Причины тому ясны. К рождению Христа большая часть Европы уже была поделена и возделывалась на протяжении тысяч лет. И поскольку даже самые агрессивные и жаждущие господства иммигранты обычно стремились использовать местных в роли рабочей силы на полях, миграция не сопровождалась опустошением целых областей. Далее, как показывают все компаративные работы (и что подтверждают современные примеры), когда мигранты занимают уже заселенную территорию, итогом – в материальном и нематериальном культурных аспектах – всегда является взаимодействие. Как правило, в материальной культуре той или иной группы есть лишь несколько предметов, обладающих важным значением, которые будут сохраняться, хорошо то или плохо, на протяжении долгого времени. Все остальное при определенных обстоятельствах может изменяться, поэтому вряд ли можно ожидать, что миграция будет сопровождаться полным переносом материальной культуры из пункта А в пункт Б без малейших потерь в условиях 1-го тысячелетия. Некоторые элементы будут сохраняться всегда в материальной культуре региона, в который осуществляется миграция, а поэтому при желании можно объяснить наблюдаемые изменения внутренним развитием сообщества. Разные предметы и идеи могут перениматься и без непосредственного участия людей, и, если археологически наблюдается лишь ограниченный перенос части культурных особенностей, всегда можно найти другое объяснение происходящему, не обращаясь к переселению вовсе. Но тот факт, что это возможно, еще не говорит о том, что так будет правильно, и присущая археологическим свидетельствам неоднозначность толкования иногда сбивает с толку. Как и полагается неоднозначности. Если археологические материалы могут толковаться двояко (а обычно так и бывает), то они не доказывают наверняка, что миграция сыграла важную роль в наблюдаемых культурных переменах, – но не доказывают они и обратного. Вывод из этого один – археологические свидетельства сами по себе не решат проблему. И на этом нужно настаивать, поскольку в последнее время наметилась тенденция в некоторых работах утверждать, что неоднозначность археологических остатков опровергает наличие миграции, хотя это не так. Приходится вновь обратиться к письменным памятникам. Но можно ли, ссылаясь на исторические источники, убедительно показать важность того факта, что большие, организованные и разнородные по составу группы захватчиков меняли место жительства в 1-м тысячелетии?
Ответить на вопрос сложно. Есть ясные примеры того, как миграционный топос (вводящие в заблуждение стереотипные взгляды на вторжение) использовался при трактовке более сложных событий, искажая их суть. Рассказ Иордана об экспансии готов в Северном Причерноморье в конце II–III веке – классический тому пример, как и картины прошлого лангобардов в IV–V веках, встречающиеся в источниках Каролингской эпохи и после нее. Но в других случаях исторические данные о конкретных волнах массовой миграции, в которой участвовали 10 с лишним тысяч воинов и их семьи, куда более достоверны: к примеру, рассказ о тервингах и гревтунгах, попросивших убежища на территории Римской империи в 376 году, или переселение остготов Теодориха Амала в Италию в 488–489 годах. В обоих этих случаях неоднократно делались попытки поставить под сомнение надежность наших главных информаторов, Аммиана и Прокопия соответственно, но они не слишком убедительны. Аммиан в своем труде описывал передвижение разных племен варваров по римской территории, и только здесь он пишет о больших смешанных группах, состоящих из мужчин, женщин и детей. В то, что он был подвержен влиянию некоего миграционного топоса в этом случае, но не во всех остальных, крайне сложно поверить. То же самое и с Прокопием: его работа – не единственный источник сведений об остготах Теодориха, переселяющихся в Италию. В исследовании они выступают в качестве «народа» – фактически в том самом значении, в котором этот термин функционировал в дискурсе гипотезы вторжения (большая смешанная группа мужчин, женщин и детей). Один современник того процесса описывал его точно так же – при Теодорихе и других непосредственных участниках, собравшихся при его дворе. Конечно, в суде такого рода показания не стали бы основанием для вынесения приговора, но по надежности эти сведения ничем не уступают другим источникам 1-го тысячелетия. Отвергать их на основании некоего предполагаемого миграционного топоса – значит подходить к ним пристрастно[690].
Не совсем в той же категории по надежности, но тем не менее в рамках обычного для 1-го тысячелетия уровня правдоподобия находится и ряд свидетельств, указывающих на то, что перемещения такого рода осуществлялись крупными, организованными объединениями вандалов и аланов, а также готов под управлением Радагайса в 405 году[691]. Конечно, нам не хватает сведений, однако наиболее вероятное развитие карьеры Алариха Вестгота указывает на то, что все началось с мобилизации тервингов и грейтунгов 376 года, по договору в 382 году поселившихся на Балканах, на несколько последующих переходов, начиная с 395 года. Все это примеры миграции больших, смешанных групп, которые вполне соответствуют обычным требованиям, определяющим надежность материалов 1-го тысячелетия. И их достаточно для того, чтобы мы не спешили отбрасывать ряд других примеров, в которых доказательства менее убедительны, – в особенности случаи миграции, связанные с расцветом и падением империи гуннов, когда собирались крупные, вооруженные, преимущественно германские объединения, которые по очереди уходили с Альфёльда по мере того, как между ними нарастало соперничество в эпоху распада государства кочевников. Здесь доказательства миграции крупных групп либо представлены не полностью (как в случае с ругами или герулами), либо являются скорее косвенными, нежели прямыми (скиры, свевы, аланы). Да, встречаются случаи переселения, которые раньше ошибочно утрамбовывали в рамки гипотезы вторжения, однако есть и немало примеров массовой миграции, которые не стоит сбрасывать со счетов, заведомо считая искаженными. И даже к готам и лангобардам следует присмотреться внимательнее.
В обоих случаях мы имеем дело с текстами, составленными много позже анализируемых событий. Иордан писал о том, что произошло за триста лет до него, а лангобардские авторы IX и последующих веков – о миграционной активности, завершившейся за четыреста – пятьсот лет до того. С одной стороны, несложно понять, откуда могли взяться ошибки, но это не главное. Ни в том ни в другом случае миграция не являлась плодом фантазии историков. Общие данные о готах во II–III веках и лангобардах в IV–V указывают на то, что переселение больших групп и впрямь сыграло в их прошлом ключевую роль.
У нас больше сведений о готах. Здесь мы располагаем источниками, современными описываемым событиям, и, по ним, готы находились на севере Польши в I–II веках, а в середине III – уже в Северном Причерноморье. И на севере Причерноморья в III веке произошла масштабная культурная революция, в ходе которой появился целый ряд обычаев и предметов обихода, раньше не встречавшихся в местной материальной культуре. Более того, некоторые из наиболее ярких новых черт были привычными аспектами жизни (и смерти) в Польше I–II веков. Эти археологические находки не доказывают, что готы мигрировали с Балтики к регионам близ Черного моря, но, если прибавить к ним данные из письменных источников тех лет, мы получим весомый аргумент в пользу этой гипотезы. И в то же время исторические источники, как мы видели, указывают на то, что, даже если переселение поначалу осуществлялось множеством отдельных групп, некоторые из них к тому же были прискорбно малы, а не единым «народом», это обстоятельство не оставалось неизменным на протяжении всего миграционного процесса. Готы III века – великолепный пример миграционного потока с нарастающей мощностью, который не останавливался до тех пор, пока тервинги не заняли место карпов и не получили господство над землями между Дунаем и Карпатскими горами на рубеже III–IV веков. Ситуация с лангобардами схожая, хотя сведений о них у нас существенно меньше.
Мы знаем, что лангобарды проживали в регионе близ нижней Эльбы, к югу от современной Дании, в I–II веках н. э. В этом случае нет никаких исторических документов, в которых бы говорилось о заметных перемещениях населения из этого региона куда-либо в римский период, и имеющиеся у нас археологические свидетельства указывают на то, что если таковые и имели место, то они были довольно незначительными, как первые отряды готов, пришедшие к Черному морю. Однако в 490-х годах лангобарды уже присутствовали на верхней Эльбе – и в таком количестве, что сумели уничтожить господство герулов в западной части Альфёльда, выставив против них свои основные силы. Следовательно, какой бы ни была ее начальная стадия, экспансия лангобардов к Дунаю, как и продвижение готов к Черному морю, в конечном итоге приняла форму больших волн миграции. Ни Иордан, ни авторы наших лангобардских источников не взяли концепцию массовой миграции с потолка, даже если они исказили ее сущность. И чтобы реабилитировать их окончательно, упомянем и о том, что последующие перемещения готов и лангобардов, произошедшие в период между этими первыми малыми потоками и временем составления наших источников, приняли форму миграции больших, смешанных групп, движущихся в сторону Италии. Так переселялись остготы в 488–489 годах и лангобарды восемьдесят лет спустя[692].
При более тщательном рассмотрении получается, что ни Иордан, ни лангобардские авторы не дают нам повода сомневаться в реальности миграций больших объединений, описанных в других источниках. При этом важно помнить о том, что даже точные примеры масштабной миграции в 1-м тысячелетии не совпадают со старой моделью «гипотезы вторжения». Даже самые большие группы не являлись некими неизменными «народами», переселяющимися из одной местности в другую. Население могло расти и уменьшаться. Вероятно, это относится прежде всего к растянутым миграционным потокам, вроде переселения готов во II–III веках и лангобардов в IV–V, но все закономерности процесса четко описаны только для случаев массовой миграции. Решение о переселении на такие расстояния всегда давалось нелегко и часто вызывало расколы. Тервинги, двинувшиеся в империю в 376 году, оставили к северу от Дуная довольно многочисленное меньшинство членов старой группы, оставшихся верными прежнему предводителю. Отец Теодориха Амала вызвал новый раскол, двинувшись с паннонскими готами на римские Балканы в 473 году, а сам Теодорих в свое время оставил позади как минимум часть готской элиты, которая в дальнейшем погрузилась в военно-политическую иерархию Восточной Римской империи. Вспомним о наборе рекрутов – к лангобардам во время перехода в Италию присоединилась смешанная группа из 20 тысяч саксов, вмес