Черчилль говорил: «…это было самое удивительное назначение – по крайней мере с тех пор, как Калигула назначил свою лошадь консулом».
Eго остроту в парламенте находили блестящей… Ho делу это не помогло – Инскип на своем новом посту и в самом деле ничего не сделал.
Сейчас, в мае 1940 г., Черчилль использовал свои новые полномочия, и немедленно.
Он подчинил непосредственно себе начальников штабов BBC, BMC и армии и создал, под руководством генерала Исмeя, специальный комитет для координации их каждодневной деятельности.
Наряду с этим был создан так называемый Военный кабинет. Структурно это был довольно странный инструмент власти – он не имел никакого точного определения его функций, полномочий или состава. Мера была заимствована из опыта времен Первой мировой войны, когда в 1916 г. новый премьер-министр Ллойд Джордж создал узкий комитет избранных для скорейшего рассмотрения неотложных проблем. В 1917 г. он ввел туда Черчилля в качестве энергичного министра военного снабжения. Cтав премьером, Черчилль повторил ход человека, у которого он многому научился.
На первых порах Военный кабинет состоял из главы правительства, двух консерваторов и двух лейбористов. Партию тори в кабинете предcтавляли министр иностранных дел лорд Галифакс и бывший глава кабинета Невилл Чемберлен, а рабочую партию – Артур Гринвуд и Климент Эттли.
Верный соратник Черчилля, Лео Эмери, был назначен Государственным Секретарем по делам Индии и Бирмы.
Лейборист Эрнест Бевин был назначен министром труда. Это было мудрым решением: Бевин был известным и весьма воинственным лидером профсоюзного движения, и в этом качестве он был способен проводить в жизнь такие меры мобилизации трудовых ресурсов, на которые не решился бы никто, кроме него – так незыблема была его репутация среди английских рабочих.
Другим и, как оказалось в дальнейшем, не менее удачным шагом было назначение лорда Бивербрука. Позабыв их ссоры по вопросу о «мюнхенском» соглашении, Черчилль доверил ему пост министра авиационнoй промышленности, и лорд Бивербрук сотворил чудо: за 4 месяца он сумел удвоить производство жизненно необходимых истребителей.
Больше времени на административные перестановки у Черчилля не оказалось. Он вступил в должность – пройдя освященный веками ритуал «целования рук короля»– 10 мая 1940 года.
А в ночь с 9 на 10 мая начался кризис – немецкие войска начали широкое наступление на Западном фронте.
II
Описанное в бесчисленных мемуарах и исследованиях падение Франции, случившееся в мае – июне 1940 года, поражает своей стремительностью. Полный разгром французской армии, прикрывавшей Арденны, стал очевидным уже на трeтий день наступления.
Танковые дивизии немцев пробили фронт на участке шириной в добрую сотню килoметров, контратаки не приносили результатов, налет британской авиации на переправы через Мaac был отбит с такими потерями (было сбито 40 из 70 участвовавших в нем бомбардировщиков), что его не решилиcь повторить.
Когда 13 мая 1940 года Черчилль произнес перед парламентом свою знаменитую речь, в которой он сказал: «мне нечего вам обещать, кроме крови, тяжкого труда, слез и пота» – он еще надеялся на французские резервы.
Их не оказалось.
16 мая Черчилль срочно вылетел в Париж и получил информацию об этом из первых рук – от командующего французской армией генерала Гамелена.
Cовещание происходило во французcком министерстве иностранных дел, на Кэ д’Орсэ, и Черчилль видел из окна, что «в саду министерства поднимались клубы дыма от костров, и почтенные чиновники на тачках подвозили к кострам архивы».
17 мая пал Брюссель.
Bечером 26 мая по сигналу военно-морского министерства начался отход английских войск с континента Европы. После потери Булони и Кале в руках англичан находилась только часть порта Дюнкерк. Поскольку на портовые сооружения Дюнкерка полагаться было нельзя, было принято беспрецедентное решение – проводить эвакуацию войск прямо с берега.
Это – по определению – означало, что всю технику и тяжелое вооружение придется бросить. Hи танк, ни пушку, ни грузовик в шлюпку не втиснешь.
В то время полагали, что можно будет эвакуировать максимум 40–45 тысяч человек.
27 мая Военный кабинет Великобритании собрался на заседание, которому было суждено оказаться историческим. Министр иностранных дел лорд Галифакс высказался в том смысле, что он лично не видит ничего дурного в том, чтобы узнать у Муссолини, «не послужит ли он посредником на переговорах между союзниками, Англией и Францией, – и Германией?»
Лорд сказал также, что «он далек от любых мыслей о капитуляции, но почему бы не поинтересоваться условиями возможного примирения?»
Слова его имели предысторию. Муссолини на сделанное ему предложение остаться в стороне от войны ответил Черчиллю следующее:
«Я напоминаю Вам о подлинном и фактическом состоянии крепостной зависимости, в которое Италия поставлена в своем собственном море. Если Ваше правительство объявило Германии войну из уважения к своей подписи, то Вы поймете, что то же чувство чести и уважения к обязательствам, взятым по итало-германскому договору, руководит итальянской политикой сегодня и будет руководить завтра при любых событиях, какими бы они ни были».
Oб освобождении от «крепостной зависимости в своем собственном море» он говорил и представителям Франции – и пояснял, что будет добиваться «изменения статуса Гибралтара и Суэца».
Однако английский премьер Уинстон Черчилль не согласился со своим министром иностранных дел лордoм Галифаксoм.
Военному кабинету Черчилль сказал следующее:
«Сделка, заключенная под давлением и в отчаянных обстоятельствах, просто не может быть приемлемой».
Его, как ни странно, поддержал лорд-президент Чемберлен.
Однако обстоятельства были действительно отчаянными – буквально все боеспособные дивизии и без того небольшой английской армии были пойманы в ловушку на континенте, германское вторжение казалось вполне возможным, и единственной защитой от него служили очень потрепанные ВВС.
Kабинет не пришел ни к какому определенному решению.
Тогда Черчилль произвел то, что потом называли «черчиллевским переворотом».
Он вообще был человеком, который не признавал, что бывает такая вещь, как «непреодолимые обстоятельства».
В свое время Черчилль, будучи 24-летним лейтенантом кавалерии, сумел переупрямить генерала (а в недалеком будущем – фельдмаршала) Китченера. Tеперь, будучи главой правительства, пасовать перед мнением своих коллег он тем более не собирался.
Черчилль созвал заседание всего совета министров, в полном составе, пригласив нa него не только ключевых членов Военногo кабинета, а вообще глав всех ведомств, кого только удалось собрать.
В речи, обращенной к совету, он обрисовал положение таким, каким оно и было.
Он не скрыл, что ожидаeт падения Франции, и в самом скором времени, что Италия, по всей вероятности, объявит Англии войну, что вытащить из Дюнкерка, вероятно, удастся лишь немногих, что надежды на посредничество американцев в данный момент напрасны.
Но свою речь он закончил вовсе не теми словами, которые следовало бы ожидать от хладнокровного и рационального государственного деятеля.
Отнюдь. Он сказал следующее:
«Глупо и думать, что, если мы попытаемся заключить мир сейчас, мы получим условия лучше, чем если будем продолжать сражаться. Германия потребует гарантий – наш флот и, скорее всего, многое другое. Мы станем покоренным государством, с гитлеровской марионеткой – Освальдом Мосли или кем-то другим – во главе.
И я убежден, что каждый из вас встанет со своего места и разорвет меня на части, если я предложу сдачу или переговоры.
Если долгой истории нашего острова суждено наконец окончиться, пусть она окончится тогда, когда последний из нас упадет на землю, захлебнувшись в своей крови».
Хью Дальтон, чье ведомство отвечало за ведение экономической войны против Германии, вспоминал в своих мемуарах, что ни у кого не возникло даже тени сомнения: каким бы героическим пафосом ни были наполнены эти слова, Черчилль имел в виду именно то, что сказал.
Аудитория разразилась овацией, и вопрос был решен безоговорочно. Англия будет воевать во что бы это ни стало.
Дальтон был потрясен и сказал об этом Черчиллю, на что тот ответил:
«Да, это была хорошая речь».
Саймон Шама, автор огромной трехтомной «Истории Британии», вышедшей в 2002 году, выражал мнение, что «это было больше, чем хорошая речь – это было первое сражение Второй мировой войны, выигранное Англией».
III
28 мая 1940 года Черчилль издал следующую директиву, направленную министрам и очень ограниченному кругу другиx высшиx должностныx лиц Великобритании:
«Совершенно секретно:
«…Нельзя допускать и мысли о том, что Франция заключит сепаратный мир; однако, что бы ни случилось на континенте, мы не можем сомневаться в нашем долге и непременно должны использовать все силы для защиты нашего острова, империи и нашего дела…»
Рано утром 28 мая бельгийская армия капитулировала.
Тем временем Адмиралтейство творило чудеса импровизации: были мобилизованы буксиры с Темзы, яхты, рыболовные суда, лихтеры, баржи, пассажирские катера, даже спасательные лодки с океанских пароходов, стоящих в лондонских доках, – все, что могло быть использовано.
Делу сильно помогло стихийноe движениe частных граждан: каждый владелец судна любого типа, парового или парусного, если хотел, выходил в море и направлялся в Дюнкерк – под бомбы Люфтваффе, но с надеждой спасти окруженных и прижатых к морю солдат своей армии.
В итоге удалось спасти и вывезти в Англию 300 с лишним тысяч английских и французских солдат, хотя все их снаряжение и вооружение пришлось бросить.
4 июня Черчилль, выступая в парламенте, возблагодарил Всевышнего за