ружие метекам. Бывшие изгнанники вставали в первые ряды гоплитов, желая как можно скорее встретиться с ненавистным врагом с оружием в руках. Фиванская кавалерия встала за частоколом, чтобы в случае, если вражеская атака захлебнется и македонцы дрогнут, перейти в атаку и нанести решительный удар. Тысячи женщин и детей укрылись в городских храмах, надеясь на помощь богов, жрецы на алтарях десятками резали жертвенных животных, моля олимпийцев даровать победу фиванскому оружию.
Готовился к битве и Александр, но события не форсировал, выжидал, чем же закончатся у фиванцев их внутренние разногласия. А когда увидел, что перед городом начали возводить укрепленные позиции, понял, что время разговоров прошло. С другой стороны, такое развитие событий было ему на руку – в своей победе он не сомневался, а вот грекам появилась возможность преподать показательный урок: судьбу Фив он решил задолго до того, как его войска ворвались в город. Свою армию он разделил на 3 части: одна должна была разрушить фиванские укрепления, другая – вступить в бой с врагом, а третья представляла общевойсковой резерв, который царь планировал использовать там, где обозначится успех или потребуется ввести свежие войска. Под рев боевых труб началась македонская атака – мобильные войска противников вступили в бой и начали поражать друг друга стрелами и дротиками. Затем по сигналу они очистили поле боя, и в сражение вступила тяжелая пехота – главная ударная сила противников. Фиванские гоплиты, лучшие воины Эллады, остановили яростный напор македонцев и вступили с врагом врукопашную. Тесно сдвинув большие щиты, фиванцы стеной встали на пути фаланги, отражая страшные удары македонских сарисс и не давая возможности прорвать свой строй. Там, где пики и копья оказались сломанными, противники схватились на мечах, с остервенением рубя друг друга. Никто не желал уступать, количество убитых стремительно росло с обеих сторон, а исход сражения был по-прежнему неясен. Гоплиты фиванцев оказались достойными славы своих великих предков, воинов Эпаминонда и Пелопида, разгромивших непобедимую спартанскую фалангу. Сражались строем на строй, рубились на частоколе, метали друг в друга копья и дротики. Царь, видя, что македонский натиск начал ослабевать, велел вывести из боя уставшие войска и ввести резерв – по его расчетам, истомленный враг должен был не выдержать нового натиска. Сминая все на своем пути, страшная фаланга двинулась вперед, казалось, нет такой силы, которая способна ее остановить. Но вновь над полем боя прогремел боевой клич фиванских гоплитов, и, еще теснее сомкнув свои ряды, они пошли в атаку на македонский строй – их мужество было запредельным, а силы казались неисчерпаемыми. Тогда по приказу царя один из его друзей, Пердикка, повел своих людей в обход частокола, но свалился замертво, сраженный стрелой, и его на щитах утащили в лагерь. И все же воинам из этого отряда удалось зайти в тыл фиванцам и через незапертую дверь в стене проникнуть в город. Но не это оказалось самым страшным, а то, что командир осажденного в Кадмее гарнизона, Филот (не путать с сыном Пармениона), распорядился идти на вылазку. Узнав, что враг проник в город, фиванские стратеги отдали приказ об отступлении за городские стены, и гоплиты начали организованно отходить, стараясь держать строй. И ничего еще не было решено, когда фиванская конница, так ничем себя в битве и не проявившая, развернула своих коней и бросилась в город, ломая боевые порядки пехоты, сбивая и растаптывая своих гоплитов. В воротах образовалась настоящая давка, дисциплина рухнула, всадники десятками валились в ров и погибали от страшной тесноты. Героически сражавшиеся до этого момента фиванцы заколебались, а македонцы усилили натиск – в этот момент гарнизон Кадмеи, построившись клином, ударил защитникам города в тыл. Единая оборона рухнула сразу, битва разбилась на сотни отдельных сражений и поединков, где каждый фиванец сражался и умирал как мог. Улицы Фив стали полем сражения, группы защитников вступали в бой с македонскими отрядами, но те, сметая все со своего пути, рвались к центру города. Фиванские гоплиты из последних сил сражались у своих домов, отбивались от наседавших врагов на агоре, но их становилось все меньше и меньше. Пощады не просил никто, да и вряд ли бы получил, поскольку за македонцами в поверженный город входили отряды беотийцев, у которых были личные счеты с фиванцами. Начиналась агония древнего города, македонская мощь сломила фиванскую доблесть, и огненные языки пламени уже начинали охватывать городские постройки. Клубы густого черного дыма столбами начали подниматься в ярко-синее безоблачное небо, возвещая Элладе о гибели славнейшего из ее городов.
Были ли у фиванцев шансы на победу? Были, но при одном условии – если бы их поддержали остальные эллинские города. Некоторые действительно хотели оказать им помощь, но Александр среагировал мгновенно, и его молниеносный бросок с севера на юг застал всех врасплох. А некоторые, обнадежив поддержкой, обманули и оставили храбрых фиванцев в одиночестве. И не их вина, что болтуны и подстрекатели вроде Демосфена, пообещав помощь, трусливо бросили героический город в решающий момент. Фиванская доблесть ярко сверкнула на фоне афинской трусости, героизм фиванских стратегов, павших на поле боя, лишь показал всей Греции подлость и лицемерие афинской правящей верхушки. Некогда гордость Эллады, Афины постепенно деградировали, увязая в собственной болтовне и интригах. Легендарные герои поколения марафонских бойцов и Золотого века Перикла пришли бы в ужас, увидев, во что превратился их славный город и какие люди теперь вершат судьбы граждан.
И вот что еще хотелось бы отметить – резня, которая произошла, когда войска царя ворвались в Фивы, была страшной, но отличились в ней не македонцы, а соседи фиванцев – беотийцы. «И тогда началось беспорядочное избиение уже не защищавшихся фиванцев, причем гнева были полны не так македонцы, как фокейцы, латейцы и прочие беотийцы; одних застигали в домах, – некоторые пытались сопротивляться, другие молили о пощаде, припав к жертвенникам, – но жалости не было ни к женщинам, ни к детям». (Арриан). Эллины убивали эллинов, а как известно, нет ничего страшней, чем война между своими. У беотийцев был давний счет к своим могущественным соседям, и теперь пришло время фиванцам по этим счетам платить. «Феспийцы, платеяне, орхоменцы и прочие из эллинов, враждебно настроенные к фиванцам, пошли в поход вместе с царем и, ворвавшись в город, выместили свою вражду на несчастных. Много жестокого страдания было в городе. Эллины безжалостно истребляли эллинов; родных убивали люди, близкие им по крови; одинаковость языка не меняла чувств» (Диодор). В свое время те же фиванцы разрушали и заливали кровью беотийские города и теперь в полной мере ощущали на себе торжество разъяренных победителей. В огне пожаров, в кровопролитных боях на улицах обреченного города погибла фиванская слава, и никогда уже не возродилась его прежняя мощь. От Великого города, чьи воины когда-то разгромили непобедимую Спарту, осталась лишь тень.
По свидетельству Диодора, фиванцев погибло больше 6000 человек, а 30 000 взяли в плен. Предстояло решить, что делать с самим городом. Для себя Александр уже все определил, Фивы должны будут стать уроком для всей Эллады, на их примере он покажет остальным, что их ждет в случае неповиновения. Это отмечает и Плутарх, когда подводит итоги деятельности своего героя в Элладе: «Александр рассчитывал, что греки, потрясенные таким бедствием, впредь из страха будут сохранять спокойствие». Здесь был именно холодный расчет, ничего личного. Это в дальнейшем Македонец будет стирать с лица Земли города, руководствуясь своими симпатиями и антипатиями, а сейчас это время еще не пришло. Но все надо было обставить как положено, в свете греческих демократических традиций, и царь, «собрав эллинских представителей, поручил общему собранию решить, как поступить с городом фиванцев» (Диодор). А вот то, что среди этих представителей находились жители Платей и Орхомена, беотийских городов, которых фиванцы когда-то сами стерли с лица Земли, сомнений в окончательном решении не вызывало. «Союзники, принимавшие участие в этом деле, которым Александр и поручил распорядиться судьбой Фив, решили поставить в Кадмее гарнизон, город же срыть до основания, а землю, кроме священной, разделить между союзниками; детей, женщин и фиванцев, оставшихся в живых, кроме жрецов, жриц, друзей Филиппа или Александра и македонских проксенов, продать в рабство. Рассказывают, что Александр из уважения к Пиндару сохранил дом поэта и спас его потомков. Сверх того союзники постановили восстановить Орхомен и Платеи и обвести их стенами» (Арриан). Следуя постановлению совета, Александр велел своим солдатам срыть город до основания, что и было исполнено – Фивы перестали существовать. Пленные все были проданы с торгов, и выручка составила, по Диодору, 440 талантов серебра. Но личной ненависти у царя к Фивам не было, как я уже говорил, на их примере он показал всей Греции, кто есть кто. Плутарх так и пишет: «Говорят, что впоследствии Александр не раз сожалел о несчастье фиванцев, и это заставляло его со многими из них обходиться милостиво… Из оставшихся в живых фиванцев не было ни одного, кто бы впоследствии, придя к царю и попросив у него что-нибудь, получил отказ». Просто Александр шел воевать в Азию, и спокойный тыл ему был жизненно необходим, а грекам был нужен наглядный урок. Покончив с Фивами, грозный царь Македонии обратил свой взор на Афины.
А там перепугались не на шутку – хоть сами они и не приняли участия в восстании, но деятельность Демосфена могла навести Александра на определенные подозрения. В страхе перед македонским вторжением жители окрестных селений бросились в город, таща с собой годами нажитое добро. К царю срочно отправили посольство, составленное из приятных ему людей, они передали ему поздравления по случаю побед над северными варварами и подавления фиванского восстания. В ответ царь отправил народу письмо: «