– Доверяю вам честь, – говорит он своему помощнику господину дю Буагеенеку, – первым ступить на берег Южного материка.
Южный материк выглядит совсем близким, но сильный ветер, скалы и течения затрудняют путь к суше. Когда лодка поднимается на гребень волны, она кажется совсем маленькой по сравнению со шлюпкой. В пять часов пополудни насквозь промокшие моряки наконец ступают на пологий берег. Вот краткий отчет дю Буагеенека о выполнении порученной ему миссии:
«Вначале от имени короля я велел установить флаг. Затем мы прокричали три раза: „Да здравствует король! “ – и дали три залпа из мушкетов. Берег покрыт мхом, растет дикий кресс-салат, земля очень черного цвета. Долина тянется в длину на три-четыре лье, ее ширина не превышает полулье. Потом она исчезает меж двух холмов. Долина покрыта водой, по-видимому от таяния снега, который лежит на горах. В глубине бухты, как нам показалось, растут невысокие деревья. На берегу колония пингвинов ростом два-три фута и морских львов.
Легкость, с которой мы приблизились к животным, свидетельствует, что эта часть земли необитаема. Едва сойдя на сушу, я тут же был вынужден отправиться обратно».
Сегодня можно судить о точности описания. Старпом ошибся лишь в одном: на Кергеленах деревья не растут.
С трудом вернувшись на «Гро Вантр», Буагеенек доложил об увиденном Сент-Аллуарну. На борту «Гро Вантра» находились также лейтенант Розили и матросы со шлюпки «Муш». Им пришлось покинуть ее после потери мачты. Все офицеры смотрели в сторону открытого моря, пытаясь разглядеть «Фортюн». Наступила ночь, но судно так и не появилось. Утром море по-прежнему было пустынным. «Гро Вантр» продолжал крейсировать в окрестностях острова 14, 15, 16, 17 и 18 февраля. 19 числа, отказавшись от поисков главы экспедиции, Сент-Аллуарн воспользовался попутным ветром и взял курс на восток. Он надеялся, что найдет там лучшую погоду и даст отдых экипажу.
Крейсируя с 16 по 18 февраля в районе острова Фортуны, Кергелен и Сент-Аллуарн разошлись, не заметив друг друга. Встреча состоялась бы, не окажись Кергелен слишком далеко в открытом море. Его все больше и больше беспокоило состояние гнилого такелажа. Это отмечено и в судовом журнале, конфискованном накануне его процесса: «Боцман и все марсовые заменяли бегучий такелаж, чтобы усилить выходящую из строя часть стоячего такелажа».
18 февраля, так и не приблизившись к берегу и не заметив «Гро Вантра», Кергелен решил вернуться домой. «Фортюн» не может дольше оставаться в море в суровых условиях вблизи Южного материка, к тому же половина матросов страдают от жестокой простуды. «Гро Вантр» может вернуться на остров Иль-де-Франс самостоятельно.
– Курс на север! – приказывает Кергелен.
Зачем тянуть дольше? Миссия выполнена, поскольку Южный материк найден на 49°40′ минутах южной широты и 60°10′ минутах восточной долготы. Уверен ли Кергелен в том, что открыл именно Южный материк? Неизвестно, но действует он так, словно совершил великое открытие.
«Отдали якорь в Тру-Фанфароне» – такая запись сделана в судовом журнале «Фортюна» 16 марта 1772 года. (Тру-Фанфарон – якорная стоянка в Порт-Луи на острове Иль-де-Франс.) У судьбы свои уловки. Сразу же по прибытии Кергелен облегченно вздыхает: Марион-Дюфрен не вернулся и некому будет оспаривать приоритет открытия.
Команде запрещено сходить на сушу и рассказывать кому бы то ни было о виденном во время путешествия. Приказ никого не удивляет: еще со времен финикийцев повелось, что капитаны сообщают о своем открытии лишь то, что считают нужным. Шлюпка Кергелена подходит к причалу, где после сигнала наблюдательного поста собралась часть населения; в первых рядах стоят губернатор дю Дрене и интендант Пуавр. Отсутствует лишь аббат Рошон. Он так и не появился.
– Я открыл Южный материк.
Объятия, приветствия – первый поцелуй славы. Кергелен не ступил на новый континент, даже хорошенько не разглядел его; более того, он не знает, пристал ли к берегу хоть один человек из его экспедиции, поскольку он разминулся с «Гро Вантром». Не важно. В запале первых слов Кергелен не упоминает ни о холоде, ни о негостеприимном характере открытых земель. Доказательство – письмо интенданта Пуавра военно-морскому министру, датированное 20 марта: «Вы поймете, монсеньор, каким важным окажется это открытие впоследствии. Господин де Кергелен нашел проходы, где нет ледяных полей и прочих ужасов, преградивших путь самым отважным морякам. И мне кажется, не будет поспешным, если мы как можно быстрее пожнем плоды этой славной экспедиции». Господин Пуавр мечтает о создании новой колонии.
Быть может, размышляя над письмом, Кергелен нашел его слишком оптимистичным! В этом нет ничего невозможного, поскольку на следующий день Пуавр, продолжая осыпать первооткрывателя похвалами, становится куда сдержаннее в своих предсказаниях. Он говорит об открытии на южных землях рыбных промыслов, которые могут оказаться столь же доходными, как и рыбная ловля «на отмелях Нью-Фаундленда». В этих строках реализма побольше.
Кто повезет в Версаль письма Пуавра и губернатора, подтверждающие открытие? Конечно, сам Кергелен. Железо надо ковать горячим, и не один посланец не будет столь усерден и стремителен, как первооткрыватель.
27 марта «Фортюн», подлатанный за десять дней, снова уходит в море. Кергелен подвергает свой измотанный экипаж новому суровому испытанию и, как всегда, не щадит себя. Стоит ли делать остановку в Кейптауне для пополнения припасов? Ни в коем случае – Кергелен огибает мыс Доброй Надежды и опять уходит в открытое море! «Фортюн» бросает якорь в Бресте через три месяца и двадцать дней после отплытия с острова Иль-де-Франс. Команда практически лишилась людей, способных нести службу: изможденные матросы валяются на койках, десять человек уже умерли, еще трое умрут через несколько дней в больнице. Сам Кергелен болен цингой – кровоточат десны и распухли суставы, но он ступает на берег и на следующий день садится в карету, чтобы побыстрее домчаться до Версаля. Он прибывает во дворец 23 июля с хвалебными письмами Пуавра и дю Дрене. Никто его не ждал, никто ни о чем не подозревал. Его появление при дворе подобно взрыву бомбы.
Столь откровенная погоня за лаврами вынуждает нас в недоумении развести руками. 25 июля измотанный Кергелен принят королем в Компьене. Он выходит из королевского кабинета капитаном первого ранга и первым кандидатом на получение ордена Святого Людовика. Король разрешил ему тут же носить крест, который лично прикрепил к лацкану его офицерского сюртука.
Вот она, слава, наконец-то!
Кергелена чествуют как героя. Быть может, даже с большей помпой, чем Бугенвиля два года назад. В Париже он останавливается у своей сестры Катрин, муж которой Пойо де Мароль служит контролером интендантской службы флота. В салоне Маролей часто можно встретить человека, считающегося научным светилом своего времени, – господина де Бюффона. Там же можно побеседовать с герцогом д’Эгийоном, министром иностранных дел. Все складывается как нельзя лучше, и восхождение господина де Кергелена по служебной лестнице представляется неизбежным и необратимым.
Но вскоре возникают препоны. И прежде всего их чинит офицерский корпус: продвижение вперед в обход 86 человек, которые тихо и спокойно ждут повышения, не может остаться безнаказанным. Эти 86 недовольных желают разобраться в открытии и радуются письмам аббата Рошона. Одно из писем пришло в Брест сразу же после возвращения Кергелена. В нем выдвинуто серьезное обвинение: Кергелен бросил на произвол судьбы (а может, и просто утопил!) «Гро Вантр». А из Бреста мадам де Монтеклерк, сестра господина де Розили (старпома корабля «Фортюн», оставшегося на борту «Гро Вантра» после безуспешных попыток шлюпки «Муш» подойти к берегу), прислала письмо военно-морскому министру! В нем она просила сообщить о судьбе брата и высказывала откровенное подозрение по отношению к Кергелену.
«Гро Вантр» вернулся на остров Иль-де-Франс 5 сентября. Его команда и офицеры были на грани измождения. Сент-Аллуарн и один мичман умерли через несколько дней после возвращения. Де Розили остался в живых. Но в июле о судьбе «Гро Вантра» ничего не знали, и с обвинениями аббата Рошона приходилось считаться.
Кергелен, казалось, или не обращал внимания на эти слухи, или сознательно пропускал их мимо ушей. А в офицерском корпусе ширились сомнения, поскольку открытие больше походило на чудесную легенду. В конце сентября британская газета опубликовала сообщение своего корреспондента из Парижа: «В столице только и говорят о земле, недавно открытой господином де Кергеленом в южных водах. Она населена. Там процветают искусства и живут цивилизованные люди. По словам господина Кергелена, с этими народами легко установить выгодные коммерческие связи». Пытался ли Кергелен опровергнуть эти бессмысленные утверждения? Нет.
2 августа 1772 года морской министр диктует приказ следующего содержания: «Отправить в ближайшее время в Южную землю вторую экспедицию, с тем чтобы предупредить всяческие разногласия с британским правительством и произвести присоединение новой земли к Франции в надлежащей форме. Поднять там французский флаг и поставить постоянный караул. Начальником экспедиции из пяти судов назначается господин Феррон дю Кенго».
Почему не Кергелен? Министр об этом не говорит. Когда объявлено о подготовке новой экспедиции, Кергелен молчит и не протестует. Разве у него нет желания вновь увидеть Южный материк? Как бы то ни было, Феррон дю Кенго отплывает в начале сентября из Лорьяна в направлении Кейптауна. Там он должен вскрыть запечатанный пакет, врученный ему министром.
– Нет, к Южной земле должен отправиться Кергелен. Я желаю этого.
Эти слова произнесены 16 сентября королем. Может быть, Людовик XV желает отправить Кергелена на поиски «Гро Вантра» (во Франции еще не известно, что он уже вернулся на остров Иль-де-Франс) или возложить на него обязанности по эксплуатации открытия, сомнения в истинности которого высказываются кое-кем вслух? А может, он желает скорейшего установления французского владычества на новом «континенте»? Неизвестно. Кергелен должен снова выйти в море, поскольку желание короля – закон. А посему следует послать курьера вдогонку за господином Ферроном дю Кенго и запретить ему дальнейшее выполнение задания. Приказы и контрприказы следуют один за другим в течение нескольких месяцев – Кергелен по-прежнему купается в славе, но он словно запутался в силках собственного открытия. И почти весь офицерский корпус выказывает все более открытую враждебность.