– Я хочу говорить с князем Мекленбургским, – заявил он, оглядев нас.
– А что, ты столь знатен, что говорить с епископом и русским боярином тебе не по чину? – усмехнулся я в ответ.
– Но ведь ты командуешь здешними ратниками?
– Верно. Но кто ты, чтобы я говорил с тобой?
– Мое имя Яков Неродич, а запорожцы прозвали меня Бородавкой. Я кошевой атаман.
– Чего ты хочешь, атаман?
– Я хочу, чтобы вы заплатили нам выкуп. Тогда мы уйдем.
– А больше ты, вор, ничего не хочешь? – воскликнул Аникита.
– Не лайся, боярин, я не с тобой речь веду, – ответил Бородавка презрительно.
– Креста на тебе нет, разбойник! – возвысил голос епископ.
– Як то нема? – насмешливо изумился тот в ответ, расстегнув ворот. – А ось на шее?
– Прокляну! – почти проревел на это преподобный Сильвестр, но насмешливый казак только хмыкнул в ответ.
– Послушай меня, атаман, – вступил я в разговор. – Больше того, что вы уже сделали, вы ничего сделать не сможете. За стены я вас не пущу, а посады вы уже пограбили да пожгли. Скоро начнутся дожди, и вам ничего не останется, как уйти, потому что зимовать тут негде. Вы сами все разорили. Поэтому послушай доброго совета, иди отсюда подобру-поздорову. Может, там, на Диком поле, вы и рыцари, стоящие за христианскую веру против поганых. Но здесь вы просто разбойники, которых наняли польские паны, чтобы не подставляться под пули самим. Это не ваша война, и вам тут делать нечего, уходите.
– Ты, князь, верно, надеешься получить подмогу от ополчения, только зря. Король Сигизмунд собрал большое войско и скоро будет под Москвой. Так что им не до вас. Заплатите выкуп – и мы уйдем, не заплатите – будем стоять здесь, пока вы не начнете дохнуть внутри своих стен.
– Ты говоришь, что король Сигизмунд собрал войско и идет к Москве?
– Так и есть!
– Как интересно, – удивился я и, подойдя к краю стены, нагнулся в сторону казака. – А что, с порохом у короля все благополучно?
Мимолетная тень набежала на обветренное лицо казачьего атамана, потом он широко улыбнулся и заразительно рассмеялся.
– Говорят, его величество, когда взорвался его порох, упал с лошади в такую грязь, что его потом целый день отмывали! При том что грязнее всего были его королевские шаровары!
– А его высочество королевич?
– Не знаю, но тоже обделался!
Мы посмеялись вместе с ним, но казак внезапно оборвал смех и серьезно спросил меня:
– А откуда ясновельможный князь про порох знает?
– Птичка на хвосте принесла… Так что уходи, казак, хватит кровь православную проливать латинянам на радость.
Когда парламентеры уехали, Сильвестр, пристально глядя на меня, задумчиво проговорил:
– Странный ты иноземец – вроде лютеранин, а о крови православной печешься. Ни наших, ни казачьих смертей не хочешь. Отчего так?
– Оттого, владыко, что войска у меня мало.
– Что?
– Было бы у меня войска довольно, преподобный, – ответил я ему задумчивым голосом, – я бы эту шайку православную по ветру развеял, а тех, кто уцелел, по деревьям бы приказал развесить. И знаете что, владыко, в будущем крови православной от этого действительно куда меньше пролилось бы. Вот так-то!
На следующий день казаки ушли. Мы еще три дня не выходили из города, ограничиваясь лишь конными разъездами и разведкой. Наконец вернувшийся из поиска Казимир доложил:
– Ушли казаки, далеко ушли.
– Ну и славно. Мы тут тоже погостили, пора и честь знать.
Провожали нас всем городом и с колокольным звоном. Оказать честь лично вышли епископ Сильвестр и резко поправившийся князь Одоевский. Наша колонна уже вышла из города, когда к ней присоединился отец Мелентий верхом на хорошей лошади и в сопровождении пары служек.
– Отче, вы все-таки решили вступить в мой регимент? – спросил я его.
– Нет, что вы, я же говорил вам, князь, у меня дела в Устюжне.
– Значит, нам по пути.
Осенняя распутица еще не началась, и лошади бодро мерили копытами дорожные версты. Мы ехали с отцом Мелентием рядом и развлекали друг друга беседой. Иеромонах, очевидно, происходил из какого-то знатного рода, попавшего в опалу во время Смуты, и был насильно пострижен в монахи в Кирилло-Белозерском монастыре. Будучи человеком с живым характером и авантюрной жилкой, отец Мелентий, как видно, сумел найти себя в служении церкви и занимался выполнением различных щекотливых поручений своего игумена. Разумеется, он не сказал мне этого прямо, но догадаться было нетрудно. Мое чутье подсказывало, что интерес иеромонаха каким-то образом связан с моим делом. Но как это может быть связано, я пока не понимал и поэтому слушал рассказы отца Мелентия со всем вниманием, усиленно прикидываясь при этом простым наемником, не интересующимся ничем, кроме войны. Благо это было нетрудно – мой собеседник прекрасно знал устройство русского войска, участвовал во многих сражениях и, что самое ценное, был умелым рассказчиком. Я в ответ рассказывал иеромонаху об устройстве европейских армий. О Кальмарской кампании, участником которой был сам. Аникита и Казимир, если не были заняты, тоже принимали участие в наших беседах, но в основном мы говорили один на один.
Однажды вечером мы остановились на ночлег в небольшой деревне, чудом уцелевшей во время Смуты. Устюжна была уже недалеко, и следующий раз мы будем ночевать там, а сегодня разбили бивуак вокруг убогих изб. Осмотрев эти неприхотливые жилища и отметив, что топятся они по-черному, я решил, что крыша над головой – это хорошо, а вот клопы – нет, поэтому ночевать мое высочество будет под открытым небом. Благо князь Одоевский на прощанье подарил мне изрядную медвежью шубу и риска замерзнуть не было. Казимир, как обычно, усвистал на разведку вокруг лагеря с несколькими казаками. Вообще не представляю себе, когда он спит: я засыпаю – он где-то в засаде, просыпаюсь – он уже на месте, бодрый и веселый, со свежими новостями. Кароль ушел проверять караулы, а мы с отцом Мелентием и Аникитой, поужинав, сидели у костра.
– Все никак не надивлюсь обычаю твоему, князь, – начал разговор иеромонах. – Иной раз глянешь – ведешь себя важно, куда там нашим князьям и боярам. Глядишь грозно да речь говоришь так, что римскому кесарю впору. А иной раз прост вовсе, с казаками беседуешь так, будто всю жизнь с ними знался.
– В чужой монастырь, святой отец, сам знаешь, со своим уставом не ходят, – отвечал я ему. – А с волками жить – по-волчьи выть.
– Вот-вот, и поговорки наши знаешь. И речь наша для тебя будто родная.
– У меня были хорошие учителя, они научили меня многим наукам и разным языкам.
– И что, все князья в немецких землях таковы?
– По-всякому бывает. Разного толка люди попадаются, бывают книжники, бывают молельщики. Иные к ратному делу склонны, а иные только жрать, спать да девок портить. Все как у вас.
– А кесарю своему вы разве служить не должны?
– В прежние времена должны были, а теперь только деньги даем, чтобы император мог войска нанять.
– И много ли даете?
– Согласно Вормсскому матрикулу, имперское войско должно быть из четырех тысяч конной и двадцати тысяч пешей рати. Мое княжество содержит почти две сотни конных и семьсот человек пешцев. Все в добром доспехе и со справным оружием.
– Немного для всей империи-то! – воскликнул внимательно слушавший нас Аникита.
– По мирному времени хватает. К тому же у императора свое войско есть, равно как и у всех курфюрстов и прочих князей. Так что случись война – тысяч сорок – пятьдесят император в поле выведет.
– А в прочее время вам, значит, кесарю и служить не надо?
– Нет. И мне мои рыцари все больше не служат, а щитовые деньги платят, чтобы я наемникам платил, а их от хозяйства не отрывал.
– У нас не так: получил поместье – будь добр в свой черед отслужи великому государю, а скажешься в нетях – враз без земли останешься!
– Ну так у вас и жизнь совсем другая, вам пока нельзя иначе. Однако со временем и у вас так будет.
– Чего это вдруг?
– Ну сам посуди, Аникита Иванович, какое войско лучше – то, которое время от времени собирается, или то, которое постоянно служит?
– Да если я постоянно служить буду, моя вотчина совсем в запустение придет!
– То-то и оно, но ведь, с другой стороны, кабы ты дома был, разве разорились бы так твои деревеньки? А если вотчина в порядке, так и щитовые деньги платить неразорительно.
– Это что же, дворяне да бояре и служить не будут?
– Да отчего же не будут? Вошел новик в возраст – так пусть послужит! Только не ставить молокососа во главе войска, оттого что его пращуры ратных в бой водили, а пусть послужит ратником в полку вроде польских гусар. Если покажет себя толковым – продвинется по службе, а нет – пусть в вотчине сидит да сопли на кулак мотает. Если пользы нет, так хоть вреда не будет!
– У нас так нельзя, – задумчиво проговорил Вельяминов, – у нас если отец большим полком командовал, то и сын его должен. Иначе поруха чести и умаление роду!
– А войско погубить, оттого что во главе его царского брата[34] поставили, который в ратном деле ни уха ни рыла, значит, можно? – с жаром воскликнул молчавший до поры отец Мелентий.
– То был не истинный царь! – упрямо набычившись, отвечал ему Аникита.
– А ты помнишь, сколь раз на Казань рати ходили?
– Меня в ту пору еще матушка не родила, а что?
– А то, что ее могли еще в первый поход взять! Поганые тогда, как войско царское увидели, в замешательство пришли, а полковые воеводы – нет бы ее без боя взять, все родами мерились да спорили, кому первому заходить в город! Татары же тем временем опамятовали и ворота закрыли да на стены взошли. Через эту дурь боярскую множество людей ратных зря погибло, а уж денег и вовсе без счета на снаряжение войска, да на пушки, да на зелье и прочее потратили! А все спесь княжеская да боярская!
– Полно вам ссориться, чего доброго, еще подеретесь! – усмехнулся я. – Тогда назначай вам епитимью.