Тем временем Берлин должен был передать указание агенту F-479, чтобы он устроил встречу капитана Шеммеля с британскими агентами. К сожалению, я не мог лично встретиться с F-479 и обсудить детали, поэтому пришлось положиться на его ловкость. Конечно, я шел на значительный риск, но в разведывательной работе без него не обойтись.
Дальнейшую информацию мне прислали из Берлина авиапочтой, и я внимательно изучил ее. Мне нужно было освоить легенду, выучить наизусть все подробности вымышленного нами заговора, имена многих людей и отношения между ними, а также то, что мы знали об английских агентах, к которым я шел. Я также запомнил подробности о капитане Шеммеле — происхождение, образ жизни, поведение и внешность. Например, он всегда носил монокль, и мне пришлось делать это, что оказалось нетрудным, потому что правый глаз у меня близорук. Чем больше я буду знать об организации, которую представляю, тем больше будет шансов завоевать доверие англичан, хотя, разумеется, малейшая ошибка могла возбудить у них подозрения.
20 октября в шесть часов вечера наконец пришло сообщение: «Встреча назначена на 21 октября в Зютфене, в Голландии».
Меня сопровождал один из наших агентов. Он хорошо знал подоплеку дела, потому что несколько раз работал с F-479. Мы еще раз проверили свои паспорта и документы на машину (немецкие таможенники и пограничники получили указание не задавать лишних вопросов). Багажа у нас почти не было, и я старательно проверил нашу одежду и белье на предмет неподходящих меток и ярлыков. Из-за пренебрежения такими мелочами часто срывались великолепно задуманные планы.
Вечером, к большому моему удивлению, позвонил Гейдрих. Он сказал, что мне разрешено вести «переговоры» таким образом, как я считаю нужным. Мои передвижения не ограничивались. В завершение он сказал:
— Будьте очень осторожны. Будет крайне глупо, если с вами что-то случится. А если что-то пойдет не так, я предупредил все пограничные посты. По возвращении немедленно позвоните мне.
Подобная заботливость меня удивила. Однако я понял, что она вызвана не сочувствием, а практическими соображениями.
Рано утром 21 октября мы подъехали к голландской границе. День был мрачный и дождливый. Мой спутник был за рулем, а я сидел рядом, погруженный в размышления. Я не мог побороть беспокойства, тем более что не имел возможности переговорить с F-479, и чем ближе мы подъезжали к границе, тем тяжелее становилось на душе.
Формальности на немецкой стороне не заняли много времени. Голландские таможенники, однако, оказались более дотошными, осмотрели весь багаж, но в конце концов отпустили нас с миром.
Когда мы приехали в Зютфен, в условленном месте нас уже ждал большой «бьюик». Человек за рулем представился капитаном английской разведки Бестом. После краткого знакомства я сел в его машину, и мы тронулись, а мой спутник следовал позади в нашей машине.
Капитан Бест, кстати, тоже носивший монокль, прекрасно говорил по-немецки, и вскоре мы с ним были на дружеской ноге. Общая любовь к музыке — капитан отлично играл на скрипке — позволила сломать лед. Беседа оказалась настолько приятной, что я чуть не забыл, зачем, собственно, приехал. Но хотя я сохранял спокойный вид, в глубине души нервничал, ожидая, когда Бест затронет нужную мне тему. Но он не хотел делать этого, пока мы не прибыли в Арнем, где к нам должны были присоединиться его коллеги — майор Стивенс и лейтенант Коппенс. В Арнеме они сели в машину, и мы поехали дальше. Деловой разговор происходил, пока «бьюик» кружил по голландским дорогам.
Они, видимо, безоговорочно приняли меня за представителя сильной оппозиционной группы со связями в высшем командовании армии. Я сказал им, что группу возглавляет немецкий генерал, но на этом этапе переговоров я не уполномочен называть его имя. Наша цель — насильственное свержение Гитлера и установление нового режима. На этих переговорах я должен выяснить, как отнесется британское правительство к установлению диктатуры немецкой армии и захочет ли оно тайно договориться с моей группой, которая после прихода к власти немедленно займется заключением мира.
Английские офицеры заверили меня, что правительство Ее Величества безусловно заинтересовано в нашем предприятии и что оно придает первостепенное значение тому, чтобы не допустить дальнейшего распространения войны и добиться установления мира. Правительство приветствовало бы устранение Гитлера и его режима. Более того, оно предлагает нам всяческую поддержку. Что касается политических обязательств и соглашений, то на этом этапе они не уполномочены обсуждать подобные вещи. Однако если руководитель нашей организации иди другой немецкий генерал найдет возможность присутствовать на следующей встрече, они полагают, что смогли бы представить более обязывающее заявление правительства Ее Величества. Они заверили, что находятся в прямом контакте с Форин Офисом и Даунинг-стрит.
Мне стало ясно, что я определенно завоевал доверие английских офицеров. Мы условились продолжить переговоры 30 октября в резидентуре британской разведки в Гааге. Я обещал явиться туда в условленное время, после чего мы вместе пообедали и расстались друзьями. На обратном пути ничего не произошло. Приехав в Дюссельдорф, я тут же позвонил в Берлин и доложил о возвращении. Мне было приказано немедленно выехать в управление и там обсудить дальнейший ход операции.
Вечером я прибыл в Берлин. После дискуссии, затянувшейся далеко за полночь, мне разрешили вести дальнейшие переговоры по своему усмотрению. Я также волен был подбирать себе исполнителей.
На протяжении нескольких последующих дней я составлял планы. Я привык проводить свободное время в мирной атмосфере дома своего ближайшего друга Макса де Криниса, профессора Берлинского университета и заведующего психиатрическим отделением знаменитой клиники «Шарите». В этой приятнейшей, высококультурной семье меня годами принимали как сына. Я имел там свою комнату и мог приходить и уходить, когда хотел.
В тот день, когда я размышлял над планом действий, де Кринис зашел ко мне и предложил прокатиться с ним. Свежий воздух освежит мне голову. Пока мы разъезжали, меня осенила идея. Я рассказал де Кринису об операции, которую мы проводим в Голландии, и спросил, хочет ли он поехать со мной в Гаагу. Де Кринис имел звание полковника медицинской службы. Он родился в Австрии и был значительно старше меня. Элегантный, статный, высокообразованный, он замечательно подходил для роли, которую я замышлял для него, а легкий австрийский акцент делал бы его игру еще убедительнее. На следующей встрече с англичанами я представил бы его как ближайшего помощника лидера нашей оппозиционной организации. Де Кринис охотно согласился помочь мне, и я успел получить добро от начальства.
29 октября мы с де Кринисом и агентом, который сопровождал меня в первой поездке, выехали из Берлина в Дюссельдорф, где переночевали и завершили последние приготовления. Я решил в пути не говорить о задании, так что последний инструктаж мы провели на конспиративной квартире.
Мы с де Кринисом согласовали знаки, которые я буду подавать ему в разговоре с англичанами: если я выну монокль левой рукой, значит, он должен замолчать и дать говорить мне, если правой, то мне нужна его поддержка. Когда я скажу, что у меня разболелась голова, нужно будет немедленно прервать беседу.
Перед отъездом я тщательно проверил багаж де Криниса. На сей раз у нас не было никаких трудностей при пересечении границы.
В Арнеме мы подъехали к перекрестку, где в полдень была назначена встреча с английскими друзьями. Когда мы оказались там без двух минут двенадцать, их еще не было. Мы напрасно прождали полчаса; через сорок пять минут, всерьез обеспокоенные, мы стали разъезжать взад-вперед по улице, а англичане все не появлялись. Де Кринис, не привыкший к подобным ситуациям, нервничал сильнее всех, и мне пришлось успокаивать его.
Вдруг мы заметили, что к нашей машине медленно приближаются двое голландских полицейских. Один из них осведомился по-голландски, что мы тут делаем. Сопровождающий нас агент ответил, что мы ждем друзей. Полицейский покачал головой, сел в машину и приказал ехать в участок. Похоже, мы лопали в западню. Главное теперь было сохранять спокойствие и выдержку.
В полицейском участке с нами разговаривали очень вежливо, но, несмотря на наши протесты, обыскали и нас, и багаж. Они все эго делали весьма тщательно, особенно скрупулезно изучали все предметы в туалетном наборе де Криниса. Пока они возились с ним, я еще тщательнее осматривал наш багаж, потому что вдруг сообразил, что, поглощенный вещами де Криниса, в Дюссельдорфе забыл просмотреть багаж нашего водителя. Его туалетный набор лежал прямо передо мной на столе, и к своему ужасу я заметил, что там содержится стандартная армейская конволюта аспирина со штампом «Главное медицинское управление СС».
Я подсунул свой багаж, уже проверенный, ближе к туалетному набору, оглядываясь, не следят ли за мной. Поспешно схватив аспирин, я одновременно уронил расческу под стол. Нагнувшись за ней, я сунул конволюту себе в рот. Таблетки оказались и вправду горькими, а бумага застряла у меня в горле, так что мне пришлось снова ронять расческу и, шаря под столом, поспешно глотать таблетки. К счастью, никто ничего не заметил.
Затем начался допрос: Откуда мы приехали? Куда направляемся? Что это за друзья, с которыми мы должны были встретиться? Какие дела мы собирались обсуждать? Я заявил, что отказываюсь отвечать на вопросы в отсутствие адвоката, и резко протестовал против манеры обращения с нами. Они слишком далеко зашли, этому безобразию нет никакого оправдания; убедившись, что наши документы и багаж в порядке, они не имеют права дольше задерживать нас. Я держал себя намеренно грубо и высокомерно, и это сработало. Некоторые полицейские явно растерялись, но другие были полны решимости продолжать допрос. Все это тянулось не менее полутора часов, как вдруг открылась дверь и вошел лейтенант Коппенс. Он показал полицейским какие-то бумаги — я силился рассмотреть, но так и не разобрал, что в них, — после чего поведение полицейских сразу резко переменилось. С самыми искренними извинениями