г (генварь). В подлинных документах отчество «Герасимов» написано «Грасимов», в подложенных же отчетливо «Герасимов». Существенный признак подложности замечается в подписи фамилии Солодовникова, который, как видно из подлинных документов, не дописывал в своей фамилии последней буквы ъ, делая вместо нее какой-то крючок или росчерк, тогда как в подложных документах вместо сказанного росчерка во всех случаях написана вполне определенная буква ъ. Буква б в бесспорных документах в большей части случаев оканчивается вверху углом, конечный штрих отбрасывается вправо прямолинейно, в спорных же оканчивается, не делая угла, дугообразно и к низу. Буква ъ в подлинных документах имеет внизу горизонтальный штрих, подчеркивающий букву, написанный отдельно, и когда есть зигзаг, то он очень мал и кругловат, а в спорных этот зигзаг сделан углом и встречается чаще. Цифра 8 на бесспорных документах имеет форму строчной буквы г, часто похожа на цифру 2, а в подложных пишется по приему французской буквы S. На основании вышеизложенного мы признаем, что спорные документы писаны и подписаны не Солодовниковым. Учитель 4-й Московской военной гимназии Голицын. Учитель 5-й гимназии Александр Тимофеев-Скино. Учитель 3-й Московской гимназии А. Заруцкий. Коллежский асессор Андрей Верре. Учитель Константиновского Межевого института Василий Вес-лов. Учитель коллежский секретарь Александр Николаев Иванов. Литограф Бекан».
Конечно, с точки зрения сегодняшнего состояния судебного почерковедения, заключение выглядит наивным не только потому, что эксперты встали на место суда и решили за него вопрос о подложности документов, но и с позиции анализа графических особенностей почерков, которыми выполнены спорные и бесспорные документы. Тем не менее для своего времени заключение экспертов было выдающимся явлением. Вот как отзывался о нем известный русский адвокат Ф. Н. Плевако, выступивший на судебном процессе игуменьи Митрофании в качестве защитника интересов гражданских истцов — Медынцевой и Солодовникова: «Обзор документов, сделанный вами и экспертизой, показал, что мы имеем дело с подлогом. Вы слышали слово экспертов: никогда еще на суде не раздавалась такая энергичная, такая богато мотивированная речь сведущих по этого рода делу людей;
Потратив несколько дней напролет на самое тщательное изучение рукописей настоящего дела, доказав своими ответами по делу Лебедева и по вопросу о сличении почерков игуменьи на разных векселях осторожность, они резко и решительно высказались о подлоге документов Солодовниква и его писем.
Литограф Бекан взялся на суде публично изложить ход мысли экспертов и указать на материалы, которые дали основание их мнению. Он очертил вам буквы, как их пишет Солодовников и как они написаны в подложных бумагах, и вызывал защиту указать отступления или исключения. Она не нашла их».
Не найдя материала для критики заключения, другие защитники попытались найти его путем проверки знаний и опытности экспертов. С разрешения суда они провели своеобразный судебный эксперимент: литографу Бекану предложено было рассмотреть несколько писем Солодовникова, среди которых были как действительные, так и фальшивые. Из этого испытания Бекан вышел победителем, он без единой ошибки отделил действительные письма от фальшивых. Этот эксперимент дал право Ф. Н. Плевако утверждать, что на такую экспертизу можно положиться. В его речи была дана следующая общая оценка каллиграфической экспертизы: «Чистописание — не наука, письмо — не премудрость, но все же никому, как лицам, занимающимся обучением письму, исправлением почерка, лицам, постоянно воспроизводящим в качестве граверов и литографов чужие письмена, так не знаком навык видеть малейшие особенности почерка и находить сходство и несходство в сравниваемых рукописях».
Плевако выступал по делу игуменьи Митрофа-нии в качестве представителя интересов потерпевших, эксперты дали заключение в их пользу. Благодаря этому возникает невольная мысль, вполне ли объективно оценил Плевако каллиграфическую экспертизу? Однако точно так же, еще в процессе предварительного расследования, ее оценил проку-pop Московского окружного суда Жуков. В совершенно конфиденциальной записке министру юстиции Жуков писал об убедительности экспертизы, доказывающей, что документы, якобы выполненные Солодовниковым, в действительности «представляют неудачную подделку под несомненней почерк Солодовникова». Наряду с этим автор записки подверг тщательному анализу содержание документов, приписывавшихся Солодовникову, и на его основе пришел к тому же выводу, что и эксперты.
ПРОЦЕСС ГЕОРГА ГЕРСТЕНБЕРГКА И ВРЕНА ЛЮКА
В середине прошлого века мировую известность получили два сенсационных уголовных процесса о подделках исторических документов: процесс Георга Гестенбергка 1856 г. в Веймаре и процесс Врена Люка в 1870 г. в Париже.
Георг Герстенбергк — архитектор по профессии — был известен среди коллекционеров как собиратель рукописей великого немецкого поэта Фридриха Шиллера. В разное время книготорговцам и непосредственно коллекционерам он продал более 400 неизвестных ранее рукописей Шиллера. Изучение рукописей породило у приобретателей сомнение в их подлинности, на основании чего и возникло обвинение Герстенбергка в подлогах.
Герстенбергк отрицал обвинение, настойчиво утверждая, что все рукописи подлинные. В этих условиях решающее слово могли сказать лишь сведущие лица, и суд обратился к помощи девяти экспертов. Среди них были директор великогерцогской коллекции редкостей Шолль, хранитель великогерцогской коллекции гравюр Шухарт, профессор граверного искусства Швердгебург, а также специалисты в области литературоведения, каллиграфии и химии.
Одна группа экспертов исследовала рукописи, приписываемые Шиллеру, исходя из литературноисторических и эстетических оснований, другая изучала внешние признаки рукописей (качество бумаги и проч.), третья занималась исследованием почерка и манеры письма.
В результате исследований все эксперты пришли к единому выводу: рукописи Шиллеру не принадлежат.
Что же убедило экспертов в подложности рукописей?
Первая группа экспертов на основе изучения содержания подлинных произведений Шиллера и анализа истории их публикации пришла к выводу о том, что исследуемые рукописи не могут принадлежать перу Шиллера, ибо чужды ему по духу и по стилю. Вторая группа экспертов установила, что значительная часть исследуемых рукописей, судя по их формату и другим признакам, — выполнена на листах бумаги, вырванных из старых бумаг. Изучив водяные знаки, эксперты признали, что около ста рукописей написаны на бумаге, изготовленной в XVI в., а остальные — на бумаге, изготовленной не ранее второй половины XVIII в. (Шиллер умер в 1805 г.). Чтобы придать бумаге старый вид, ее искусственно покрывали грязными пятнами, мочили в воде и т. д.
Эксперты третьей группы, изучавшие почерк и манеру письма, нашли существенные различия в написании отдельных букв в исследуемых и подлинных рукописях Шиллера. Установлены были различия и в манере письма. Так, например, Шиллер имел привычку писать иностранные слова, принятые в немецком языке, по латыни, в то время как во всех приписываемых Шиллеру рукописях они были написаны по-немецки.
И хотя подсудимый виновным себя не признал, суд нашел его вину доказанной. Герстенбергк был осужден к содержанию в рабочем доме на один год.
Рассказ о процессе Врена Люка нужно начать с события, которым было отмечено очередное заседание Парижской Академии наук, происходившее 8 июля 1867 г. За год до этого Академия торжественно отметила свой двухсотлетний юбилей и теперь готовила материалы о ее основании и истории. В связи с этим академик Шаль преподнес Академии подарок, состоявший из четырех писем драматурга Ротру, адресованных Ришелье. В двух из них высказывалась мысль о необходимости учреждения в Париже Академии наук, из чего следовало, что Кольбер, министр Людовика XIV, считавшийся основателем Академии, лишь реализовал мысль, высказанную Ротру за 30 лет до 1666 г. Интерес академиков к новым историческим документам был вполне естественным. К тому же подаренные письма были первыми рукописями Ротру, — до этого времени никто не располагал не только рукописями, но даже его подписью. Данное обстоятельство увеличивало ценность подарка. Тем не менее некоторые участники заседания сразу же выразили недоумение по поводу слога писем. Отмеченные странности Шаль объяснил промахами, нередко встречавшимися в частной переписке XVII в.
Прошла неделя, и на очередном заседании академик Шаль представил еще более удивительные документы: два письма Паскаля к английскому химику Бойлю и четыре лоскутка бумаги с заметками и подписью Паскаля. Письма содержали упоминание о том, что Паскаль получил от Ньютона записку, в которой речь шла о законе тяготения и других научных вопросах.
После этого сомнения еще более усилились. Один из академиков указал, что подлинность писем и заметок Паскаля явна сомнительна, ибо содержание их предполагает знакомство с мерами и формулами, которые стали известны лишь после смерти Паскаля. От издателя трудов Паскаля в Академию поступило письмо, в котором документы, представленные Шалем, прямо назывались подложными, написанными ради шутки. Издатель выражал негодование по поводу того, что Паскалю приписываются грубые и неискусные марания. Но Шаля и большинство академиков не смутили подобные заявления. На очередных заседаниях Академии представлялись все новые и новые документы из Переписки Паскаля с Ньютоном.
Вскоре в полемику по поводу документов из коллекции Шаля вступили ученые Англии, защищавшие Ньютоца от умаления его славы. Количество же документов все увеличивалось. Появились письма, свидетельствующие о сношениях Паскаля с Галилеем, Ферматом, Гуигеном и другими.
Теперь возмущение по поводу документов Шаля стали выражать ученые Италии и Голландии. Но Шаль оставался невозмутим. Он заявлял, что нельзя допустить, будто какой-то один человек мог изготовить столь большое количество исторических документов. Это потребовало бы от него такого искусства, фантазии и плодовитости, к которым не способен никакой подделыватель.