Основы, заложенные в 1872 году, обрели плоть договоров в следующем, 1873 году. Так, 6 мая во время визита «первых лиц» Германии в Петербург была подписана германо-русская военная конвенция, статья 1 которой гласила: «Если одна из обеих империй подвергнется нападению европейской державы, другая должна в кратчайшие сроки оказать ей поддержку армией в 200 000 человек» [517]. В тексте соглашения указывалось, что оно не направлено против какой-либо третьей страны; документ был подписан фельдмаршалами Мольтке и Бергом и тут же ратифицирован монархами обеих стран. Таким образом, на случай французской агрессии Германия получала дополнительно двухсоттысячную армию. Впрочем, Бисмарк был не склонен переоценивать значение этого соглашения и не особо поддерживал его – на полях донесения Рейса, сообщавшего, что, по мнению Берга, теперь обеим сторонам можно будет сократить военные расходы, он написал: «Свои надежнее» [518]. К тому же соглашение содержало примечательную оговорку о том, что оно вступит в силу только в том случае, если к нему присоединится Австро-Венгрия, чего в реальности не произошло.
Теперь усилия Бисмарка были направлены на то, чтобы обеспечить австро-русское соглашение. В идеале Австро-Венгрия должна была присоединиться к конвенции Мольтке – Берга. Это удалось лишь частично – дунайская монархия не видела для себя особой выгоды в таком внешнеполитическом решении. 6 июня в Шенбрунне Франц Иосиф и Александр II подписали достаточно абстрактное и расплывчатое соглашение об обеспечении европейского мира. 22 октября Вильгельм I присоединился к этому договору, который в результате получил имя «Союз трех императоров». Соглашение предусматривало взаимные консультации монархов в случае возникновения угрозы миру.
Союз трех императоров стал первым серьезным шагом по обеспечению безопасности Германской империи. Понятно, что у каждой из сторон были свои причины для заключения договора, причем говорить об их полной гармонии было бы преувеличением – внутренние противоречия между державами устранены не были. Но, несмотря на то что Союз трех императоров был достаточно абстрактным соглашением и, строго говоря, союзом не являлся, он достаточно надежно гарантировал Германскую империю против любой попытки изолировать ее, демонстрировал солидарность трех великих монархий и укреплял изоляцию Франции. Достаточно свободная форма союза заключала в себе еще и то преимущество, что не давала спорам о первенстве в организации достичь значительного размаха. Тем не менее соглашение трех держав не было предназначено для серьезных испытаний на прочность; М. Дилл справедливо называл его «джентльменским соглашением, которое могло существовать лишь до тех пор, пока не произошел серьезный кризис» [519]. Однако можно с уверенностью предполагать, что более тесные узы не принесли бы Германии значительной выгоды – Бисмарк высоко ценил «свободу рук» рейха и не хотел ввязываться в австро-русские противоречия сверх необходимой меры.
В том же 1873 году состоялся визит в Австрию и Германию итальянского короля. Хотя в результате не было заключено никакого соглашения, встреча монархов послужила прекрасной демонстрацией хороших отношений Рима и Берлина. В любом случае, итальянское правительство, находившееся в состоянии конфликта с Ватиканом, как и бисмарковская Германия, стремилось сблизиться с новой могучей державой. С этим совпадали интересы Берлина; по мнению некоторых историков, вершиной устремлений Бисмарка было создание Четверного союза из Германии, России, Австро-Венгрии и Италии. Но на данном этапе никакого формального соглашения с апеннинской державой заключено не было.
Сохранить Францию слабой – еще одна важная задача, которую преследовал Бисмарк в своей деятельности. К тому же довольно скоро выяснилось, что жупел «внешней угрозы» великолепно подходит для решения целой гирлянды внутриполитических проблем и оказывает буквально наркотическое воздействие на общественное мнение и значительную часть оппозиции. На побежденную Францию была наложена огромная контрибуция, до ее уплаты на территории республики оставались германские войска. Однако вскоре выяснилось, что необходимость выплаты 5 миллиардов не стала для Парижа тем смертельным ударом, на который рассчитывал «железный канцлер». Не в последнюю очередь благодаря общенациональному подъему контрибуцию удалось выплачивать не только в оговоренные сроки, но даже опережающими темпами. Поэтому Бисмарк стремился не допустить увеличения роли Франции на международной арене всеми доступными ему способами.
Уже в 1871 году, сразу же после победы, раздались первые угрозы «железного канцлера» по отношению к побежденной соседке. Картина быстрого восстановления поверженного врага была для него нестерпима. Первенствующее место в их списке занимала, естественно, угроза новой войны – хотя вопрос о том, насколько серьезно Бисмарк относился к возможности ее реализации, до сих пор остается дискуссионным. В июне 1871 года, когда граф Вальдерзее отправлялся в Париж в качестве немецкого поверенного в делах, Бисмарк напутствовал его словами о том, что он «не станет слишком долго ждать», а нанесет удар сразу же, как только будет уверен в том, что французы готовятся к новой войне. Немного позже, 27 августа, он писал тому же лицу: «Если обстоятельства во Франции станут сомнительными, мы не станем ждать французского нападения» [520], «Франция должна знать, что во втором издании война будет вестись беспощаднее, чем в первом, и ее естественным результатом будет широкая, длительная и строгая оккупация и управление французской территорией» [521].
Рейхсканцлер считал достаточно высокой вероятность возможности войны с западным соседом в обозримом будущем и стремился встретить ее во всеоружии, используя как дипломатическое окружение, так и прямые угрозы в адрес Франции. При этом вся ответственность за обострение отношений, естественно, сваливалась на западную соседку – как говорил Бисмарк русскому послу, новая республика «постоянно кричит о реванше, и именно это делает невозможным нормальные отношения двух стран» [522]. 13 августа Бисмарк в другой беседе заявил, что Франция возрождается слишком быстро – он надеялся покончить с ней лет на двадцать, а теперь опасается, что ее восстановление произойдет значительно раньше.
С самого начала канцлера активно поддерживала немецкая пресса, не скупившаяся на антифранцузские пассажи и называвшая Францию «самой беспокойной из наших соседей» [523]. При этом немцы прекрасно отдавали себе отчет в слабости Третьей республики. «Сегодня, – писала либеральная пресса, – французское влияние ограничено в такой степени, как это редко бывало в истории» [524].
Несмотря на нормализацию дипломатических отношений осенью 1871 года, германо-французские кризисы различного масштаба вспыхивали с завидной частотой. Определенное время в начале 1870-х годов циркулировали слухи о том, что республика сочтет более дешевым начать новую войну, чем выплачивать всю контрибуцию. В 1872 году Бисмарк заявил французскому посланнику: «Вы выплатите первые 2 миллиарда, но в 1874 году, если вы сможете, вы вновь нападете на нас» [525]. Впрочем, вскоре французы своими действиями опровергли подобные подозрения – контрибуция выплачивалась даже быстрее, чем предусматривали соглашения и чем хотелось бы немцам.
В том же 1872 году Бисмарк писал германскому послу в Париже Арниму, что ненависть, с которой все французские партии говорят о Германии и стремятся к реваншу, «не оставляет нам никаких сомнений в том, что любое правительство, к какой бы партии оно ни принадлежало, будет рассматривать реванш в качестве основной задачи. Речь может идти лишь о том, какое время потребуется французам для того, чтобы организовать свою армию или свои потребности так, чтобы, по их мнению, быть готовыми к возобновлению борьбы. Как только такой момент настанет, любое французское правительство будет вынуждено объявить нам войну» [526]. «Никто не может заблуждаться относительно того, что, когда Франция станет достаточно сильной для того, чтобы нарушить мир, мир будет нарушен», – писал «железный канцлер» в другом документе [527]. «Враждебность Франции обязывает нас к тому, чтобы она была слабой» – эта фраза значится в письме Арниму от 20 декабря 1872 года [528]. Свои угрозы в адрес западной соседки Бисмарк щедро рассыпал и в разговорах с иностранными дипломатами – в частности, в начале 1872 года он заявил российскому послу в Берлине Убри о «возможности новой оккупации Дижона, Лиона или Суассона, если французы будут плохо вести себя» [529]. Примерно в это же время он заявил Орлову, что, если республика не выплатит контрибуции, возможно вторжение.
Введение всеобщей воинской повинности во Франции в 1872 году вызвало новый виток антифранцузской кампании в германской прессе. В частности, «Северогерманская всеобщая газета» писала 23 апреля о необходимости длительной оккупации французской территории в ответ на военные приготовления Франции. В это же время Мольтке направил командующему оккупационной армией Мантойфелю письмо с предупреждением о возможности новой кампании в самом ближайшем будущем. Бисмарк через Арнима предупредил французское министерство иностранных дел, что в Берлине хватает сторонников начала войны уже текущим летом. Своего пика эта волна обострения достигла в июне, после чего постепенно пошла на спад. Пока у Франции нет союзников, она не опасна – это убеждение Бисмарк зафиксировал в письме Арниму от 23 декабря 1872 года. Стремясь надолго сделать Францию «несоюзоспособной», «железный канцлер» противился всем планам реставрации монархии в этой стране. «Французской республике будет трудно найти монархического союзника против нас», – высказался он позднее в одной из своих депеш в Париж. Поэтому «железный канцлер» стремился поддержать Тьера – республиканца, который к тому же, на его взгляд, стремился к миру, и резко негативно воспринял в мае 1873 года приход к власти Мак-Магона, при котором активизировалась угроза монархической реставрации в стране. Так, 2 июня 1873 года Бисмарк писал командующему оккупационными войсками Мантойфелю: «Без сомнения, для нас политическая ситуация в результате этой замены ухудшилась; уже сегодня заметны удовлетворение и ободрение наших открытых противников и дружественных нам правительств»