— Ушел домой, — был ответ, и мальчишка помчался дальше.
Я подошел к ближайшему столу и спросил журналиста, стучавшего на машинке, кто тут главный.
— Это чрезвычайно важно, — добавил я.
Он с любопытством взглянул на меня, затем подвел к столу на другом конце зала, где восседал мужчина постарше в очках-хамелеонах.
Я сел, достал украденные документы и разложил на столе. При этом я успел объяснить, кто я такой и что я принес доказательства того, что советские шпионы в Канаде похищают данные об атомной бомбе.
Человек в очках вопросительно уставился на меня, затем взял несколько документов и тут же отложил в сторону. Они были написаны по-русски.
— Извините, — наконец вымолвил он, — меня это не касается, Я бы вам посоветовал обратиться в Королевскую канадскую конную полицию[21] или подождать до утра, когда придет редактор.
Я начал торопливо объяснять, что до утра НКВД может меня выследить и даже убить. И сразу понял, что ничего ему не докажу. По выражению лица журналиста видно было, что он принимает меня за сумасшедшего.
— Извините, — отрезал он. — Я занят.
Он встал и пошел куда-то, а я остался сидеть с разинутым ртом. Я испытывал абсолютную растерянность и беспомощность. На улице я прислонился к стене и попытался собраться с мыслями. Остается единственный выход — обратиться к высокопоставленному чиновнику. Лучше всего к министру юстиции. Я зашагал к Дворцу правосудия на Веллингтон-стрит, где меня остановил рослый полицейский. Я было заколебался, но ведь я находился в отчаянном положении. Я сказал, что мне в высшей степени необходимо немедленно видеть министра юстиции.
Полицейский возразил вежливо, но решительно:
— Скоро полночь. До утра вы никого не сможете увидеть. Извините.
Извините? Это слово уже просто действовало мне на нервы.
— Но, — повторил я, — мне крайне необходимо связаться с министром прямо сейчас, хотя бы по телефону.
Он покачал головой.
— Этого нельзя сделать.
Я вернулся домой совершенно подавленный и в немалой степени напуганный. Тем не менее Анна снова ободрила меня.
— Не волнуйся. Утром еще успеешь попасть к министру. Выспись, почувствуешь себя лучше.
Она сложила документы в свою сумочку и спрятала под подушку. Но уснуть в ту ночь мы не могли. Мы размышляли и разговаривали, пока в окне не показались первые лучи солнца. Я приподнялся на локте и выглянул вниз. На востоке намечалась красная полоска. Почему-то я успокоился при этом признаке наступающего погожего дня.
— Аня, — сказал я, — мы все пойдем в министерство юстиции к открытию, к девяти часам. Может быть, мне придется ждать, и я не вынесу напряжения, если не буду уверен, что вы в безопасности. Я одену Андрея. Разве ты смогла бы выдержать… ты бы даже больная прибежала!
— Со мной будет все в порядке, Игорь, — ответила она. — Пойдем вместе, и тебе не прийдется тревожиться, раз мы будем в министерстве юстиции.
Я откинулся на подушку со вздохом облегчения. Что-то проясняется. Помню, что Анна отчаянно трясла меня:
— Уже семь часов, Игорь.
Я провалился в тяжелое забытье, но краткий сон сделал со мной чудеса. Я побрился и надел свой лучший коричневый костюм. Анна уже кормила Андрея, на плите закипал кофе. День был яркий, солнечный, совсем не знойный. Я ощущал себя готовым ко всему.
Но даже мой безграничный оптимизм испарился бы, если бы я мог представить, сколько убийственных разочарований мне предстоит.
Выходя из дому, мы решили, что Анна понесет документы в своей сумочке, потому что, если НКВД схватит нас, то обыскивать будут меня. Я попытаюсь отвлечь их, чтобы Анна смогла скрыться. Я полагал, что эти бумаги станут залогом того, что канадское правительство защитит нас.
В министерстве юстиции я объяснил чиновнику бюро пропусков, что должен видеть министра по абсолютно неотложному делу. Тот подозрительно рассматривал меня, затем долго говорил по телефону. Нас провели в приемную, где вежливый секретарь долго допытывался, с чем мы пришли.
Я пытался втолковать ему, что дело настолько важное и срочное, что я не могу обсуждать его ни с кем, кроме министра. Секретарь переводил взгляд с меня на Анну, потом на сына. Могу представить себе ход его мыслей: этот тип, вне всякого сомнения, сумасшедший, но если так, зачем же он привел с собой жену и ребенка? Мне эта сторона дела не пришла в голову, но именно она оказалась спасительной. Секретарь зашел в кабинет, и я слышал, как он с кем-то говорит по телефону.
Наконец, секретарь вернулся.
— Министр сейчас в другом кабинете, в здании парламента, — пояснил он. — Я отвезу вас туда.
Мы очутились на Парламентском холме, и по расписанным фресками коридорам нас провели в кабинет. Но сначала я столкнулся с другим секретарем. Все повторилось с самого начала. Я должен беседовать лично с министром и ни с кем другим. Секретарь сел за телефон и долго разговаривал по-французски. Речь явно шла обо мне — я расслышал свою фамилию, но больше не понял ни слова. Затем он повесил трубку и велел прежнему секретарю отвести нас обратно во Дворец правосудия и ждать министра там.
В министерстве мы прождали два драгоценных часа. Андрей забеспокоился, очень трудно стало удерживать его от плача. Зазвонил телефон. Секретарь выслушал, произнес: «Слушаюсь, сэр», затем обратился к нам.
— Весьма сожалею. Министр не может вас принять.
Сожалею? Опять это! Я испуганно взглянул на Анну. Она закусила губу. Бедняжка.
— Поехали снова в редакцию, — сказала она.
В «Оттава джорнэл» оказалось, что редактора на месте нет. Но с нами поговорила девушка-репортер. Это была привлекательная блондинка по имени Лесли Джонстон. Она отнеслась к нам по-доброму, пригласила сесть и погладила Андрея по головке.
Я рассказал ей все с самого начала. Она напряженно слушала, то и дело поглядывая на Анну, словно искала подтверждения. Она быстро просмотрела документы и направилась с ними в кабинет редактора. Очень скоро она вернулась.
Мне очень жаль, — сказала она, возвращая документы. — Здесь ваша история не проходит. Никто не хочет писать хоть что-нибудь плохое о Сталине.
Анна заговорила первой:
— Так что же нам делать, мисс?
Девушка задумалась.
— Почему бы вам не обратиться в КККП с просьбой о натурализации? Тогда красные вас не достанут.
В полном отчаянии мы вернулись во Дворец правосудия. Служащий паспортного отдела заявил, что Королевская канадская конная полиция не имеет ни малейшего отношения к вопросам натурализации, и направил нас в королевскую прокуратуру на Николас-стрит.
Нам предстояло идти далеко, а день выдался жаркий. Андрей устал, и я нес его на руках. Анне тоже было тяжело идти, но не в том дело. Из-за моего поступка вся семья оказалась в ужасном положении, и надо было что-то предпринимать.
В прокуратуре нам сказали, что женщина, которая принимает заявления о натурализации, только что ушла на ленч и ее не будет довольно долго. Тут я вдруг сообразил, что с утра у нас маковой росинки во рту не было. Я повел Анну и Андрея в ресторанчик рядом со зданием суда, где находится прокуратура. Заказав легкий ленч, я взглянул на часы. Без четверти два. Можно представить, что сейчас творится в посольстве. Но, может быть, они еще не заметили пропажи документов и только выясняют, почему я не вышел на службу.
Андрей уснул за столом. Тогда Анна решила, что лучше будет отвести ребенка к нашей соседке-англичанке. Это было рискованно, но куда нам деться с усталым ребенком? Мы сели в трамвай и вернулись на Сомерсет-стрит. Соседка охотно поверила словам Анны, что ей нужно сделать покупки перед возвращением в Москву. С ребенком ничего не случится до вашего возвращения, заверила она.
Мы поехали обратно в прокуратуру. Девушка дала нам заполнить анкеты и сказала прийти на следующий день с фотокарточками. Я встревоженно спросил:
— А долго тянется эта самая натурализация?
— Точно не знаю, — ответила она. — Видимо, несколько месяцев.
Анна разрыдалась. Впервые мужество покинуло ее. Я обнял ее и начал успокаивать по-русски. В отчаянии я осмотрелся кругом. За другим столом сидела женщина в красном платье, с которой мы разговаривали, когда пришли в первый раз. Что меня привлекло в выражении ее лица, не знаю, но по внезапному побуждению я побежал к ней и изложил всю нашу историю.
Она слушала с явным изумлением, потом поднялась и принесла пару стульев. Подвела Анну к своему столу и пригласила нас сесть. Я заметил табличку на ее столе: миссис Фернанда Жубарн.
— Об этом мир должен узнать, — твердо произнесла она. — Постараюсь помочь вам.
Я чуть не расплакался. Анна схватилась за мою руку, а миссис Жубарн тем временем звонила в другую газету. Она говорила, что в ее кабинете имеется «сенсация мирового значения» и что нужно немедленно выслать репортера. Ей тоже не повезло. Оказывается, все заняты, и вообще, нельзя ли изложить суть по телефону? Миссис Жубарн позвонила еще куда-то.
Через полчаса явился репортер. Он был знаком с миссис Жубарн и весело приветствовал ее. Она представила нас, и я в который раз повторил свою историю. Анна передала мне документы, и я вслух переводил их. Репортер попросил меня повторить содержание документов, относящихся к атомной бомбе. Потом я переводил досье на секретаря Рабочей прогрессивной партии[22] Сэма Карра. Это, похоже, произвело на него впечатление, но затем он покачал головой.
— Для нас это слишком серьезный материал — мы не осилим. Это касается полиции или правительства. Советую показать документы им.
Миссис Жубарн, Анна и я заговорили разом, пытаясь сделать его нашим союзником. Но он лишь выразил свое сожаление и ушел. Миссис Жубарн вздохнула:
— Больше я ничего не могу для вас сделать. Лучше последуйте его совету. И, обращаясь к Анне, добавила:
— Удачи вам. Дайте мне знать, мальчик будет или девочка.
Мы вышли под палящее солнце. Я остановился на ступенях, не зная, куда идти.