Со временем поведение Берджесса, которое всегда было несколько странным, перешло грань истерии. Он был убежден, что Соединенные Штаты вот-вот развяжут третью мировую войну, и высказывал эти взгляды не только за коктейлем, но и в письменных донесениях. (Как ни странно, Филби никогда не разделял патологический антиамериканизм Берджесса.) Среди неадекватных поступков Берджесса числились публичная драка с известным газетным обозревателем, три задержания за превышение скорости, а однажды он попал в аварию в обществе бродяги-гомосексуалиста, о чем полиция составила протокол. Это переполнило чашу терпения посла, сэра Оливера Фрэнкса, который давно требовал от начальства убрать Берджесса. Но еще до того, как телеграмма посла ушла в Лондон, Филби узнал от своих знакомых американских чиновников, что ФБР подозревает Берджесса и Маклина в шпионаже в пользу СССР. Он поспешил известить своего друга. В апреле 1951 года Берджесс поспешно уехал из США без разрешения посла, а добравшись до Англии, предупредил Маклина. Британской службе безопасности не хватало людей, чтобы следить за всеми подозреваемыми; хвост за Берджессом и Маклином оказался неэффективным, и несколько недель спустя оба дипломата сумели бежать в Россию.
После исчезновения Берджесса и Маклина британская разведка усиленно допрашивала Филби о его роли в этом деле. Он уверял, что его действия диктовались только кастовыми связями старых друзей — он просто передал Берджессу, что против него выдвинуты смехотворные, как он считал, обвинения со стороны ФБР — ведомства, известного частыми необоснованными нападками на людей. Филби заявил, что обвинения ФБР против Берджесса и Маклина содержались в рутинной докладной, которая покоилась в куче столь же бездоказательных бумаг.
По словам Филби, Берджесс случайно зашел к нему в кабинет, как раз когда он только что прочел эту докладную. В таких обстоятельствах Филби казалось вполне естественным пожаловаться Берджессу: «Можешь представить, какую очередную чушь несет ФБР? Они говорят, что ты советский шпион!» Как заявил Филби, Берджесс воспринял это известие совершенно спокойно и весело хохотал вместе с ним. Но из посольства ушел в тот день рано. Вернувшись домой, он обнаружил, что Берджесс исчез, оставив после себя полнейший разор. Филби утверждал, что после этого ему пришло в голову, что Берджесс действительно может быть шпионом, и он немедленно доложил об исчезновении друга — и о собственной неосторожности — британскому послу.
Почему Филби поставил под угрозу свою карьеру в английской разведке — с серьезной перспективой возглавить ее, — признавшись, что предупредил Берджесса? У него не было выбора: он единственный во всем посольстве читал материалы ФБР. Он рискнул, и его объяснениям действительно поверили. Поэтому когда Берджесс и Маклин сбежали, посол в Вашингтоне стал на защиту Филби, заявляя, что любой британский джентльмен в подобных обстоятельствах точно так же поступил бы со старым однокашником. В молодости многие из чиновников сами флиртовали с коммунизмом; они понимали мотивы Филби, учитывали их и считали, что такие тонкости неотесанным американцам не понять.
Между тем ФБР и ЦРУ рвали и метали. «Уберите Филби, или мы не будем давать вам секретных материалов», — потребовал генерал Уолтер Беделл Смит, тогдашний директор ЦРУ. Поскольку американцы владели множеством секретов, например, по ядерной технике, англичане не могли пренебречь такой угрозой. В июне 1951 года Филби был отозван в Лондон и уволен.
После этого почти год он жил в бедности со второй женой и пятью детьми в доме своей матери в Кенсингтоне. Изредка старые друзья подбрасывали ему какую-нибудь временную работу. Он пытался зарабатывать, сочиняя тексты за номинальных авторов, опустился даже до того, что анонимно составлял генеалогию какой-то семьи.
Хотя американцы занимали жесткую позицию в деле Филби, многие крупные английские чиновники считали, что с ним обошлись вопиюще несправедливо, распяв на кресте маккартизма. Тем не менее руководство британской разведки с самого начала придерживалось мнения, что Филби был не просто «третьим», а что он и сам советский агент. Расследуя прошлую деятельность Филби, они обращали пристальное внимание на его связи с Советами во время войны. Былую близость с русскими руководство МИ-6 еще могло простить — ведь некоторые из его лучших оперативников некогда состояли в компартии, — но им казалось, что обстоятельства, сопровождавшие неосторожность Филби в деле Берджесса, слишком уж любопытны, чтобы просто подшить их в досье и забыть.
Пока Филби несколько лет жил в полуизгнании, МИ-6 составляла сценарий, позволявший извлечь максимальную выгоду из его дела и использовать его самого для достижения не самых благовидных целей.
Шпионаж — самое скользкое из преступных деяний: он просто требует от нарушителя закона собирать информацию, которой тот и так владеет на законном основании. Только передавая эту информацию на сторону, шпион совершает преступление и подвергает себя опасности разоблачения. Зато в его распоряжении все уловки самой таинственной профессии, и поймать его с поличным никогда не бывает легко. Подозреваемому следует дать полную свободу действий, чтобы он выдал себя, а поскольку его шаги обычно не вызывают сомнений и на первый взгляд безвредны, их зачастую невозможно классифицировать как шпионаж. Более того, когда слежка уже позволила разоблачить человека как шпиона, его надо не трогать, чтобы выявить сеть, в которую он входит. Ведь контрразведывательные службы интересуются не отдельными шпионами, а шпионскими сетями.
Расследование дела Филби не сводилось только к сбору дополнительных сведений по делу Берджесса — Маклина. Руководство британской разведслужбы считало, что необходимо вернуть Филби на работу и тогда уже следить за его действиями. Он не мог заниматься шпионажем в Англии, значит, следовало направить его туда, где Советы активно действовали и он мог бы представлять для них пользу. Почему бы не в арабский мир? Там Филби мог бы использовать отцовскую репутацию, собственные глубокие познания по Ближнему Востоку и имел бы свободу передвижения. В арабских странах господствовали нейтральные настроения, поэтому он был бы принят там в высшем обществе и мог бы легко собирать нужные сведения — если бы действительно такова была его цель. Иными словами, английская разведка решила отправить Филби на Ближний Восток в надежде, что он не только выдаст себя, но и выведет на руководителей советской разведывательной сети в арабском мире.
Как МИ-6 срежиссировала эту весьма рискованную интригу? Это было непросто. Для осуществления плана понадобилась бездна времени — более пяти лет прошло между увольнением Филби из английской разведки и его появлением на Ближнем Востоке, ибо преждевременный шаг мог бы возбудить его подозрения. МИ-6 пришлось выдержать ожесточенную борьбу с МИ-5, которая хотела обязательно оставить Филби в Англии. Были и другие трудности: требовалось найти частную фирму, которая предложила бы Филби работу на Ближнем Востоке, и прежде всего он не должен был догадаться, что его используют как пешку.
МИ-6 уже была готова действовать, когда полковник Маркус Липтон, член парламента от лейбористской партии, выступая в палате, публично назвал Филби «третьим человеком». 7 ноября 1955 года, отвечая на его запрос, министр иностранных дел Гарольд Макмиллан заявил: «Не обнаружено никаких свидетельств в пользу того, что он несет ответственность за бегство Берджесса и Маклина. Находясь на государственной службе, он добросовестно и инициативно исполнял свои обязанности. Я не имею оснований утверждать, что господин Филби когда-либо предавал интересы своей страны, или считать его так называемым третьим человеком, если таковой действительно существовал».
Когда идет следствие по подозрению в шпионаже, менее всего следует ожидать от правительства прямых ответов; напротив, вероятна двусмысленность, если не откровенная ложь. Макмиллан знал, что Филби находился под сильнейшим подозрением, но оправдал его в парламенте по специальной просьбе разведывательной службы, что впоследствии нанесло сильнейший удар по его собственному престижу[7]. Однако предварительно он согласовал свое заявление с лидерами лейбористской оппозиции, по крайней мере, отчасти объяснив его причины. Несколько дней спустя полковник Липтон снял свои обвинения против Филби, и МИ-6 могла беспрепятственно осуществлять свой план.
Следующей весной некий высокопоставленный чиновник МИД — опять-таки по поручению МИ-6 — связался с редакцией «Обсервера» и предложил направить Филби на Ближний Восток в качестве корреспондента. Руководству «Обсервера» с самого начала дали понять, что Филби находится под подозрением, хотя доказательств нет; их убедили взять его на работу, потому что тем самым они либо действуют как патриоты, содействуя британской разведке, либо оказывают помощь жертве маккартизма, смотря как повернется дело. (Неизвестно, была ли подобным образом извещена редакция «Экономиста»; они, видимо, приняли на работу Филби потому, что это сделал «Обсервер».) К счастью для руководства разведки, Филби сам уже просился в «Обсервер», поэтому вряд ли он удивился, что редакция посылает его в регион, специалистом по которому он считался. В сентябре 1956 года, в разгар суэцкого кризиса, Филби прибыл в Бейрут.
Вскоре после его появления там некий английский дипломат признался нескольким известным англичанам и американцам, жившим в Бейруте на положении частных лиц, что Филби, возможно, связан с коммунистами и что власти будут благодарны за любые сведения, подтверждающие это подозрение. Таким образом, с самого начала своего пребывания на Ближнем Востоке Филби находился под «негласным наблюдением», как он это называл. Практически это свелось к тому, что Кима время от времени приглашали на коктейли, и ничего не дало. Слежка самой МИ-6 также не дала результатов.
Одним из американцев, которых просили доносить на Филби, был Сэм Поп Брюэр, ближневосточный корреспондент «Нью-Йорк таймс». В 1957–1958 годах Брюэр и его жена Элинор часто виделись с Кимом. Подобно другим, осуществлявшим «негласное наблюдение», они пришли к выводу о его абсолютной безвредности. В качестве корреспондента двух престижных журналов он имел некоторые основания и немалые возможности интересоваться не совсем открытыми британскими и американскими делами. Но, появляясь изредка в посольстве, Филби не проявлял особой любознательности и ни разу не