Герасимов просил только об одном: довести до конца предположенную на весну операцию по пресечению покушения на царя. На это Азеф дал согласие.
Приблизительно в это время имел место небольшой эпизод, оказавший влияние на Азефа и толкнувший его на ускорение развязки: по случайному доносу был арестован помощник Азефа по руководству Боевой организацией Карпович. Аргунов, видевший Азефа в момент получения известия об этом аресте, передает, что Азеф был им «необычайно взволнован». По рассказу Герасимова, Азеф немедленно явился к нему и устроил настоящую истерику. По его словам, этот арест неизбежно должен был окончательно погубить его в глазах революционеров, а потому он грозил немедленно все бросить и уехать за границу. Герасимов был целиком на стороне Азефа. Арест был произведен без его ведома. Поэтому Герасимов был готов сделать все, чтобы умиротворить Азефа. Тот требовал немедленного освобождения Карповича, и притом так, чтобы у Карповича не возникло никаких подозрений. Герасимов согласился, и Карпович совершил «побег». Все устроилось к лучшему, правда, сам Карпович чуть все не испортил.
Они с сопровождающим чиновником ехали на извозчике. В пути чиновник остановил извозчика и зашел в табачную лавочку якобы за папиросами. «Я был уверен, — рассказывал он позднее Герасимову, — что вернувшись найду только пустые дрожки, но к моему изумлению Карпович мирно сидел и ждал». Тогда конвоир предложил Карповичу зайти в ресторан — «перекусить». Карпович согласился. Заказали обед. Во время него конвоир отлучился «по своим надобностям» и через дверь смотрел, как себя поведет Карпович. Последний долго колебался, по-видимому, подозревал какую-то ловушку. «Устал я с ним, — рассказывал конвоир. — Еле-еле удалось выпроводить. Не хотел человек бежать, что с ним поделаешь?»
У членов Боевой организации имелось несколько проектов нападения на царя: они должны были быть использованы в зависимости от того, каким путем поедет царь к Ревелю — по железной дороге или морем, где он остановится в Ревеле, и т. д. Задача Азефа и Герасимова сводилась к тому, чтобы передвижения царя не допустили применения ни одного из этих проектов и чтобы при этом у членов Боевой организации все время сохранялась твердая уверенность, что все неудачи объясняются случайными совпадениями обстоятельств, что полиция не осведомлена об их планах. Справиться с этой задачей удалось без больших затруднений: в одном случае условная телеграмма пришла с совсем небольшим запозданием; в другом — кто-то не успел попасть на нужный поезд. Кроме того, царь отменил поездку в замок какого-то своего приближенного из эстляндских баронов, а именно на эту поездку Боевая организация возлагала особенные надежды. Все сошло как нельзя лучше: без сучка — без задоринки…
Герасимов вспоминает, что во время проведения им с Азефом этой операции ему бросилась в глаза совершенно исключительная осведомленность Азефа относительно всех предположенных передвижений паря.
Все изменения, которые вносили в план царской поездки, в каком бы секрете ни держались, немедленно становились известны Азефу. Он даже бравировал этой своей осведомленностью и почти посмеивался над Герасимовым, который такого рода новости узнавал позднее Азефа. Однажды на этой почве между Герасимовым и Азефом вышло нечто вроде маленькой размолвки: в процессе обсуждения плана операций Азеф указал на необходимость принять во внимание какую-то деталь намеченного маршрута царя. Герасимов возразил, что такой детали в маршруте не имеется, и ссылался на имеющиеся у него официальные документы. Азефа этого не смутило:
— Это — новое изменение, которое до вас, очевидно, еще не дошло, — авторитетно заявил он. — Значит, вам сообщат завтра или послезавтра.
И сколько Герасимов ни старался убедить его в невероятности подобного допущения, Азеф уверенно стоял на своем:
— Наши сведения совершенно точны!
Велико было изумление Герасимова, когда на следующий день он получил «строго конфиденциальный» пакет с дополнительной надписью «лично в руки», в котором содержалось извещение о внесении в маршрут царя той самой поправки, про которую ему накануне рассказывал Азеф.
Во время ближайшей встречи Герасимов, естественно, сделал попытку выяснить источник столь исключительной осведомленности Азефа, но последний самым решительным образом отказался удовлетворить любопытство своего полицейского патрона:
— Вы знаете, что я принимаю все меры, чтобы расстроить покушение и ручаюсь вам, что не допущу его. Но сообщить, кто дает мне эти сведения, я не могу: человек этот занимает весьма высокое положение, об его сношениях со мной известно всего только 2–3 людям. Если он как-нибудь заметит, что о его роли известно, подозрения падут, конечно, на меня и тогда я погиб… Лучше не спрашивайте: я должен заботиться и о собственной голове!
Но подчеркнуть свою победу и в данном споре Азеф не забыл:
— Видите: а ведь прав-то был я. Что стали бы вы делать, если бы во главе Боевой организации стоял кто-нибудь другой?
Настаивать на своем вопросе Герасимов не считал возможным: право Азефа «беречь свою голову» было давно уже признано. Да и ясно было, что это ни к чему не приведет: сломить Азефа было трудно. Но позднее, когда горячее время ревельской поездки прошло, Герасимов провел строго секретное расследование о том, кто именно мог быть информатором Азефа. Так как посвященных в детали разработки маршрута царской поездки было очень немного, то отрывочные указания, имевшиеся в рассказах Азефа, нить для расследования давали. Результаты этого расследования заставили Герасимова схватиться за голову: все говорило о том, что информатором Азефа был не какой-либо второстепенный чиновник (именно на это надеялся Герасимов, начиная свое расследование), а лицо весьма и весьма высокопоставленное. Принимать какие бы то ни было меры против него на свою собственную ответственность Герасимов, конечно, не мог и решил сделать конфиденциальный доклад обо всем этом деле Столыпину. Последний долго отказывался верить. По его настоянию была проведена дополнительная проверка полученного результата, которая только подтвердила первоначальный вывод: означенное высокопоставленное лицо, судя по всему, действительно вполне сознательно оказывало содействие террористам в подготовке цареубийства… Казалось, правительство не имело ни права, ни возможности мириться с подобным положением. И тем не менее после долгих размышлений Столыпин дал указание не давать делу никакого движения:
— Выйдет слишком большой скандал, теперь мы не можем допустить себе подобную роскошь… Может быть, после… Да и роль Азефа в этом случае нам придется открыть, а он нам нужен… Лучше не будем трогать. Имейте только его в виду…
Заботой о «бережении Азефа» Столыпин был тоже проникнут, а потому высокопоставленного помощника в деле организации цареубийства не тронули. Позднее же, когда роль Азефа вскрылась, «трогать» стало совершенно невозможным: разве можно было рассказать публично, что почти член Совета министров в деле подготовки цареубийства сознательно помогал Боевой организации, руководителем которой был агент полиции, действовавший под контролем самого председателя этого Совета министров? Фамилия этого лица остается нераскрытой и до сих пор: Герасимов и теперь не считает возможным назвать ее для печати. Но и не называя этой фамилии, можно составить достаточно ясное представление о богатстве связей, которыми в это время располагала Боевая организация и которые могли бы при случае быть пущены в ход — не для игры, подобной той, что велась Азефом вокруг ревельских планов, а для серьезного предприятия…
Ревельские торжества прошли благополучно. Все были довольны: царь и Столыпин — политическими результатами свидания с английским королем; Герасимов — полученными наградами; Азеф — больше всего той сотней тысяч рублей, которые поступили в фонд Боевой организации из сумм чарджуйского казначейства.
Но Ревель был далеко не последней картой в игре Азефа. Сразу же после окончания «ревельской кампании» Азеф стал торопиться с отъездом за границу, на что согласие Герасимов ему дал еще заранее. Теперь у Азефа были свои особые причины спешить с этим отъездом: в самый разгар подготовки к «ревельской кампании» из-за границы пришло сообщение о том, что там намечается возможность организовать покушение на царя совсем иным путем и с очень большими шансами на успех. Азеф немедленно отправил своего помощника, Карповича, для выяснения обстановки. Известия, которые приходили от Карповича, внушали радостные надежды, и Азеф спешил сам на место подготовки больших событий.
С Герасимовым Азеф прощался, как прощаются перед разлукой навсегда. Он говорил, что устал и хочет уйти на покой, а потому в ближайшее время отстранится от активного участия во всяких партийных делах: вот бы только ему удалось реабилитироваться от выдвинутых против него Бурцевым обвинений, чтобы иметь возможность жить спокойно, не опасаясь нападения со стороны революционеров. Свою активную работу в качестве агента полиции он теперь ликвидировал совершенно: вполне определенно он говорил, что к ней больше не вернется, и только почти в форме личного одолжения обещал время от времени писать о наиболее важных событиях из жизни Центрального комитета: материал для информационных докладов Столыпину, к которому Азеф положительно питал нечто вроде личной симпатии. Жалованье Герасимов обещал ему высылать, пока будет на то формальная возможность, но смотрели на это жалованье больше как на пенсию за услуги, оказанные в прошлом. Едва ли нужно прибавлять, что во время всех этих подпольных разговоров Азеф ни одним намеком не дал Герасимову понять о существовании какого-то нового плана цареубийства, к которому он теперь будет иметь самое близкое отношение.
В июне 1908 года Азеф покинул Россию, для того чтобы больше уже не возвращаться в нее (если не считать короткого визита в ноябре 1908 года для свидания с Лопухиным). Свою любовницу госпожу N, которая, конечно, вместе с ним уехала из России, он оставил в Германии, а сам поспешил в Париж и затем в Глазго (Шотландия), где шла подготовка к новому покушению против царя.