попался на приманки, которые ему подбрасывали.
Первое время по прибытии в Бейрут Ким всячески старался не пить, но с течением времени вернулся к этой пагубной привычке и стал жить как все, что едва ли было хорошим прикрытием для шпиона. «Если он русский агент, то не самый хороший», — заметил как-то один западный чиновник. «Побольше бы таких советских шпионов, как он», — вторил ему другой. Последний комментарий был вызван тем, что на одном дипломатическом обеде Ким явно перебрал и шлепнул по заду жену французского посла. Это вовсе не значит, что Филби был таким уж донжуаном. В Бейруте единственный роман у него был с женой его друга Сэма Попа Брюэра. Это не было безрассудной вспышкой: Элинор была далеко не красавицей и ей, как и Киму, уже исполнилось сорок пять. Пока длился этот роман, Ким, Элинор и Брюэр часто появлялись вместе в обществе. Ким стал завсегдатаем в доме Брюэра и часто ездил вместе с ним по редакционным заданиям. Эта дружба была самым бесцеремонным образом прервана весенним утром 1958 года незадолго до вспышки гражданской войны в Ливане. Как рассказывали знакомые, трое наших героев пили кофе на террасе отеля «Сен-Жорж». И вот под сенью величественных гор, омываемых шелковистыми водами Средиземного моря, Ким вдруг решился. Брюэр и Элинор бранились между собой. Ким, заметно нервничая, выпалил:
— Элинор, д-давай ск-кажем ему.
— Что скажем? — удивился Брюэр.
— М-мы с Элинор х-хотим пож-жениться.
— Ты хочешь сказать, воскликнул Брюэр, — что просишь руки моей законной жены?
— В-вроде т-того.
Элинор улетела в Мексику, чтобы быстро оформить развод. Филби остался в Ливане писать о гражданской войне, а Брюэра вскоре перевели в Нью-Йорк.
После свадьбы Ким и Элинор начали обмениваться приглашениями с бейрутскими сильными мира сего. Вернее, не столько сильными, сколько известными — учеными-арабистами, иностранными корреспондентами, университетскими профессорами и дипломатами. Это было блестящее общество, и разговоры в нем — преимущественно на английском, реже на французском и почти никогда на арабском, даже с арабами, — были не менее изысканны, чем в лучших салонах Парижа или Лондона. Я часто встречал Кима на этих посиделках и, подобно большинству его знакомых, испытывал к нему сочувствие наряду с раздражением. Как-то у себя дома я пытался представить Кима двоим атташе советского посольства. Ким отстранился с выражением ужаса на лице, воскликнув: «О нет! Н-не хочу им-меть н-ничего общего с русск-кими». Эта нехарактерная для Кима выходка немало поразила меня и других присутствующих, но я тогда не придал ей особого значения. Сейчас-то мне кажется неоправданным, что Ким так откровенно привлекал внимание к своему прошлому. Гораздо естественнее было бы холодно поздороваться с русскими, а потом незаметно отойти.
Осенью 1962 года все, имевшие отношение к делу Филби, были уверены, что если он когда-то и был советским шпионом, то его уже давно не задействуют и что, в крайнем случае, он изредка сообщает Советам информацию общего характера. Однако в это время произошло нечто, оживившее прежние подозрения.
А случилось вот что: Филби вдруг попытался завербовать агента для британской разведки. Он сблизился с известным арабским политиком, навязал ему свою дружбу, а потом, заикаясь, предложил достопочтенному джентльмену «некоторым образом» оказывать услуги правительству Ее Величества. Это было недвусмысленное предложение о передаче информации. Араб не поверил своим ушам, но не прервал разговора, и Ким чуть ли не начал совать ему деньги. Выходило так, будто политик уже работает на английскую разведку.
Когда политик рассказал об этом странном разговоре сотруднику службы безопасности, МИ-6 пришла к выводу: вполне вероятно, что Филби вербует агентов для советской разведки, внушая им, что они будут работать на англичан. На фоне этой гипотезы многие действия Филби за пределами Ливана — частые поездки в Сирию, Иорданию и Саудовскую Аравию, основательные знания о положении в нефтяной промышленности и странные контакты с саудовскими роялистами и республиканцами[8] — вдруг начали складываться в зловещую картину.
Британская разведка решила установить за Кимом постоянную слежку. Поскольку она в это время отслеживала не менее дюжины других, а агентов было немного, пришлось обратиться за содействием к полковнику Джалбуту, главе ливанской тайной полиции.
Англичане вышли на нужного человека. Джалбут — выдающийся розыскник, один из лучших контрразведчиков в мире. Бейрут, подобно всем арабским столицам, буквально полон всевозможными интригами; не имея мощного технического оснащения ФБР и Скотланд-Ярда, Джалбут тем не менее всегда был в курсе самых изощренных махинаций спецслужб великих держав в Ливане. Полковник уже немало знал о Филби и еще за год до того включил его в список подозрительных лиц.
Слежка ливанцев за Филби вскоре дала интереснейшие результаты. Люди полковника Джалбута установили, что англичанин ведет двойную жизнь, бесцельно разъезжая по городу, чтобы сбросить «хвост», и встречается с подозрительными личностями в самых неожиданных местах.
Агент тайной полиции заметил, как два вечера подряд Филби выходит на террасу своей квартиры, смотрит на часы, стоит по несколько минут, снова смотрит на часы, а затем начинает размахивать в воздухе каким-то темным предметом.
По указанию начальника этот агент купил очки «Поляроид» и следующим вечером занял свой пост. Около полуночи Филби появился на веранде и начал передавать информацию «черным светом».
Дальше попытались установить, кто же принимает сообщения от Кима. Его дом находится на горе, и терраса видна буквально из тысяч окон в Бейруте, не говоря уже о судах в гавани. Тем не менее широкий поиск позволил схватить неряшливого маленького армянина, который сознался, что принимает сигналы Филби и транслирует их другому посреднику.
К несчастью, армянин мог повторить сигналы Филби, но не понимал их смысла, и ни ливанская тайная полиция, ни британская разведка не сумели их расшифровать. Англичане попросили ливанцев подержать армянина в тюрьме, чтобы прервать связи Филби и вынудить его искать прямого контакта с резидентурой. Этот ход оказался успешным. Не получая в течение месяца ответа на свои сообщения, Филби нарушил первую заповедь разведчика — обратился непосредственно к руководству.
Поздно ночью он вышел из дому, сел в такси и поехал в оживленный район ночных клубов. Выйдя из такси, он быстро прошел к улице с односторонним движением, которая вела в противоположную сторону, взял другое такси и подъехал к телефону-автомату на другом конце города. После краткого разговора он еще несколько раз менял такси, пытаясь оторваться от слежки высокопрофессиональным образом. Однако агенты сопровождали его до бедного квартала Фурнэш-Шебак. Филби вышел из такси и поднялся в квартиру над армянским кондитерским магазином.
Несколько минут спустя туда вошел сотрудник советского посольства — коренастый лысеющий блондин, тог самый, который появился на квартире миссис Филби, когда она выставила цветок в окне.
Подробности свидания в кондитерской лавке остаются неизвестными, но ливанцы решили больше не заниматься этим делом. Полковник Джалбут решил, что Филби втянут в какую-то интригу между Востоком и Западом, которая непосредственно не затрагивает Ливан, а люди ему были нужны для наблюдения за двадцатью или тридцатью деятелями, интересовавшими его в значительно большей степени. Но англичане не отступались. В конце 1962 года они решили напрямую дать понять Филби, что против него существуют подозрения. Филби, видимо, уже почувствовал, что за ним ведется слежка, поскольку его жена Элинор некогда состояла в группе «негласного наблюдения». Теперь из Лондона прилетели двое высокопоставленных контрразведчиков и допрашивали его так, чтобы у него не осталось сомнений в том, что им многое известно о его подпольной деятельности; его ответы они сочли неубедительными, противоречивыми и, по всей видимости, свидетельствующими против него. Однако англичане не могли арестовать Филби на чужой территории и не имели оснований требовать от Ливана его выдачи; то, что он менял такси и посетил среди ночи армянскую кондитерскую, не нарушало здешних законов. Измена Великобритании не считалась преступлением в Ливане.
Тем не менее издерганный и затравленный Филби не мог не понимать, что игра закончена. Что он мог сделать? У него были на иждивении жена и несколько несовершеннолетних детей. Писать он ничего не мог, понимая, что «Обсервер» и «Экономист» его уволят. Оставалось выбирать из двух вариантов: покончить с собой — или бежать. В тот вечер, когда происходил обед у Бальфур-Поля, он сбежал. Бегство, хотя и поспешное, было, по всей видимости, добровольным. Полковник Джалбут несколько недель разыскивал свидетеля, который видел, как человек, по описанию похожий на Филби, в сопровождении двоих здоровяков взошел на борт русского судна «Долматове». Еще до рассвета 24 января оно покинуло бейрутский порт, держа курс на Одессу.
После исчезновения мужа Элинор Филби колебалась между полной искренностью и глухим молчанием в своих отношениях с британским посольством в Бейруте. Только в апреле, получив «оперативный план» бегства из Ливана на борту чешского самолета, она решилась просить помощи и рассказала сотрудникам посольства о всех полученных от Кима посланиях. В мае английские и ливанские власти устроили тайный отъезд Элинор из Бейрута с двумя младшими детьми Филби. Детей она оставила в Лондоне у родственников Кима, а сама поехала в Нью Йорк навестить свою дочь Анну, которая возвратилась в Америку и жила у отца — Брюэра. Вернувшись в Англию, Элинор оказалась на грани нервного срыва и никуда не выходила.
1 июля, опасаясь, что Советы выставят Филби на пресс-конференции в Москве, британское правительство публично опровергло свои прежние заявления и признало, что Филби был «третьим» в деле Берджесса — Маклина и что он работал на Советы «еще до 1946 года». Это заявление вслед за скандалом по делу Профьюмо потрясло всю британскую систему власти. В парламенте скрестили шпаги премьер-министр Макмиллан и лидер лейбористской партии Гарольд Вильсон; со скамей оппозиции раздавались требования представить полную информацию по этому делу вперемежку с обвинениями М