части парка, где есть детская площадка, бассейн и оживленный ресторанчик, несколько входов и множество скамеек, разбросанных среди травы. Однако Маршалл и Кузнецов пошли в южный парк, который представляет собой просто игровую площадку. Это ровный прямоугольник площадью около четырех гектаров, и ни в одной его точке нельзя найти укрытие. Вдоль этой дорожки растут десять деревьев и под ними стоят три скамейки. На одной из них Уильям Маршалл и сидел со своим другом Кузнецовым.
Оказалось, что они заняли скамейку, ближайшую к калитке на тропинке. Молодой человек опять очутился в открытом, незащищенном еще больше, чем в Кэнбери-гарденс, положении. Длина дорожки — всего метров двести, сойти с нее он не мог, потому что было семь часов и в окружающей траве всюду играли дети. Все три скамейки просматривались со спины, стоило только пройти через огород в пойме реки. Это не фермерские, а любительские огороды, где люди копаются, когда находят время. Филер мог стоять там, покуривая трубку и посматривая на сельдерей или помидоры, и держать двоих на скамейке в поле зрения, не привлекая никакого внимания. Но охотники поступили еще проще. Они просто сели на дальней скамейке, той, что у ворот на дорогу. Через десять минут они решили, что надо бы придвинуться поближе, и пересели на среднюю скамейку. Когда объекты поднялись и собирались уйти, сыщики подошли к ним. Это было, мягко говоря, преждевременно, потому что они не видели, как Маршалл передает какие-либо документы Кузнецову, что, собственно, и было их целью. Но, возможно, они вынуждены были пойти на арест во избежание скандала, иначе эта парочка в поисках уединенного места встреч выбрала бы вестибюль Скотланд-Ярда.
Потому что может быть лишь одна причина, по которой советской разведке нужно было совратить неуклюжего, наивного Уильяма Мартина Маршалла, положить на блюдо и поднести британской контрразведке: отвлечь внимание от другого, действительно ценного агента, может быть, и не англичанина, который работал примерно в том же месте, что и Маршалл, чтобы англо-американцы, арестовав недотепу, решили, что перекрыли утечку информации, и ослабили бдительность. Что касается Кузнецова, то он скрутил беднягу Маршалла так профессионально, словно был мясником, а тот рождественским гусем. Кузнецов даже добавил кое-какие творческие мазки, с которыми мог бы поздравить себя: разные детали по пути к местам встречи, производившие на филеров впечатление того, что малоквалифицированный шпион пытается избавиться от слежки. Значит, второй агент — не Маршалл — действительно представлял большую ценность. Иначе советская разведка не устроила бы такой долгий и запутанный фарс, пойдя даже на отвлечение от своих обязанностей такого крупного чиновника, как Кузнецов, хотя бы и на время.
Алан Мурхед12. Вынужденное признание атомного шпиона
Из книги «Предатели»
В отрывке об атомных шпионах мы уже упоминали деятельность «шпиона века», как иногда называли ученого Клауса Фукса. Там рассказывалось, как курьер Гарри Голд доставил важнейшую информацию об атомных исследованиях США от Фукса из Санта Фе советскому вице-консулу в Нью-Йорке Яковлеву. Это было в 1945 году. Весной 1946 года бегство Игоря Гузенко, шифровальщика советского посольства в Оттаве, открыло Западу огромный масштаб операций советской разведки против англо-американо-канадской атомной программы. В последующие годы службы безопасности всех трех стран охотились за атомными шпионами, руководствуясь нитями, полученными от Гузенко и из других источников. К концу 1949 года британские власти сузили круг подозреваемых в шпионаже ученых до нескольких человек; среди них на первом месте был Фукс, который к тому времени уехал из США и был одним из ведущих исследователей английского атомного центра в Харуэлле. Степень виновности Фукса еще не была установлена, но ясна была настоятельная необходимость поскорее заканчивать с этим делом.
Тактика ведения следствия, как искусно описано в данном отрывке, оказалась весьма необычной и весьма успешной. Англичане понимали, что Фукс, почуяв угрозу, может скрыться с советской помощью (как это пытались сделать Грингласс, Собель, супруги Розенберг и ряд других), но знали и то, как этот человек привязан к своим друзьям и к своей работе в Харуэлле, и что этого остроумного и в своем роде совестливого человека можно принудить признаться, если задеть нужную струнку. Это задание было поручено опытному контрразведчику Уильяму Скардону[20]. Не менее интересно, как Фукс обосновывал и оправдывал свое поведение. Самое поразительное здесь то, что он был искренне уверен: если он покается, его отпустят и дадут спокойно заниматься любимой работой в Харуэлле.
Во второй половине декабря было решено основательно допросить Фукса, используя как предлог то, что он сам спрашивал совета относительно переезда своего отца в Лейпциг (находившийся в коммунистической зоне Германии). Вести допрос было поручено Уильяму Джеймсу Скардону. Он не был ученым, но считался одним из самых способных и опытных следователей в Англии. После войны он вел дела Уильяма Джойса и других предателей. Манера его общения была спокойной, располагающей к себе. Нетрудно представить его персонажем одного из городских романов Уэллса — скорее всего мистером Киппсом. Он был терпелив, тактичен и поразительно настойчив, и ясно было, что именно эти качества потребуются в беседах с Клаусом Фуксом, чтобы вытянуть из него правду.
21 декабря Скардон приехал в Харуэлл и встретился с Фуксом в кабинете Генри Арнольда. Внешне атмосфера беседы была сердечной и непринужденной — просто обычный разговор одного из ведущих сотрудников исследовательского центра с офицером службы безопасности. Представив их друг другу, Арнольд исчез. Скардон начал со сведений, которые Фукс сообщил о своем отце. Может, ученый еще что-нибудь добавит?
В течение часа с четвертью Фукс очень откровенно рассказывал о своей семье. Он подтвердил, что сестра его живет в Кембридже, штат Массачусетс, по Лейквью-авеню, 94, а брат находится в Давосе, в Швейцарии. Сказал, что в 1932 году на выборах бургомистра Киля, будучи членом социал-демократической партии, поддерживал кандидата от коммунистов за неимением своего. За это Фукс был исключен из партии и перешел на сторону коммунистов. Вспомнил фамилию и адрес семьи квакеров, с которыми подружился после приезда в Англию в 1933 году; познакомился он с ними через невесту своего двоюродного брага и потом жил с этой семьей по разным адресам на юге Англии вплоть до 1937 года. В Бристоле участвовал в работе комитета в поддержку испанской демократии, когда там шла гражданская война.
Потом Фукс работал с профессором Борном в Эдинбургском университете, шесть месяцев сидел в лагере для интернированных в Англии и затем в Шербруке, в Канаде, где познакомился с коммунистом Гансом Кале — потом он видел Кале один раз, на собрании Союза свободной немецкой молодежи в Лондоне. Далее Фукс работал в Английской программе атомных исследований «Тьюб эллойз» в Бирмингеме, в 1943 году был направлен в США, дважды посещал свою сестру в Массачусетсе — на Рождество этого года и весной следующего.
Все это Фукс излагал охотно и без запинки. И тут Скардон спросил:
— А вы не вступали в контакт с советскими представителями, когда были в Нью-Йорке? И не передавали этому человеку информацию о своей работе?
Фукс удивленно раскрыл рот, затем едва заметно улыбнулся:
— Думаю, что нет.
Скардон продолжал:
— Я располагаю точными данными, что вы виновны в шпионаже в пользу Советского Союза. Например, во время пребывания в Нью-Йорке вы передавали русским информацию, относящуюся к вашей работе.
Когда Фукс снова покачал головой со словами, что он так не думает, Скардон пришел к выводу, что с учетом тяжести обвинения это довольно двусмысленный ответ.
Фукс сказал:
— Не понимаю. Может, вы уточните, что вы имеете в виду. Я ничего подобного не делал.
Затем он заметил, что ничего не знает, и добавил, что в то время считал разумным не предоставлять Советской России информации об атомной бомбе. Скардон перешел к другим вопросам. Слышал ли Фукс о профессоре Гальперине? Да, Гальперин высылал ему научные журналы, когда он был интернирован в Канаде, но лично они никогда не встречались. Впрочем, Фукс припомнил, что, будучи в Нью-Йорке, один раз съездил в Монреаль.
В 13.30 сделали перерыв. Фукс пошел на ленч один. После двух часов собеседование продолжилось. Скардон опять предъявил обвинение в шпионаже, а Фукс снова отверг его, сославшись на отсутствие доказательств. Однако сказал, что при наличии таких подозрений против него вынужден будет уйти из Харуэлла. Под конец обсудили переезды его отца в Германии. Собеседование продолжалось четыре часа, и не было никаких признаков того, что Фукс дрогнул. Скардон вернулся в Лондон.