Я не герой. Природа не многим позволяет выступать в тоге и на котурнах. Я родился обычным маленьким человеком в России. Никогда не был выдающимся спортсменом. Успехи мои были ограничены учебой. Меня никогда не привлекала жизнь, полная опасностей, к романтическим приключениям я относился с иронией. Но в тог вечер 5 сентября 1945 года на долгом пути с Сомерсет-стрит на Рейндж-роуд я был как никогда близок к тому, чтобы стать героем.
Я отчетливо сознавал, что этот вечер для меня может быть последним на земле. Один неверный шаг мог привести к полному провалу наших планов, и я вполне понимал, что НКВД следит за мной уже довольно долго. Не исключено, что внезапно установленная Заботиным отсрочка — это расставленная западня. Само мое существование приносится в жертву вездесущему и мстительному НКВД.
Был, конечно, куда более легкий и безопасный выход, чем возвращение к рабочему столу за этими документами. Но мне как-то удалось заставить себя следовать тем путем, который мы наметили с Анной. Будь что будет, а я это сделаю.
Я возьму документы сейчас или никогда.
Мы с Анной давно решили, что мне необходимо бежать в рабочий день, хотя лучше всего было бы в субботу вечером — тогда меня не хватятся до утра понедельника. Но газетные редакции в субботу вечером закрыты, а мы решили, что с документами и собственным рассказом я должен обратиться в газеты.
Нам не пришло в голову идти в полицию. Такая идея не может посетить человека, имевшего дело с НКВД. Я был уверен, что здешняя полиция немедленно выдаст нас советскому посольству. В то же время мы были поражены свободой и бесстрашием канадской прессы.
На то, что я выбрал вечер среды, повлияли и другие факторы. Я знал, что Кулаков ночью дежурит в помещении военного атташе, значит, после этого он будет спать до полудня. Это даст мне выигрыш во времени, потому что Кулаков первым доложил бы о моем отсутствии. Поскольку работа шифровальщиков была крайне засекреченной, другие сотрудники, кроме полковника Заботина, вряд ли могли знать, в какое время кто из нас работает. А Заботин, который сегодня приглашен с Роговым на просмотр фильмов в Национальном киноуправлении, скорее всего, не появится до полудня.
Еще более опасным предстоящее мне испытание становилось потому, что я должен был пойти в аппарат военного атташе якобы закончить работу, а потом вернуться в посольство, где меня ждали действительно важные документы. Меня, доверенного шифровальщика, всюду пускали в любое время дня и ночи.
Добравшись, наконец, до Рейндж-роуд, я, как ни странно, взбодрился. Напряжение последних недель предельно обострило мои ощущения, но теперь, когда настало время действовать, сделалось легче на душе.
Войдя в вестибюль, я увидел, что Кулаков уже сидит за столом дежурного. Это хорошо. Если бы он не вышел на дежурство, мои планы провалились бы.
Появился капитан Галкин, официально швейцар, а на самом деле очень опытный разведчик.
— Хочешь, сходим в кино? — спросил он.
Я сделал вид, что заинтересовался:
— А куда?
Галкин назвал близлежащий кинотеатр. Мне пришло в голову, что это блестящая возможность уйти из атташата — мне ведь нужно было лишь заглянуть гуда, чтобы убедиться, что Кулаков сидит именно там.
— Можно, — лениво протянул я. — Все равно в такую жару не поработаешь.
Галкин сказал, что идут еще несколько сотрудников, и мы подождали их на улице.
Мы подошли к кинотеатру, и я изобразил разочарование:
— Вот черт, я же видел этот фильм! Вы, ребята, идите, фильм-то хороший. А я трамваем поеду в центр, поищу что-нибудь другое.
Я направился к трамвайной остановке, но тут же повернул, как только они зашли в кинотеатр. Пока все хорошо. Я свернул на Шарлотт-стрит, не спеша поднялся по ступенькам советского посольства, обменялся кивками с охранником и расписался в книге. Кладя авторучку в карман, я взглянул на бюро пропусков и окаменел от страха.
Там сидел Виталий Павлов, шеф НКВД в Канаде!
Мне как-то удалось пройти мимо бюро пропусков с независимым видом, притворяясь, что я пытаюсь поправить колпачок авторучки, никак не помещающийся в нагрудном кармане. Похоже, Павлов меня не заметил. Я нажал потайную кнопку под перилами, поднялся по лестнице в шифровальное помещение, отдернул занавес и стал перед прорезью в железной двери.
Охранник отодвинул засов. Это был Рязанов, шифровальщик торгпреда и мой приятель. Я с облегчением обнаружил, что он один.
Мы поговорили о погоде. Рязанов спросил, буду ли я опять работать поздно.
— Нет, — ответил я, — мне только зашифровать пару телеграмм, а потом пойду в кино в полдевятого.
Рязанов одобрительно хмыкнул и вернулся к своей работе.
Я вошел в свою контору и старательно прикрыл дверь. Открыв стол, достал папку с донесениями Заботина, которую оставил там днем. В ней находилась большая часть нужных мне документов. Остальные подшиты в делах. На нужных бумагах я загнул уголки.
Некоторые документы были на больших листах, другие — просто на клочках. Позднее в полиции насчитали 109 единиц хранения.
Я расстегнул рубашку и старательно пристроил бумаги под ней. Затем добавил телеграммы, дожидавшиеся шифровки. Это были донесения от Эммы Бойкин, нашего агента в канадском министерстве иностранных дел.
Вообще-то эти телеграммы не имели особой ценности, но при зрелом размышлении я решил, что они хорошо сочетаются с остальными. Эмме моя рассудительность стоила дорого — трехлетнего срока.
Покончив с шифровкой, я встал и пристально осмотрел рубашку. Мне показалось, что она подозрительно оттопыривается. Однако стояла такая жара, что неаккуратно заправленная рубашка не должна была привлекать внимание.
Я прошел через коридор и отдал зашифрованные тексты Рязанову для отправки в Москву. Запечатанную папку Заботина я тоже сдал, чтобы он поместил ее в сейф.
Я следил, заметил ли Рязанов что-то необычное в моем поведении или внешности. Особенно я боялся, как он посмотрит на мою талию. Но лицо Рязанова ничего не выражало. Я небрежно прошел в туалет и вымыл руки.
Оттуда я крикнул:
— Какого черта тебе сидеть здесь в такую жару? Может, сходишь со мной в кино?
Рязанов проворчал:
— Стоит уйти, как какая-нибудь сволочь сюда заглянет. Опять-таки Павлов сидит внизу. Спасибо, лучше останусь тут.
При упоминании Павлова у меня подогнулись коленки. Я как-то забыл о нем. Но пути назад уже не было. Я снова поправил рубашку и зашагал к двери. Рязанов отпер ее, и я ему пожелал спокойной ночи.
По лестнице я спускался осторожно, чтобы документы под рубашкой не сдвинулись и не выпирали еще больше. Другая опасность состояла в том, что какая-то маленькая бумажонка могла выскользнуть через штанину на пол.
При приближении к проходной я почувствовал, как на лбу выступает пот и к горлу подступает комок. Так не годится, подумал я. Мне ведь нельзя даже полезть в карман за платком — малейшее движение может все испортить.
До входной двери, казалось, предстояло пройти не менее тысячи километров. Я постепенно приближался к проходной. Вот она. Сердце радостно забилось. В будке никого не было. Павлов ушел. Добрый знак. Мне очень повезло. Я расписался в книге, пожелал охраннику спокойной ночи и вышел на темную улицу. Было еще душно, но я жадно глотал свежий воздух.
На трамвае я поехал в центр и поспешил в редакцию газеты «Оттава джорнэл».
Я дрожал как осиновый лист. Почему, не могу сказать, видимо, от нервного напряжения. За углом я остановился, чтобы вытереть лоб и убедиться в отсутствии слежки. Наконец я вошел в здание и спросил лифтера, где можно видеть главного редактора.
— Шестой этаж, — сказал он, захлопнув за мной дверь.
На шестом этаже я подошел к двери с табличкой «Главный редактор», и вдруг что-то остановило меня. Внезапно появилось мрачное предчувствие. Конечно, подумал я, в любой большой газете должен сидеть агент НКВД. Правильно ли я поступаю? Я решил хорошенько подумать и направился обратно к лифту. Дверь отворилась, кто-то вышел, а лифтер крикнул:
— Вниз!
Я зашел в кабину. Она проехала пару этажей и остановилась за новыми пассажирами. Среди них была девушка, которая взглянула на меня и улыбнулась:
— Что вы тут делаете? Что, в посольстве большие новости?
Я перепугался. Лицо знакомое. Где я ее видел? Что мне делать?
Лифт дошел до первого этажа. Как только дверь отворилась, я пробормотал девушке, что очень спешу, и стремглав бросился на улицу. До угла я бежал, потом перешел на быстрый шаг. Я проскочил несколько кварталов, пытаясь собраться с мыслями. Что мне делать? Я вскочил в трамвай и поехал домой. Надо поговорить с Анной.
Анна ответила на мой условный стук. Лицо ее было белее мела.
— Что-то не так? — испуганно прошептала она.
Я тяжело опустился на диван. Анна уселась рядом со мной. Я рассказал ей все, вплоть до того, как меня засекла девушка в лифте.
Анна внимательно слушала. Когда я смолк, она произнесла совершенно безмятежным тоном:
— Ее не бойся, Игорь. Это журналистка, иначе бы ее там не было. Многие журналисты бывают на при-омах в посольстве, видимо, оттуда она тебя и запомнила. У них цепкая память на лица. Но если даже в редакции есть агент НКВД, это не имеет значения. Как он сможет тебе помешать?
Ее доверие придало мне сил.
— Что же теперь? — спросил я.
— Возвращайся туда и иди к главному редактору. У тебя еще несколько часов, пока в посольстве хватятся.
Я расстегнул рубашку и вынул документы. Они отсырели от пота. Анна махала ими в воздухе, чтобы немного подсушить, потом завернула в газету.
Открыв дверь, Анна поцеловала меня. Я сжал ее руку и снова вышел на улицу. В «Оттава джорнэл» тот же лифтер отвез меня на шестой этаж. Быстро подошел к двери главного редактора и постучал. Ответа не было. Я постучал снова. Бесполезно. Дернул дверь. Заперта. Я заглянул в большой зал, где суетилось много народу. Это был отдел городских новостей. На меня никто не обратил внимания. Я увидел, что ко мне направляется рассыльный, и спросил, где найти главного редактора.