И это утверждение только подтверждает то, что мы и так успели вывести из политического контекста. По мере того как англосаксонские иммигранты утверждали свое господство в разных регионах Нижней Британии, у местных землевладельцев появлялось бы все больше причин добровольно перейти грань, разделяющую две нации, и стать англосаксами. Только так у них появлялся шанс сохранить свое положение и собственность, благодаря которой они обладали таким влиянием при римлянах. Однако одного желания мало. У прибывших в Британию предводителей англосаксов (если, конечно, они хотели сохранить власть)[390] были все причины не допускать этого – или, по крайней мере, не давать такой возможности каждому желающему, поскольку им нужно было еще вознаградить собственных сторонников за службу. И эти сторонники в политическом плане были куда важнее для новых королей, чем романобритты, поскольку являлись основой их власти. И как не раз уже было доказано, homo sapiens, или человек разумный, ведет себя как хищник, когда речь идет о захвате богатств своего собрата, и готов пойти на любую жестокость, если того требует ситуация. И даже если, будучи местным землевладельцем, вы бы ухитрились сохранить свои земли, то, как следует из Правды Инэ, это еще не гарантировало безбедного будущего.
Отношения между англосаксами и представителями низших классов римско-бриттского общества вряд ли характеризовалось таким же духом соперничества, поскольку у последних не было ценностей, которые попытались бы захватить пришельцы. И пусть я не верю в бунт крестьян, факт остается фактом – эти классы, не располагавшие землей, вряд ли разделяли интересы владельцев вилл, пожинавших плоды их труда.
Следовательно, у местных простолюдинов были все причины примкнуть к англосаксам. Опять же, вряд ли это было легко и удавалось многим. Мы помним пример римского купца в империи гуннов – если вы позволяете человеку низшего статуса войти в элиту, к нему придется относиться лучше. И разумеется, по этой самой причине люди неизменно мечтают преодолеть рубеж между классами. Но тогда господствующий класс лишается возможности эксплуатировать тех, кто раньше зависел от него, и это налагает ограничения на такого рода продвижение по социальной лестнице. В данном случае, захватив плодородные земли Нижней Британии, англосаксонские иммигранты нуждались в рабочей силе, в подчиненных, которые делали бы всю грязную и тяжелую работу, неизбежную в земледелии, вплоть до изобретения тракторов. В то время как интересы низших классов бывшей римской Британии не слишком противоречили интересам захватчиков, в отличие от землевладельческой верхушки, у иммигрантов были веские причины не давать им массово переходить в новую элиту. Законы и хартии показывают, что многочисленные рабы и полусвободные люди были неотъемлемым элементом социальной структуры новых англосаксонских королевств, и я полагаю, многие представители местного населения оказались в числе зависимых, несмотря на редкие случаи возвышения, вроде истории нашего римского купца, ставшего гуннским воином.
И с этой точки зрения отсутствие следов влияния местных языков на англосаксонский приобретает еще большую значимость. Поскольку языку обучали в семье, а не в образовательных учреждениях, отсутствие заметного влияния кельтского языка на германский, язык новой элиты с 600 года, говорит о многом. Если бы в новую элиту вошло много бывших бриттов, ставших саксами, то и влияние их языка на государственный было бы очевидным. А раз его почти нет – значит, новая элита состояла преимущественно из иммигрантов[391].
Если только вы вовсе не рассматриваете этот вопрос, заранее вознамерившись доказать, что миграция никогда не несет существенных перемен в обществе, будет сложно избежать заключения о том, что англосаксонская миграция сыграла важную роль в переустройстве социальных, политических и экономических основ Нижней Британии в V–VI веках. Вырвав эти земли из римской системы, которая формировала их структуру вплоть до 400 года, появление германцев не могло не подтолкнуть их развитие к новым направлениям. Сравнительно небольшой и богатый класс владельцев вилл был обязан своим благополучием старой системе и оказался в опасности, когда связи с ней были разорваны. На мой взгляд, как и у их собратьев в других римских провинциях, они наверняка обладали достаточной властью, чтобы сохранить свое положение, если бы их единственной проблемой были представители низших классов британских провинций. Однако таковые были далеко не единственной проблемой. О процветании Британии было хорошо известно соседям, грабившим ее много веков, и без прямой протекции Римской империи владельцам вилл в любом случае было бы сложно сохранить свои богатства и статус при наличии угрозы со стороны пиктов, скоттов или англосаксов.
Даже если более точные данные о разрушении системы римских вилл в Британии укажут на то, что римское общество распалось до того, как нападения саксов переросли в завоевание, это внесет лишь незначительные коррективы в реконструированную картину тех событий. Как мы более подробно покажем в следующей главе, римско-бриттская землевладельческая элита была сброшена с римского флагмана лишь из-за того, что другие иммигранты, проникшие на территорию Западной Римской империи после 405 года, стали серьезной проблемой для ее основных институтов. Более того, именно англосаксонский миграционный поток определил дальнейший ход событий – тот факт, что сравнительно малочисленная элита была заменена многочисленной, а серьезные культурные, лингвистические и прочие изменения сделали Британию отчетливо германской. Все говорит о том, что в эти века у местного населения было очень ограниченное право голоса в выборе собственной судьбы.
Следовательно, модель «переселение элиты» и последующая эмуляция культур не могут дать удовлетворительное объяснение преобразованиям, наблюдаемым в Нижней Британии в IV–VI веках. Однако при этом англосаксонское завоевание не превратилось и в повсеместную замену существующего населения. При подборе максимально подходящего термина для данной модели следует прежде всего изучить аналогичные преобразования, происходившие в это же время в Северной Галлии. Недавно обнаруженные там археологические остатки позволяют нам более пристально исследовать реакцию местного населения, столкнувшегося, как и романобритты, с прибытием алчных до новых земель чужаков.
Франки и Римская Галлия
Вторжение франков в римскую Галлию представляет собой исследовательскую проблему, схожую с той, которую породили столь разные взгляды на Adventus Saxonum, или приход саксов. Приблизительно в то же время, когда, как указывают исторические источники (в данном случае чуть более высокого качества), племя франков набирало силу к западу от Рейна, на широких просторах Галлии к северу от реки Луары получает распространение новый погребальный обряд. Римские похоронные традиции в Галлии, как и повсюду, за века дошли до захоронений без погребального инвентаря. Однако около 500 года в регионе наблюдается внезапное изобилие богатых захоронений с загробными дарами, да и в большинство более скромных могил клали хотя бы какие-то предметы. Мужчин чаще всего предавали земле с оружием и кое-какими личными вещами, женщин – с богатыми украшениями для одежды, имеющими определенное сходство с таковыми в Нижней Британии в ранний англосаксонский период (см. карту 12). Вопрос заключается в следующем: уложатся ли в этом случае все имеющиеся у нас материалы и данные в картину переселения элиты и эмуляции культур?
Марш Меровингов
Расцвет племени франков под властью представителей династии Меровингов произошел в условиях падения Римской империи. Термин «франк» впервые появляется в источниках в конце III века, как и алеманны, но поздние рассказы о более раннем кризисе в том столетии утверждают, что франки сыграли в нем важную роль, и у нас нет причин не верить им. Как мы видели в главе 2, остается неясным, было ли у племен, объединенных под этим названием (ампсиварии, бруктеры, хатты, хамавы, салические франки) в наших позднеримских источниках, какое-то чувство политической общности. Они жили довольно близко друг к другу, а потому политические связи были неизбежны, и, возможно даже, как их современники алеманны, порой объединялись в настоящий союз под властью вождей, обладавших исключительной властью. Однако источники не дают точных сведений на этот счет, Аммиан рассказывает о них куда меньше, чем об алеманнах. В те времена различные франкские подплеменные объединения, как и многие другие германцы, жившие близ европейской границы Рима, были полупокоренными клиентами империи. Отдельные франки нередко шли на службу в римскую армию, некоторые даже поднимались до командующих постов, а более крупные отряды участвовали в тех или иных кампаниях. И в то же время участие их в военных кампаниях было необходимо для того, чтобы отвлечь франков от слишком успешного и частого разграбления империи и даже (если представлялась такая возможность) от захвата ее территорий. После поражения алеманна Хнодомара, к примеру, император Юлиан обнаружил, что теперь придется защищать свои земли от салических франков, которые попытались переселиться на территорию империи[392]. В V веке начался распад Западной Римской империи, равновесие сил нарушилось, и франкский чертик наконец выскочил из табакерки. В 460-х годах франкские племена начинают фигурировать в политике слабеющей Западной империи все чаще и в самых разных ролях, и все чаще среди них упоминается конкретная группа под предводительством некоего Хильдерика.
Отец Хильдерика, легендарный основатель династии Меровингов (собственно, и давший ей имя), звался Меровей, но все источники утверждают, будто он был потомком морского чудовища. И в карьере самого Хильдерика полным-полно вопросительных знаков. Его могила в Турне в современной Бельгии – одна из величайших находок в европейской археологии. Вскрыв курган в мае 1653 года, исследователи обнаружили поражающий воображение запас золота и драгоценностей, включая кол