Другими словами, необходимо при анализе недостатков старой модели «гипотезы вторжения» не лишить миграцию статуса важного фактора, во многом объясняющего историю 1-го тысячелетия, а создать ряд более сложных миграционных моделей, укладывающихся в имеющуюся у нас картину. В более аналитическом плане миграция перестает быть ловушкой, упрощенной альтернативой «более сложным» объяснениям, основанным на социальных, политических и экономических переменах. При правильном подходе (и это главная идея, которая бросается в глаза в компаративных исследованиях) миграция – не отдельный и альтернативный вариант объяснения социальных и экономических преобразований, а дополнительная, вторая сторона той же монеты. Формы миграции определяются основными экономическими и политическими условиями и являются еще одной ступенью в их эволюции; они отражают существующее неравенство, а иногда даже способствуют его устранению, и только с этой точки зрения можно увидеть истинное значение феномена миграции. Из этого утверждения вытекает следующее: археологам, изучающим доисторическую эпоху, не стоит поспешно отбрасывать хищническую миграцию, как один из периодически появляющихся факторов, сформировавших более глубокое прошлое Европы. Если я прав в своем предположении о том, что хищнические формы миграции, периодически наблюдаемые в I веке, появились благодаря относительной географической близости между зонами с резкой разницей в уровнях развития при существовании обществ, в которых фермеры были одновременно и воинами, притом не привязанными к своей территории, то схожие условия вполне могли сложиться и в более древние времена, и периодическая хищническая миграция вполне могла стать естественным их следствием.
Однако для нашего исследования это сторонняя проблема, и, размышляя о преображении варварской Европы в 1-м тысячелетии в целом, мы не можем сомневаться в том, что развитие сыграло в нем куда более важную роль, чем миграция. При старых подходах придерживались противоположной точки зрения, считая ключевым появление упоминаемых в источниках народов в соответствующих землях на карте Европы – пока все современные нации не оказались на своих местах. С этой точки зрения переселение и прибытие были событиями огромной исторической важности, а что происходило потом – обсуждалось отдельно. Но это в корне неверно. Куда важнее момента прибытия, который нередко ни к чему не приводил, было динамическое взаимодействие между империями более развитой Европы и варварами, преимущественно германцами (в первой половине тысячелетия) и славянами (во второй). Именно эти контакты, а не сам факт миграции создали новые социальные, экономические и политические структуры, сделавшие бывшую варварскую Европу похожей на своих имперских соседей к концу тысячелетия. Это не говорит о том, что трансформации эти были положительным явлением или что имперская Европа непременно лучше. Имеющиеся у нас свидетельства подталкивают к выводу о том, что именно новые связи с имперской Европой и реакция варварских обществ на них в конечном итоге уничтожили зияющую пропасть неравенства в развитии, существовавшего на рубеже двух эр. Это второй вывод, к которому я надеялся прийти. Не вся Европа была христианской, не везде в ней были государства с замками, рыцарями и крестьянами в 1000 году, но даже тот уровень, которого достигли бывшие варвары, здорово удивил бы Тацита в I веке, считавшего, что Восточная Европа населена «существами с человеческими лицами и чертами, но телами и членами животных». По такой трактовке варварская Европа перестала быть варварской[704]
Миграция играла свою роль – иногда очень важную – в ходе исторических событий. Если взять определение массовой или масштабной миграции, предлагаемое современной компаративистикой – а я нашел его весьма полезным, – миграцию можно характеризовать как центральное явление в ключевые моменты тысячелетия. Возможно, прежде всего это касается «неприятностей» с гуннами, когда на римской почве за короткое время появилось много больших, организованных германских племен, которые сумели подорвать мощь Римского государства и вызвать коллапс старых политических структур варварской Центральной Европы. Это, в свою очередь, привело к появлению славянской диаспоры со своими последствиями – прежде всего масштабной славянизацией Центральной и Восточной Европы, – которая остается важной частью европейского ландшафта и по сей день. Это отнюдь не незначительные феномены. Но даже если так, миграция должна занимать второстепенное положение после социальной, экономической и политической трансформации, когда мы пытаемся объяснить, как именно варварская Европа прекратила свое существование за 1-е тысячелетие. Во-первых, помимо необычных эпизодов вроде появления гуннов или аваров миграционные модели определялись моделями развития и были вторичны по отношению к ним. Только когда пришлые кочевники добавили сильный политический мотив, картина стала обратной и уже миграция начала определять пути развития, уничтожив Западный Рим и германскую Европу одним махом.
Во-вторых, даже без гуннов эти процессы развития в конечном итоге подорвали бы мощь Римской империи. При всестороннем анализе свидетельств и источников 1-го тысячелетия становится ясно, что жизнь вблизи более мощной в военном плане и экономически более развитой империи, склонной к агрессии, приводит к переменам в сообществах на периферии и их общий эффект сводится как раз к созданию новых структур, способных более успешно сдерживать негативные последствия столь тесного соседства. В 1-м тысячелетии это произошло в двух отдельных случаях. Первый – появление германских государств – клиентов Римской империи в IV веке, второй (и куда более яркий) – формирование новых славянских государств в IX–X веках. Я считаю, что это не случайное совпадение, а модель развития, которая объясняет, почему империи, в отличие от бриллиантов, не вечны. Действия, характерные для них, сочетание экономических возможностей и агрессии, которые свойственны их природе, вызывают соответствующую реакцию у тех, на кого они направлены, что в дальнейшем приведет к подрыву способности империй сохранить перевес в силе, который изначально и возвысил их над другими. Не все они страдали от нашествий вроде гуннского так же, как Рим, и пали так быстро. На протяжении истории человечества куда больше государств медленно распадались на части, теряя один приграничный регион за другим, по мере того как правители периферии набирали силу и переходили к хищнической политике. Короче говоря, объяснение их преходящей природы заключается в том, что существует третий закон Ньютона для империй. Давление их силы порождает обратную и столь же мощную реакцию среди народов, на которых оно направлено, пока они не реорганизуются, чтобы затупить лезвие имперского меча. Успокаивает ли это вас или пугает, я полагаю, зависит от того, живете вы в империи или на периферии и на какой стадии сейчас этот сложный процесс. Однако существование такого закона – общий вывод, который мы сегодня можем сделать, проанализировав взаимодействия между императорами и варварами 1-го тысячелетия.
Основные источники
GCS – Die Griechischen Christlichen Schriftsteller der ersten Jahrhunderte,
CSEL – Corpus Scriptorum Ecclesiasticorum Latinorum,
CC – Corpus Christianorum,
SC – Sources Chrétiennes.
Adam of Bremen, History of the Bishops of Hamburg, ed. Schmeidler (1917); trans. Tschan (1959)
Agathias, History, ed. Keydell (1967); trans. Frendo (1975) Ammianus Marcellinus, ed. and trans. Rolfe (1935–1939) Anglo-Saxon Chronicle, ed. and trans. Whitelock et al. (1961)
Annals of Fulda, ed. Pertz and Kurze (1891); trans. Reuter (1992)
Annals of St Bertin, ed. Waitz (1883); trans. Nelson (1991)
Anonymous Bavarian Geographer, ed. Bielowski (1946)
Anonymous Valesianus, ed. and trans. in Rolfe (1935–1939), vol. 3
Aurelius Victor, Caesars, ed. Pichlmayr (1911); trans. Bird (1994)
Bede, Ecclesiastical History, ed. and trans. Colgrave and Mynors (1969)
Caesar, Gallic War
Cassiodorus, Variae, ed. Mommsen (1894b); trans. Hodgkin (1886); Barnish (1992)
Chronicle of Ireland, trans. Charles-Edwards (2006)
Chronicle of Monemvasia, ed. and trans. Charanis (1950)
Chronicon Paschale, ed. Dindorf (1832); trans. Whitby and Whitby (1989)
Claudian, Works, ed. and trans. Platnauer (1922)
Codex Theodosianus, ed. Mommsen and Kreuger (1905); trans. Pharr (1952)
Constantius, Life of St Germanus, ed. Noble and Head (1995), 75–106
Consularia Constantinopolitana, ed. Mommsen (1892)
Cosmas of Prague, Chronicle of Bohemia, ed. Bretholz and Weinberger (1923)
Crith Gablach: ed. Binchy (1970).
De Administrando Imperio, ed. and trans. Moravcsik and Jenkins (1967)
Dio Cassius, Roman History, ed. and trans. Cary (1914–1927) Encomium of Queen Emma, ed. and trans. Campbell (1949)
Ennodius, Works, ed. Vogel (1885)
Eugippius, Life of Severinus, ed. Noll and Vetter (1963); trans. Bieler (1965)
Eunapius, Histories, ed. and trans. Blockley (1982)
Eutropius, Breviarium, ed. Santini (1979); trans. Bird (1993)
Fredegar, Chronicle, ed. and trans. Wallace-Hadrill (1960)
Gallic Chronicle of 452, ed. Mommsen (1892)
Gallus Anonymous, Chronicle, ed. Maleczynski (1952); trans. Knoll and Schaer (2003)
Gildas, Ruin of Britain, ed. and trans. Winterbottom (1978)
Gregory of Tours, Histories, ed. Krusch and Levison (1951); trans. Thorpe (1974)
Helmold, Chronicle of the Slavs, ed. Lappenberg and Schmeidler (1909); trans. Tschan (1966)
Herodotus, Histories