Все его проповеди были очень живыми. Вот иногда некоторые проповедуют, слушаешь, но оно как-то в тебя не входит. А тут ты все как губка всасываешь, все заходило внутрь. Он создавал во время проповеди праздничную атмосферу, но, если кто-то переходил на неуместную тему, отец Гавриил мог строго так посмотреть и сказать: «Этого нам здесь не надо», и сразу эту тему меняли.
Он мог говорить на внешне абсолютно не связанные с сутью вопроса темы, но ты понимал все так, как тебе надо было понимать. Например, он говорил тебе про твои грехи прямо при людях, причем про такие грехи, про которые даже на исповеди стыдно сказать… Один раз он мне говорил такие вещи при людях, а там и монахини были. Думаю: «Слушай, что он делает?!» Потом я узнал: кроме меня, никто ничего не слышал. Один раз другому человеку так при всех что-то говорил; я там тоже нахожусь, грузинские слова слышу, родной язык слышу, но ничего не понимаю. В таких ситуациях его понимал только тот, с кем он говорил.
В русском языке есть такая хорошая фраза: на грани фола. Вот отец Гавриил никогда не фолил, но всегда был на грани фола. У него было это мастерство. Он мог небрежное слово сказать, но чтобы совсем неприличное и недопустимое – такого не было. У юродивости есть своя специфика, юродивые много чего делают, но никогда не фолят. Если ты фолишь, значит, это все не от Бога. Он был как заслуженный артист, только Божественного театра. Так он проповедовал.
Звиад Ониани
Церковь, которую построил отец Гавриил
Отца Гавриила я знаю с детства, он был моим хорошим другом еще до службы в армии. После окончания армии он вернулся домой. Тогда был разгар гонений на веру. Коммунистическая партия как ястреб бросалась на верующих людей, но он ей не подчинился. Он пришел из армии и в своем доме, где и отец жил, и мать жила, – в этом месте он построил маленькую часовню. А государство, чиновники чуть с ума не сошли: как в это время церковь строить… И напали на него, а он не сдавался. Ему приказали немедленно разрушить часовню, а он не разрушал, ни за что не разрушал. Его били, водили в НКВД, били его крепко, но он не сдался. Ни за что не разрушил.
А тогда было такое время, что книги, иконы, в том числе ценные, которые государству не нужны были, вывозили куда-то на свалки. И отец Гавриил ходил на свалки их искать. Он много книг нашел, хороших, важных книг. Церковную утварь находил. Все это собирал и использовал найденное при создании своей часовни. То, что он построил, было изумительно: икона на иконе. А представители государства все время, каждый день к нему приходили и пугали его: мы тебя расстреляем, мы тебя убьем. Но он не сдавался: «Зачем вы меня убьете? Я верующий человек». Он был немного юродивый такой. И долго это время длилось. Потом келья у него там была, рядом мать жила. Эту келью он обвешал иконам и написал у дверей при входе: «Женщинам сюда заходить запрещено».
архим. Иоаким
Первое, что Василий начал делать после возвращения из армии, – строить храм в своем дворе. Построил один раз – храм разрушили. Второй раз – опять разрушили. В третий раз построил – уже не разрушили. Все иконы, которые он находил, собирал в этом храме. Это был не в общем смысле храм, а какое-то такое странное здание с маленькими перегородками, несколькими входами и выходами, как лабиринт. И вся эта церковь увешана иконами разного размера.
митр. Даниил
Часто я видела его очень серьезным, в основном в Тбилиси, в церкви, им построенной, где он запирался во время поста, хотя и там ему не давали покоя, шли и шли к нему, а он никому не мог отказать и принимал всех в своей келье. Здесь он всегда был задумчивым и сосредоточенным, не шутил и не юродствовал, обсуждал с нами серьезные духовные вопросы. В этом месте он и выглядел по-другому: белая прозрачная кожа, спокойный взгляд. «Я осознал свою немощь», – часто повторял он. Эти слова звучали очень искренне – он говорил это от чистого сердца.
иг. Феодора
Как-то отец Гавриил завел нас в храм, который построил своими руками. Открыл двери, включил свет, и у нас вспыхнуло чувство, словно мы попали в сказку типа «Алисы в стране чудес». На улице было очень темно, и вдруг как будто тысяча, миллион лампочек разом включились. Там были не только лампочки, но и какая-то чешская бижутерия, елочные игрушки, – все сверкало. А главное, многие иконы были вырезаны из газет, которые он находил в мусоре. Мы все начали плакать, потому что это было абсолютно неземное место и неземное состояние. Мы стояли на коленях и плакали.
Тамуна Иоселиани
Отношение к иконам
В советские времена очень много икон оказывалось на мусорной свалке, их выбрасывали. Отец Гавриил находил эти иконы, собирал и делал для них рамки, оклады, старался их облагораживать, какие бы они ни были, с любовью относился ко всему, что было связано с именем Христа.
митр. Даниил
У него было особое благоговение к иконам. Однажды мы разбирали и переносили большую Иверскую икону Богородицы, и он с такой любовью и благоговением ее протирал, чистил! Порой он даже занимался тем, что собирал банки из-под рыбных консервов, раскраивал их и делал оклады для икон.
мон. Евдокия
Как-то отец Гавриил очень разозлился, когда мы хотели поменять в храме иконы, потому что они были не канонические, а мы хотели, чтобы все было каноническим. И началось такое вот движение, чтобы все устроить как нужно. А старые матушки, которые давно уже жили в монастыре, конечно, любили свои иконы и привыкли у них молиться. Отец Гавриил, когда узнал о наших намерениях, назвал нас баптистами и очень рассердился. Мы, к счастью, не смогли поменять эти иконы, а потом они начали мироточить.
Отец Гавриил сам делал иконы, вырезая их из газет, и всегда очень переживал, что там печатают изображения икон, которые потом могут выбросить, – это нельзя. По телевизору он как-то раз увидел фильм про Иисуса Христа и прямо начал целовать телевизор. И еще у него была картина, кажется, Марии Египетской… ужасная картина для нас, конечно, но для него это была святая икона. Он все воспринимал как-то по-своему…
иг. Мариам
Отцу Гавриилу очень не нравилось, когда в мирских газетах печатали иконы, и он очень переживал по этому поводу. «Кто знает, куда потом выбросят эти иконы; нужно запретить их печатать в мирских газетах. У каждой иконы есть свой ангел, поэтому их нужно почитать». Даже к изображению обыкновенного человека он относился с большим почтением: «Это же образ Божий!» Газеты он подбирал, сначала просматривал, не напечатана ли в ней икона, потом читал – вдруг в ней напечатано Слово Божие – и лишь после этого сжигал. Говорил: «Нельзя использовать газеты в непотребном месте». Так же он относился и ко всем книгам. Ему не нравилось, когда на обложке была изображена икона, говорил: «Это непочтительное отношение, книга пачкается», всегда отрывал такую обложку и отдельно прятал.
Отец Гавриил говорил: «Если у иконы сохранился лик, ведь можно же ее обновить, сделать ей новую рамку. Как можно зарывать в землю или сжигать икону Господа или святого? Если на обратной стороне иконы недостойное изображение или что-то другое непотребное и его невозможно стереть, то в таком случае, если даже покроешь это краской, порочность все равно останется внутри – тут расставлены сети лукавого, который хочет часть своей нечисти оставить на святыне. Лишь в этом случае икона сжигается.
Когда икона уже завершена, написана, некоторые начинают ее рассматривать и говорят, что что-то им не нравится или чего-то недостает, цвета плохо подобраны. Этого делать нельзя: вдруг на нее сошел Дух Святой. К Кому тогда они прикасаются?»
прот. Арчил Миндиашвили
На отце Гаврииле обычно висели разные иконы, причем он очень любил сам делать для них оклады. Брал, например, какую-нибудь фотографию иконы и делал для нее рамку. Он столько любви вкладывал в эти иконы, столько трудов, что у него они, кажется, были настоящие. Я тогда в первый раз задумался о том, что такое икона: это только изображение, которое можно сфотографировать, или что-то еще?
митр. Николай
Уроки смирения
Отец Гавриил не брезговал грешниками, любил их, легко прощал всякие слабости, но был строг с высокомерными людьми, очень хорошо чувствовал фальшь и был непримирим к формальности и чопорности. Например, если кто-нибудь формально говорил: «Я грешник» или «Прости», он всегда имел для таких случаев свои способы лечения: сперва восхвалял до небес, а потом ругал самыми последними словами. Иногда часами заставлял стоять на коленях, бывали случаи, когда давал благословение поцеловать человека, который тебя раздражает или которого ты не любишь.
Интересно, что люди, которых отец Гавриил обличал, вне зависимости от того, нравился он им или не нравился, все ему повиновались. Когда он говорил: «На колени!», люди всегда вставали на колени.
Отец Гавриил всегда говорил, что самое главное – это смирение, послушание. Он мог сказать, что ты святая Нино, мать Грузии, и сразу же – что ты самая плохая женщина, плохого поведения. Он мог говорить очень плохие слова, даже вульгарные и на людях. Но никогда от этого не было больно, хотя он мог очень грубо сказать, мог даже ударить.
Если отец Гавриил чувствовал, что у человека есть какая-то слабость, он или намекал, или говорил, или делал что-то такое, чтобы показать, что он все знает. Я и сама часто боялась, что он сейчас все скажет про меня, потому что знает. Я ему ничего не говорила, но у меня было такое чувство, что он все знает и сейчас все всем скажет.
Он часто нас просил куда-то поехать вместе с ним, а с таксистами у него были свои методы общения. Когда я садилась в машину, я знала, что таксиста сейчас ждут большие сюрпризы. Помню, таксисты с удивлением и ужасом на него смотрели: отец Гавриил мог ничего не заплатить, или заплатить в сто раз больше, или сказать что-то типа: «Сейчас выходи, встань на колени». Бедные таксисты не знали, что их ждет. Это я очень хорошо помню.