Отец Гавриил был мостом. Через него мы видели, каков на самом деле живой святой. Повезло тем людям, которые знали живого святого Николая или еще какого-то живого человека, которого потом канонизировали, но не часты случаи, когда святого канонизировали тогда, когда еще живы были его знакомые. Это нам подарил отец Гавриил.
митр. Николай
Отец Гавриил был воплощением свободы, – конечно, помимо всех остальных христианских добродетелей. Свободы – не в современном понимании этого слова, как вседозволенности и распущенности, а именно христианской свободы. Он не был зависим от мнения людей, его не интересовало положение в обществе, он всегда руководствовался голосом своей совести. Мог обличить любого, включая самых высокопоставленных политиков и иерархов, не говоря уже о монахах, об игуменье, – и это не было дерзостью со стороны отца Гавриила: люди чувствовали, что у него есть на это право, и прислушивались к нему. Многих это раздражало, но он ничего не боялся и никогда не человекоугодничал. Люди, которые не признавали за старца и были с ним холодны, абсолютно его не раздражали, – это его не тяготило. У отца Гавриила не было любимчиков, он любил всех.
Быть рядом с ним порой было очень нелегко. Он служил самым простым, самым грешным людям, утешал, наставлял их и от нас, монашествующих, требовал того же. Были моменты, когда он был дедушкой, сладким каким-то. С ним было всегда очень интересно, очень тянуло к нему, все время хотелось быть рядом с ним. В эти мгновения терялось чувство времени: порой было сложно понять, часы или минуты длилась наша беседа. Я думаю, что это качество очень святых людей. Все время хочешь с ними быть, их слушать, приятно даже просто смотреть на них.
Когда отец Гавриил первый раз пришел жить в монастырь Самтавро, он выбрал себе маленький деревянный курятник, хотя была поздняя осень. «Здесь будет жить монах Гавриил, и никто не посмеет войти сюда», – объявил он всем. Я и Мариам (Микеладзе) все-таки осмелились прибрать его жилище, потому что оно было все в помете. Во время уборки он неожиданно зашел, мы испугались, так как думали, что нашим поведением его разгневали, но оказалось наоборот, он нас благословил.
У отца Гавриила голос был очень громкий и какой-то резкий голос. Как-то, когда мы были уже послушницами в Самтаврийском монастыре, я вдруг услышала его голос, и побежала на звук голоса. Когда увидела отца Гавриила, меня прямо дрожь проняла, колени тряслись. Было такое чувство, как будто это ангел, а не человек. И это впечатление, это чувство благоговейного страха у меня всегда присутствовало рядом с ним, несмотря на то что мы четыре года практически каждый день общались. Рационально, логикой понять отца Гавриила было нельзя, я и сейчас очень многого не понимаю, но его можно было чувствовать сердцем.
Ну и без яркого чувства юмора отец Гавриил не отец Гавриил.
иг. Феодора
Впервые я увидел отца Гавриила в 1988 году во время Великого поста, когда в монастыре Самтавро, где он подвизался последние годы жизни, проходило таинство елеосвящения. Я тогда был мирянином и в первый раз принимал участие в этом таинстве. Вдруг я увидел, что какой-то монах вошел в храм и выборочно начал обращаться к разным людям – в основном это была молодая паства, первая волна конца советского периода, которая пришла в церковь. Он обращался то к одному, то к другому, говорил им: «На колени!», и они опускались на колени. Это для меня было немножко странно, я не был тогда еще силен в вере, был новичком в Церкви и подумал, что это, наверное, какой-то странный человек: в советский период много случайных людей попадало в церковь, и, наверное, он один из таких чудаков. И еще подумал: «Лишь бы он не подошел ко мне и не сказал становиться на колени».
После того как я понял, что он по-настоящему святой человек, стал к нему ходить. К сожалению, делал это не так часто, как мог бы… Для меня это было трудно, потому что это не были такие простые встречи с духовными лицами, как мы привыкли. Это было очень трудно, и я очень переживал эти встречи, они всегда производили такое впечатление, словно через меня проходил электрический ток, и иногда бывало, что, выходя от него, я многого уже не помнил.
Отец Гавриил любил всех и обо всех молился, но подчеркивал, что, кто борется с Грузией, кто притесняет Грузию, тот борется с Пресвятой Богородицей, – не надо этого делать. Чудеса вокруг него происходили ежеминутно, было впечатление, что нет ничего такого, чего он не сможет сделать.
прот. Зураб Цховребадзе
Суть отца Гавриила мне трудно объяснить словами. Скажу так: когда человек бывал у него в гостях, рядом ли сидел или где-то поодаль, отец Гавриил мог действовать, как бы вынося из него все плохое и внося благо. Он мог изменить судьбу человека. У него была какая-то такая монашеская мощь. Когда ты был у отца Гавриила, особенно у него к келье, у тебя было восприятие, как у ребенка, ты не все мог воспринимать до конца. Думал, но не мог все анализировать. А когда выходил от него, все прояснялось.
Проповедовал отец Гавриил не хрестоматийно, слушать его – это был праздник. Приходили люди с тяжелыми проблемами, а уходили – улетали как на крыльях. Он был на ангельском уровне, для него не было преград, он все мог, потому что он полностью существовал в Боге. Я многих встречал, кто уверился в святости отца Гавриила, но каждый видел высоту его святости в своей мере. В полной мере никто не может это увидеть. Я уверен, что и на десять процентов не могу передать его святость. У лягушки есть такая особенность: она видит только серые краски. И вот когда насекомое перед ее глазами делает скачок, язык лягушки его ловит. В этот момент лягушка видит только это насекомое. Если она увидит еще хотя бы одну травинку, ее мозг не сможет переварить этот напор информации. Так и наш мозг – до какого-то уровня может переваривать информацию, а с какого-то уровня уже не может.
Существует много видов письменности: арабы пишут справа налево, мы пишем слева направо, китайцы пишут сверху вниз, но кто-нибудь слышал про то, чтобы писали снизу вверх? Сейчас расскажу, к чему я веду. Отец Гавриил во дворе своего дома абсолютно сам, в одиночку построил церковь. Три раза ее разрушали и три раза он опять строил. И он в ней написал: «Хвала Всевышнему Господу», но не как обычный человек написал бы слова – сверху вниз, и слово «Господь» оказалось бы внизу, – он написал эту фразу наоборот, так чтобы Господь оказался наверху, – это был его взгляд на все.
У отца Гавриила были такие манеры, что актеры союзного масштаба, народные артисты советского союза приходили на него посмотреть. Если бы ты его увидел, ты бы подумал: «С кем я нахожусь?..» Например, он с тобой разговаривает. Взял, допустим, книгу, отвернулся, повернулся – и облик у него уже другой. Он мог его менять каждую секунду, иногда даже шокировал.
Никогда не было такого, чтобы он кому-то сказал «сын мой». Его формой обращения было: «брат», «сестра», а дистанцированный вариант – «ближний». Например: «Брат мой, Кирилл, это так, так, так». А если ты не понимаешь, переспрашиваешь, то он уже обращался: «Ближний мой» – немного дистанцировался. И никогда не бывало такого, что: «Я тебя благословляю, чтобы ты сделал так, так и так». Он всегда обращался с просьбой, и просьба эта была такая, что ты не смог бы отказать. Как, например, когда маленький ребенок только начал разговаривать и что-нибудь просит – ты не сможешь отказать.
Однажды я отца Гавриила спросил: «Каков ваш крест?» Он по-юродивому по-своему сказал: «Грузия и половина России». Но сейчас слава о нем идет уже по всему миру. Иконы отца Гавриила мироточат.
Он во всем был победителем. Как в Псалтыри у Давида: «Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся? Господь Защититель живота моего, от кого устрашуся?»
Звиад Ониани
По понедельникам мы ходили в Тбилиси в Сионский кафедральный собор на молебен, который служил Патриарх. Шел 1991 год, неспокойное время. Транспорт не ходил на улице было опасно. Мы возвращались из Тбилиси обратно в монастырь во Мцхету, и вдруг кто-то выскочил на дорогу: это были вооруженные люди, нам приказали остановить машину. Отец Гавриил, который был с нами, очень разозлился: как эти люди посмели нас остановить?! Он сказал, что, мол, сейчас я выйду и покажу им, как нас останавливать. Я испугалась, боялась, что будет только хуже из-за того, что отец Гавриил выйдет, вдруг будут стрелять. А он вышел из машины, что-то им сказал, те сразу успокоились и с миром нас отпустили.
Как он молился? Я с книгой его не видела, но он постоянно молился, все время молился или помогал людям. У него были четки, по которым он молился в келье. Всегда говорил словами из Евангелия, – других книг у него я не помню.
Как он спал? Один раз я зашла к нему в келью; стояла поздняя осень или зима, уже было очень холодно. Отец Гавриил лежал в тахте: откидная крышка кровати была открыта, он лежал внутри и говорил, что ему очень холодно. Может быть, ему правда было холодно, но скорее он спал так, чтобы почувствовать себя в гробу. Не знаю, насколько это помогало от холода.
Отец Гавриил часто говорил: «Я голоден!», «Не накормили меня! Срочно мне лобио сварите!». Но, когда ему готовили, он потом этим угощал гостей, говорил: «О, ко мне гости идут! Приготовьте еду для гостей!» Я ни разу не видела, чтобы он сам ел. Еду ему приносила, но за едой я его никогда не видела. Вино немного пил, это видела.
Еще он учил послушанию и очень не любил формализм, раздражался, когда матушки вечером приходили к нему и хоть и по старой монашеской традиции, но по сути формально говорили: «Прости, отче». Он спрашивал: «За что тебя простить? Что ты мне сделала?»
По имени никогда меня не называл, звал «Кутаисо»[10]. А потом, много лет спустя, я как-то пришла к нему, ему было уже очень плохо, он лежал, щеки были красными от жара. Я спросила: «Ты не узнал меня?», потому что он всегдавстречал