Весной Варя вырвалась с друзьями-актерами за город. Там зашли в ресторан, расположились на открытой веранде и вдруг увидели, как подъезжает шикарный кабриолет. Сам хозяин ресторана подлетел к актерскому столику. Задыхаясь, вымолвил: «Прибыл император с супругой и требует актрису Асенкову!» Варя покраснела и выскочила в сад. Сердце стучало. Утешало одно: Николай – с женой. «Венценосного внимания» не будет.
Государь молчал, только смотрел жадно и ненасытно. Зато супруга его болтала долго и весело. Но ни сама она, ни император из кабриолета не вышли. И Варя весь разговор простояла перед ними, как провинившаяся девчонка. Наконец Николай подал голос: «Отчего такая провинившаяся поза? Вы же актриса и всегда сможете заслужить наше расположение!» Варя вспыхнула, отлично поняв, о каком расположении идет речь, и еле слышно ответила: «Я умею играть только на сцене…»
Кабриолет вздрогнул и с визгом рванулся прочь. Варя, хватая воздух, вернулась к столу. Актеры уже поднимали бокалы за здоровье императора. Варя тоже подняла бокал, но не отпила…
А наутро в квартиру Асенковых почтальон доставил письмо. С виду – вполне обычное, но в нем кошмарный пасквиль: «Бездарная Асенкова – любовница некоей очень высокопоставленной особы и только потому получает роли». И еще – карикатуры. Боже! Варенька была изображена полуобнаженная и в таких позах!..
А вечером, непонятно как, о письме узнали в театре. Одни пожимали плечами: «Подумаешь! У любой актриски есть «папашка»!» Другие аж взвизгивали: «Да ведь эта мерзавка чище всех быть хочет! Потому и не допускает до себя покровителей!»
Покровитель! Слово-то какое ужасное: по капле кровь капает. Варя выскочила из театра, даже кареты не дождалась. Бежала по ночному Петербургу. Стоял туман. Фонари еле отсвечивали. Улицы были как черные ямы. Только и ждут, когда ты в них свалишься. Так со сцены видится пустой неосвещенный зал. Старые актеры говорят: театр – живой. Может дать силы, а может и высосать все из актера. Неужели та яма поглотит и Варю?..
Дома она проплакала до утра. А утром встать не смогла. Голова кружится, тело горит. Начался кашель. А на платке от кашля вдруг – кровь…
Как она устала! От лжи, клеветы, статей, требующих отдать ее роли «красе и гордости» – Надежде Самойловой. Варя и сама рада отдать! Но нельзя: по условиям нового контракта она обязана выходить на сцену по два раза в день, а если нужно, участвовать в ночных представлениях на маскарадах и балах. Она вообще перестала спать нормально! А ведь надо еще и роли учить…
На Масленице дают по 6–8 пьес на дню. Варя едва переодеться успевает. На сцену выбегает как в лихорадке. Но болеть нельзя – жалованья не заплатят! А у Вари мать хворает и братья-сестры на руках. Но к концу февраля Варе стало совсем плохо. Душил кашель. Боль в груди становилась нестерпимой. Недавно она забыла текст. Хорошо, из зала подсказали. Но что будет завтра?.. Варя холодела от ужаса и снова не спала. Вставала разбитая, кашляла. И прятала от родных свои платки. Тайком ночами стирала их сама. И почему кровь так плохо отстирывается?..
На спектаклях стало твориться странное: то пьяные купцы спектакль сорвут, то «золотая молодежь» улюлюкает. Товарки шепчут Варе: «Это Надька Самойлова их подначивает!» А однажды у театра Асенкову схватил пьяный военный и заорал, дыша перегаром: «С царем Николаем Палкиным спишь, а со мной не хочешь?» Хорошо, сторожа театральные Варю отбили.
Еще ужаснее вышло с офицером Волковым, который бросил в карету зажженную петарду. Его приговорили к ссылке. Но, увидев актрису, он заорал: «Асенкова, не уйдешь! Попадешься – изувечу!» Варя только беспомощно ахнула: «За что?» Стоявший рядом охранник пояснил: «Известно: от чувств. Обезумел, бедняга, от любви к вам!»
Вернувшись домой, Варя все думала: разве это любовь, когда хочется изувечить, убить?.. Это же дикость! Да разве с такими понятиями можно о любви говорить? Странная эта любовь – по-русски…
На 14 апреля 1841 года был назначен бенефис Асенковой. На него собрался чуть не весь Петербург. И только бенефициантка не смогла прибыть – лежала в смертельном жару. Ее роль сыграла… Надежда Самойлова.
Сразу же после спектакля она велела театральному кучеру везти ее к Асенковой. Влетела и плотно закрыла за собой дверь. О чем говорили две бывшие подруги, а нынешние враги, неизвестно. Известно только, что от умирающей Вари Самойлова вылетела в слезах. По дороге домой с ней случилась истерика. А Варя едва слышно спросила домашних: «Видели театральную карету? Это за мной!»
Ранним утром 19 апреля 1841 года Варвара Николаевна Асенкова, 24 лет от роду, предстала перед Всевышним на небесной сцене. Хоронили ее 22 апреля на Смоленском кладбище. Погода была мерзкая. Дул холодный ветер с Невы и лил дождь. Но тысячи людей вышли провожать Варю в последний путь. Такое столпотворение было только на похоронах Пушкина. Император Николай I на похороны не прибыл. Но в толпе шептались: не смог прибыть – всю ночь прорыдал. Выходит, и царская любовь в России – особая. До смерти…
Избранница гения
Вряд ли она – провинциалка Эвелина Ганская (1802–1882) – запомнилась бы потомкам. Но ее судьба пересеклась с великим французским писателем Оноре де Бальзаком. Правда, поначалу это пересечение мало что обещало. Ведь ему было всего (!) 33 года (по тогдашним меркам – молодой мужчина), а ей уже (!) 30 лет – почтенный возраст для дамы. Да и знакомство вышло почти нелепым: за 16 лет всего несколько встреч, а между ними одни только письма. Но кто знает, стал бы без Эвелины Бальзак величайшим романистом? И кто знает, сколь тяжело давалась Эвелине ее роль избранницы гения?
28 февраля 1832 года Париж накрыли тяжелые грязные облака. Настроение упало, не хотелось даже выходить на улицу. Бальзак не находил себе места – ничто не радовало. Его уже величали надеждой французского романа. Издате ли готовы были не глядя печатать его рукописи. Толпы поклонниц осаждали его дом.
Даже светские красавицы искали с ним встречи. Но Бальзак все равно скучал и отчаянно маялся, особенно в такие вот промозглые вечера, когда, панически опасаясь простуды, он был вынужден сидеть дома. Оставалось одно развлечение – читать письма.
Эвелина Ганская. 1825
То небольшое письмецо было без адреса отправителя. На штемпеле стояло: Одесса. Почерк был изящный, язык литературно-французский, подпись интригующая – «Чужестранка». В письме говорилось о книгах Бальзака, но каким слогом! «Когда я читала Ваши произведения, сердце мое трепетало, – писала Чужестранка. – Вы показываете истинное достоинство женщины, любовь для женщины – дар Небес; меня поражает в Вас восхитительная тонкость души. Она-то и позволила Вам угадать душу женщины». Еще в письме были поразительные строки: «Ваша душа прожила века, милостивый государь, а между тем меня уверили, что Вы еще молоды, и мне захотелось познакомиться с Вами…»
Бальзак отложил письмо. Лицо горело, как у мальчишки, прочитавшего первое признание в любви. А в том, что эта Чужестранка пишет о любви, писатель не сомневался. Как и в том, что она молода, красива, образованна и богата, ведь у нее есть время читать французские романы и грезить о романтическом счастье. Значит, в своей жизни она этого счастья лишена. Ах, все-таки жаль, что на письме нет обратного адреса!..
Кто бы подумал, что Бальзак, слывший в Париже легковесным ловеласом, начнет столь внимательно просматривать почту? И кто бы сомневался, что ожидаемое послание придет? Оно и пришло. Одно, второе, сотни, тысячи писем…
В одесском особняке Венцеслава Ганского тихо – недомогает хозяин. Годы берут свое, ведь ему идет шестой десяток. Его жена красавица Эвелина почти на четверть века моложе супруга. Она уже выполнила долг перед мужем, подарив ему дочь Анну. Теперь можно пожить для себя, порадоваться. Ведь Эвелине не удалось повеселиться и насладиться жизнью даже в юности. В 17 лет ее выдали замуж. С тех пор жизнь катится по неизменной проторенной колее: муж, дети, одесский и петербургский дома, украинское поместье Верховня.
Но ведь есть и другая жизнь! Там правят любовь, страсть и тайны. Эвелина с детства заслушивалась рассказами отца, Адама Лаврентия Ржевусского, о своем древнем польском роде. Сам граф Ржевусский был представителем дворянства Киевской губернии и сенатором. Ну а ветви его генеалогического древа уходили в глубь веков к польскому королю Яну Собескому. Двоюродной прабабушкой Эвелины была не кто иная, как сама королева Франции Мария Лещинская, законная жена Людовика XV. Да что далеко ходить – даже старшие сестры Эвелины уже сумели войти в историю. Сестра Алина вышла замуж за брата известного композитора Монюшко, который посвятил ей свои сочинения. В сестру Каролину, ставшую в браке Собаньской, вообще влюблена вся Одесса и пол-России в придачу. Пушкин и Мицкевич, посвящая ей стихи, чуть не передрались между собой. А Эвелина ни с кем не встречается, сидит здесь, как в склепе…
Все изменилось с приездом Анриэтты Борель, молодой гувернантки, которую выписали из Парижа к дочери Анне. Гувернантка привезла с собой романы Оноре Бальзака, и, конечно, Эвелина прочла их. Там было все: страсть и тайны, авантюры и приключения. Там была жизнь! И, подстегиваемая гувернанткой, Эвелина решилась написать Бальзаку. В конце концов, чем она хуже сестер, коим посвящались стихи и вальсы?! Писатель Бальзак может посвятить ей целый роман, а то и два!
Эвелина была уверена: это будет легкий флирт, к тому же в письмах. Но ответы Бальзака оказались пронизаны бурной страстью. Пылко и вдохновенно, как он делал все, писатель засыпал Чужестранку отчаянными признаниями: «Вы одна можете осчастливить меня! Ева – позвольте мне сократить Ваше имя, ведь Вы олицетворяете для меня все женское начало – единственную в мире женщину, как Ева для первого мужчины…» И что отвечать на такие страстные, взволнованные послания?
А тут еще Анриэтта приносит письма своих подруг из Парижа, где рассказывается о любвеобильности Бальзака. А он, словно поняв, что сплетни дойдут и до России, пишет в отчаянии: «Не верьте ничему дурному, что обо мне говорят! Я просто ребенок, но гораздо более легкомысленный… Зато я чист, как дитя, и люблю, как дитя».