сь с Хаконом конунгом в Вике»[430].
Итак, хотя свадьба Василия и Кристины действительно не состоялась по причине нашествия на Владимиро-Суздальскую Русь карательной орды Неврюя, о которой уже упоминалось выше, но урегулирование отношений между Русью и Норвегией на основе дружбы и доверия все-таки было достигнуто, что зафиксировал первый русско-норвежский Договор о границе, или так называемая Разграничительная грамота 1251 года[431].
Исследователь отмечает: «Этим Договором устанавливалась общая (двоеданная) земля между Норвегией и Новгородом, которая простиралась от Тана-фьорда и Тана-эльв, где кончались норвежские земли, до Кольской губы, где начинались собственно новгородские земли. Эта территория Лапландии, или Лопской земли, с ее двумя крайними — норвежской и новгородской границами — западной и восточной, сохраняла статус фактически общего владения (кондоминиума) вплоть до Ливонской войны, т. е. до середины XVI века, когда с норвежской (датской) стороны начались попытки пересмотра традиционного положения Лапландии и стремление перенести русско-норвежскую границу на восток вплоть до Кольской губы. Только в 1602–1603 годах было достигнуто принципиальное соглашение о разделе этой территории поровну, но оно не было зафиксировано соответствующим договором. Когда Россия ослабла в период Смутного времени (XVII столетие), Норвегия выдвинула претензии на весь Кольский полуостров, от которых затем к концу века отказалась. Наконец, в 1684 году был заключен договор между Россией и Данией о прекращении споров по вопросу о границе в Лапландии до «выяснения» всех данных о границе на месте, и в течение всего следующего столетия лапландский вопрос не возбуждался»[432].
Следовательно, Александр Ярославич Невский и как дипломат все же добился своего: «Отношения с Норвегией были поставлены им на прочную основу государственных соглашений. Были определены и нормы сбора саамских даней: «брать в тех крайних границах не более пяти серых беличьих шкурок с каждого лука (охотника), или по старине, если они (жители) хотят, чтобы по старине было». Заключенное соглашение явилось несомненным успехом внешней политики князя. Оно легло в основу многих последующих русско-норвежских договоров»[433].
Глава VII. Подвиг смирения
Как уже было упомянуто выше, в 1252 году на императорский престол в Каракоруме взошел новый, четвертый Великий хан Менгке. А 1256 год стал последним для старого Батыя. Из-за дряхлости отца делами в Золотой Орде уже давно управлял сын Батыя Сартак, друг и побратим Александра Невского. После смерти отца власть в Сарае перешла именно к нему. Более удачного развития событий для Руси, казалось, и придумать было нельзя. Но, к сожалению, Сартаку довелось править всего менее года. Молодой хан открыто благоволил христианству, что и стало причиной его убийства. В 1257 году Сартака убил родной дядя, брат Батыя Берке, исповедовавший ислам[434]. Тогда же по приказу из Каракорума на золотоордынский трон был назначен еще несовершеннолетний «царевич» Улагчи, а его соправителем Великий хан Менгке сделал своего родственника Китата. В 1257 году Китата впервые и прибыл на Русь с полномочиями провести перепись и организовать четкий сбор-доставку дани из «русского улуса» уже непосредственно к имперскому двору.
Да, читатель, как свидетельствуют не только русские летописи, но и средневековая китайская хроника Юань-ши, первое «исчисление народу в России[435] провели именно татарские чиновники-«численники». Древний рассказчик передает: «Тоя же зимы приехали численники и сочли всю землю Суждальскую и Мюромьскую и ставили всюду десятников, сотников, тысячников, темников… толико не чтоша игуменов, черньцов, попов, крилошанъ… и ушли назад в Орду»[436]. «Число» (так назвали перепись населения русские летописцы) требовалось татарам для возможно более точной раскладки дани со всех покоренных земель[437]. Судя по приведенной выше летописной цитате, «в перепись вносимы были все жители (страны), кроме изъятых от платежа подати особенными ханскими ярлыками» лиц духовного звания[438]. Ходя по домам, переписывая людей и устанавливая размеры дани, татарские чиновники использовали старые, традиционные русские единицы обложения — «соха», «плуг», «рало»[439]. В основном дань брали мехами. Но к этому добавлялась еще ямская подводная повинность, а также обязанность русских князей, как вассалов, служить своими войсками хану — то есть участвовать во всех войнах, которые вели татары. Например, указывает исследователь, ордынцы рассчитывали «сорвать русское население с места и бросить его на завоевание Закавказья, где монголам пришлось вести долгую и кровопролитную войну»[440].
Сбором дани обычно руководили ордынские чиновники — баскаки, которые «представляли собой постоянный институт ханской — по сути, верховной — власти»[441]. Сборщики приезжали в сопровождении обязательной вооруженной охраны. А потому уже одновременно с переписью началось создание на Руси баскаческой военной организации. Из местного населения принудительно набирались особые военные отряды, во главе которых татары ставили своих десятников, сотников, тысячников и темников[442]. Эти отряды не подчинялись Александру Невскому и полностью поступали в распоряжение баскаков, которые строго следили за выполнением установленных повинностей и вообще за всей жизнью Руси. Отряды баскаков располагались в Суздальской, Муромской, Рязанской, Тверской, Курской и Смоленской землях. Великий баскак, которому подчинялись все местные баскаки, всегда находился при дворе Александра во Владимире и уже одним своим присутствием контролировал, связывал действия князя. Фактически отряды баскаков заменяли собой оккупационные войска кочевников и содействовали главной цели — держать Русь в полном повиновении[443]. Однако Александр шел на это, молча соглашаясь с их присутствием, дабы избежать, уберечь русские земли от еще более худшего, как он считал, варианта, — нашествия самих татаро-монгольских войск. И внимательный читатель наверняка без лишних комментариев поймет, что это значило для Великого князя-ратоборца. Но он думал о Руси…
В том же злополучном 1257 году, переписав Нижние, Владимиро-Суздальские земли, татары потребовали переписи и обложения данью Верхней, Северной Руси, т. е. Новгорода и Пскова. Известие об этом повергло гордые боярские республики в панический страх. Неизменно подчеркивавший собственную независимость Новгород, до которого татары в 1238 году не дошли всего 100 верст, теперь должен был смирить свою спесь. Новгородская первая летопись зафиксировала: «Приде весть из Руси зла: хотять татарове тамги и десятины на Новегороде»[444]. «Тамга» означала торговую пошлину (отсюда нынешняя «таможня»), «десятина» — десятую часть со всех прочих доходов города. Такого унижения новгородцы не знали никогда. Началось стихийное волнение народа. «Новгород не был до сих пор покорен татарским оружием, — писал Н.И. Костомаров, — и не помышлял, чтобы ему добровольно пришлось платить позорную дань наравне с покоренными. Вятшие люди (знать) и в том числе посадник Михалка, готовые угождать силе для своих выгод и сохранения своих богатств (выделено нами. — Авт.), уговаривали новгородцев покориться, но меньшие слышать об этом не хотели. Михалко был убит»[445]. Бунт продолжался почти год и, подчеркивает исследователь, «видимо, движение и на этот раз (подобно тому, как было в 1255 году) возглавлялось частью оппозиционной Великому князю боярской знати, к которой примкнул даже сын князя Василий Александрович»[446]. Он тоже выступил против отца, уже направлявшегося к Новгороду вместе с ордынскими послами. Да, «с тяжелым сердцем ехал тогда Александр в Новгород: едва сладив с братьями, он уже шел войной на сына»[447]. Но он снова думал прежде всего о спасении Руси.
В самый последний момент Василий Александрович[448] все-таки не выдержал и бежал во Псков. Князь Александр въехал в город при гробовой тишине на улицах, ощетинившихся лишь человеческими глазами. Однако, когда татарский посол, медленно поднявшись по ступеням на вечевой помост, зачитал требования Великого хана, толпа взорвалась вновь. Как свидетельствует летописец, новгородцы сразу отказались подчиниться и платить дань татарам. Преподнеся послам богатые дары для хана, они затем прямо предложили им «с миром»[449] убраться восвояси…
Что и говорить, выходка была дерзкой и грозила обернуться для Вольного города поистине великим разорением, гибелью многих тысяч людей, как это происходило со всеми не покорившимися Орде городами. Но в тот раз… татары действительно уехали. Уехали, по всей вероятности, лишь потому, что рядом с ними находился Русский князь. Государь, действительно готовый положить душу за свою землю. И только Бог был вправе судить его в тот горький миг.
Мы не знаем и не беремся представить, опустился ли Александр Ярославич Невский на колени перед татарским послом, чтобы просить пощады для Господина Великого Новгорода? Или лишь несколько хриплых, сдавленных слов обронил он тогда, сурово глянув на неистово орущую толпу: «Поезжайте, я справлюсь сам…» Наконец, попытался ли он еще раз убедить новгородцев, что другого выхода нет и лучше платить дань гривнами, чем жизнями? Повторим, ничего этого мы не знаем. Летописец на сей счет никаких подробностей не сохранил. Остается на века неоспоримым лишь один факт: Новгород был спасен от карательного нашествия ордынцев. Для Руси был сохранен ее крупнейший центр торговли и ремесла, ее главный и единственный в то время форпост на Севере Европы, заполучить который, как знает читатель, рвались очень многие!