Генерал Кларк, как заместитель командующего, знал о плане операции «ТORCH» больше самого командующего, потому что он сам ее планировал.
Больше того, он был одним из очень немногих людей, которые были в курсе «Ультра» – способности английской разведки читать немецкие шифрованные радиосообщения.
Если бы он был захвачен и выдан немцам, то не только операция «Торч» была бы провалена, даже не начавшись, но и вообще ВСЕ англо-американские операции потерпели бы огромный ущерб, потому что союзники не смогли бы больше «заглядывать в карты» противника.
Однако бог оказался милостив к наивным американским генералам, которые еще столь недавно были подполковниками. Кларк благополучно вернулся в свой штаб в Гибралтаре.
Успеха он, правда, не добился. Французы выражали высокий патриотизм, горели желанием «восстановить честь Франции», но иметь дело со «Свободной Францией» генерала Де Голля отказывались наотрез – они считали его «низким изменником и английским наймитом».
Они также не желали иметь ничего общего с «коварным Альбионом», т. е. с англичанами. Потопление по приказу Черчилля кораблей французского флота в 1940 году оставило слишком глубокий след.
В итоге сошлись на том, что десанты будут действовать под американским флагом, а приказ о «несопротивлении высадке союзников» отдаст отнюдь не Де Голль, а другой человек, «истинный геройФранции» – генерал Жиро, который как раз удачно бежал из немецкого плена и который уже добрался до штаба Эйзенхауэра в Гибралтаре.
Он ни за что не хотел сотрудничать с англичанами и требовал, чтобы с южного побережья Франции его забрала именно американская подводная лодка. Таковой не нашлось. Но из уважения к фобиям генерала Жиро на английскую подводную лодку посадили амeриканского офицера, который и убедил недоверчивого генерала в том, что его везут именно на американском корабле, как он хотел.
Что было делать – этого требовала «честь Франции». Вообще, «честь Франции» и различные истолкования этого понятия – все это принесло немало затруднений.
Например, генерал Жиро оказался трудным партнером. Переговоры с Эйзенхауэром он начал со скромного предложения – командовать всеми союзными войсками будет он, генерал Жиро.
Ничего меньше он не может принять – «этого требует честь Франции».
Говоря простыми словами, он требовал себе должность своего собеседника.
Он даже обосновывал свое совершенно невероятное требование соображениями союзнического этикета – так как Франция и Соединенные Штаты «выступали союзниками в Северной Африке», то командование должно принадлежать тому из союзных генералов, который был старше чином.
А так как Эйзенхауэр имел только 3 генеральских звезды (он был, по англо-американской системе чинопроизводства, генерал-лейтенантом), а генерал Жиро был полным генералом, с 4 звездами, то какие же тут могли быть еще споры?
Человек, не говорящий ни слова по-английски, одетый в то, чем его снабдили его любезные хозяева, не располагающий ни одним солдатом, ни одной винтовкой и ни одним франком, требовал командования над 100-тысячной англо-американской армией, сидя при этом в кабинете ее командующего.
Поистине, требования «чести Франции» не знали никаких границ.
Эйзенхауэр славился своим тактом и терпением. Именно эти качества и позволили ему удерживать его пост командира союзнической армии, где национальные и личные самолюбия сталкивались буквально на каждом шагу.
Он сделал все от него зависящее, чтобы объяснить своему гостю, что «его предложение несколько неудобно» и что предлагаемый ему титул «командующего французскими войсками в Северной Африке» является совершенно достаточным.
Он даже не стал указывать ему на тот совершенно очевидный факт, что и этот-то титул является фикцией – никто из полномочных французских политических деятелей Жиро на должность не назначал.
Генерал просто давал свое имя для прокламации – в этом и выражался весь его вклад в «общее дело союзников».
Выражаясь языком коммерции, он становился фиктивным председателем фиктивной компании.
Видимо, он и сам это понимал – весь спор шел о названии, в остальном он покупал шар, надутый горячим воздухом. Однако название шара должно было быть как можно более громким – этого требовала «честь Франции».
Впрочем, могло быть и более простое объяснение: генерал Жиро, при всей своей несомненной храбрости, был очень глуп.
V
В фильме «Касабланка», ставшем классикой, вероятно, сразу после его выхода в прокат в 1942 г. (действие фильма происходит в Касабланке при французской колониальной администрации), есть сцена, в которой местному комиссару полиции докладывают – к сожалению, при свидетелях, – что в заведении, которое держит некий Pик, американец, его хороший знакомый, и где он сам регулярно бывает – существует что-то вроде казино.
Комиссар восклицает, что он «шокирован, воистину шокирован». Он велит немедленно арестовать «всех обычных подозреваемых».
Сам комиссар, конечно же, в курсе дела и даже получает от Pикa свою долю от операций, но видимость закона и приличия должны быть соблюдены.
Фильм «Касабланка», помимо всего прочего, был еще и прекрасной комедией.
Возможно, жизнь имитировала искусство, а возможно – искусство имитировало жизнь, но описание того, что происходило в Оране и в Алжире утром 8 ноября 1942 года, сильно напоминает сюжет для оперетты. Оперетты, так сказать, с перерывами для стрельбы.
Генеральный консул США в Алжире Роберт Мерфи явился к командующему сухопутных войск генералу Жюну в настолько неприлично ранний час, что генерал принял его в пижаме.
Консул объяснил генералу, что «пробил час освобождения», и сообщил, что американские войска вот-вот высадятся в Алжире.
Генерал сказал, что он «шокирован, воистину шокирован».
Вообще-то, американцы уже давно вели переговоры с его заместителем, но – по крайней мере, официально – генерал Жюн об этом ничего не знал.
В общем, генерал выразил согласие «подумать о том, как избежать кровoпролития», но тут возникло новое обстоятельство – к генералу Жюну приехал его начальник, адмирал Дарлан, случившийся в Алжире именно в этот момент. Адмирал занимал пост военного министра в правительстве Виши и считался наследником престарелого маршала Петэна.
Это его Черчилль в свое время уговаривал увести французский флот в английские порты.
Узнав о предстоящем вторжении, адмирал не выразил большого удивления, однако поинтересовался: «И как скоро это произойдет?»– выглянул в окно и увидел, что вилла окружена не обычным конвоем, а какими-то новыми, незнакомыми ему солдатами.
Консул довел до сведения своих собеседников, что они, в общем, как бы арестованы и что «охрану резиденции несут истинные патриоты Франции».
Через пару часов, в течение которых никакой высадки не произошло, консул Мерфи в некотором смятении начал подозревать, что он перепутал день операции.
Адмирал Дарлан тем временем сделал пару телефонных звонков, и охрана виллы сменилась еще раз – рота сенегальских стрелков под командованием лично известных адмиралу офицеров быстрым маршем вышла к резиденции командующего.
Впрочем, все обошлось вполне мирно – просто один караул пришел, другой караул – ушел. Обе стороны – и мятежники, и лоялисты – встали по стойке «смирно» и спeли «Марсельезу».
Арестованным теперь стал уже консул Мерфи.
Впрочем, под арестом он оставался недолго.
Вскоре с американских транспортов началась высадка, а в городе и в округе – редкая разрозненная стрельба. Какие-то французские части остались в казармах, какие-то заняли позиции.
По крайней мере одна рота вышла навстречу десанту под командованием своего офицера, который любезно осведомился: «Где это вы так задержались?»
Короче говоря, через час адмирал Дарлан объявил консулу, что арестованным он все-таки считает себя самого, и попросил мистера Мерфи «как можно скорее установить связь со старшим воинским начальником американского десанта».
Таковой был найден и – в обмен на гарантии сохранения мира и спокойствия в городе – получил капитуляцию гарнизона и полномочия отдавать приказы местной полиции и жандармерии.
И Алжир, и Оран были заняты без большого сопротивления, американские потери здесь в основном оказались результатом собственных ошибок – рейды «коммандос» с целью захвата портов до начала основной операции окончились полной неудачей, попытка высадки воздушного десанта не удалась настолько, что добрая половина самолетов с десантниками (вылетевшая из Гибралтара) не нашла не то что своих целей, но даже и Африки, но в целом к 9 ноября стрельба в Алжире утихла.
В Касабланке, однако, картина оказалась менее отрадной.
В порту стояла французская эскадра, а старшим воинским начальником был очень распорядительный и дееспособный человек генерал Огюст Ногэ.
Ситуацию он видел следующим образом: французская территория, порученная его ответственности, оказалась под угрозой.
Делают это американцы или англичане – это был для него вопрос второй, а первый состоял в том, что сам по себе факт высадки при отсутствии сопротивления ставил под вопрос нейтралитет правительства Виши.
А именно этот нейтралитет оставлял южную Францию неоккупированной. К тому же для гарантии хорошего поведения Виши Германия в 1940 г. удержала в плену полтора миллиона французских солдат, судьбу которых надо было тоже учитывать.
Инструкций из метрополии не было – маршал Петэн протестовал, конечно, и в письме к Рузвельту говорил что-то о «чести Франции», но решения на месте надо было принимать немедленно.
И генерал их принял – батареи береговой артиллерии открыли огонь по кораблям США, флот сделал попытку вылазки, а немецкая миссия в Касабланке получила уведомление о том, что «губернатор будет сопротивляться нарушению нейтралитета его страны всеми средствами, которые только имеются в его распоряжении