– Ну надо – так надо, раз по обычаю, стало быть, дело богоугодное. Только смотри, без лютости.
Жилище земского старосты, где и расположили раненого иеромонаха, было хотя и невелико, но и не сказать чтобы совсем мало. Еще не терем, но уже и не изба. Во дворе нас никто, как положено, не встретил, что дало повод Аниките еще больше рассвирепеть и схватиться-таки за плеть. Пока он искал, куда бы приложить свой инструмент, я скользнул внутрь и тихо, насколько это позволяли ботфорты, подошел к горнице, где лежал страждущий. Внутри с ним кто-то был, и до меня донеслись обрывки разговора.
– Не пойму я тебя, батюшка, что за дело тебе до однорукого и его внучек.
– А тебе не надо ничего понимать – делай то, что тебе велено, да помалкивай!
– Да я-то сделаю, только какое такое воровство от них может случиться? Старик-калека да вдова с двумя дочками. Никакой шкоды от них николи не бывало, разве муж ее покойный кого в лавке обвесит, так то…
Некстати скрипнувшая под ногой половица заставила говоривших замолчать, а я, чертыхнувшись про себя, нарочито громко топая, зашел в горницу и обратился к лежащему в постели иеромонаху:
– Как ты себя чувствуешь, святой отец?
– Благодарствую, князь, на добром слове, слава Господу, немного лучше.
– Аминь! Ну что же, хорошо, коли так. Вот тебе фляга моя, пусть тебе из нее рану моют да чистыми тряпицами перевязывают. Бог даст, затянутся твои раны, может, еще и встретимся.
– А ты, князь, уезжаешь разве?
– Да. Нечего мне тут делать. Двор, где я останавливался, сгорел совсем, да и дела у меня…
– Совсем сгорел?
– Почти, только однорукий да дочка его и остались, да и те вроде ума лишились из-за своих.
– Из-за своих?
– Так девочки их то ли в дыму угорели, то ли в том амбаре от татей прятались, что дотла сгорел.
– Горе-то какое, Господи…
– Вот-вот. Ой, Еремей Силыч, забыл совсем, тебя там боярин Вельяминов чего-то ищет.
– А зачем я ему? – спросил староста, подозрительно глядя на меня.
– Так а я почем знаю? – удивился я с самым искренним видом. – Дело, говорит, у него до тебя.
Староста с озабоченным видом вышел вон, а я тем временем прощался с иеромонахом, давая ему последние наставления по поводу его раны. Снаружи послышался истошный крик:
– Помилуй, боярин!
И засвистели плети. Отец Мелентий прислушался и спросил:
– За непочтительность?
Я в ответ лишь развел руками – дескать, что я могу, порядок такой. На что иеромонах только вздохнул.
– За непочтительность надо!
Выйдя во двор, я нашел экзекуцию уже законченной, а Аникиту – строго выговаривающим охающему старосте:
– Будешь знать, как князьям перечить! Теперь проси у князя прощения за невежество свое да благодари за науку!
– Что, поговорили? – спросил я, усмехнувшись, у Аникиты. – Тогда собирай своих и, не мешкая, в путь, пора нам.
Вскочив на коней, наше воинство тронулось прочь из Железного Устюга. Местные жители нам вслед не махали, впрочем, не осыпали и проклятиями. И лишь городские мальчишки какое-то время бежали следом, провожая нас. Когда город совсем скрылся из виду, к нам из леса выехали трое моих драбантов, сопровождая телегу, в которой сидел однорукий Лука со всем семейством.
– Ты что, их всех забрал? – немного удивленно спросил я у Казимира.
– Так добром они Марьюшку не отдавали, а приказа рубить не было, – отвечал мне бывший лисовчик с самым невинным видом.
– Много ли народу видело, как их вывозили?
– Нет, ваше высочество, я велел их рогожей накрыть, так что никто их не видал.
– Пожалуй, ты все правильно сделал.
Семейство бывшего кузнеца тем временем с тревогою следило за нашим разговором, как видно, гадая о своей дальнейшей судьбе. И только Маша довольно улыбалась, глядя на меня лучистыми глазенками, совершенно ни о чем не заботясь. Неподдельная радость маленькой девочки передалась мне, и я улыбнулся ей в ответ.
– Здравствуй, Марьюшка, ты скучала по мне? – обратился я к девочке.
– Скучала, – ответила она и тут же спросила: – А ты привез мне гостинец?
– А как же, и тебе, и Глаше, и матушке вашей с дедом. Только сейчас недосуг, а как встанем на привал, так я вам их и отдам. Хорошо?
– Нужен мне твой гостинец, черт ты заморский! – пробурчал на мои слова старик.
– Не скрипи, старинушка, – усмехнулся я, – житья бы вам в Устюжне все одно не дали бы, и ты, поди, знаешь почему. А так увезу вас в Москву да к делу пристрою – глядишь, и проживете.
– Что-то ты больно добрый.
– Что есть, то есть!
Когда мы вернулись в Москву, уже изрядно похолодало и зарядили дожди. Последние версты были сущим мучением, но близившаяся цель нашего путешествия придавала нам сил. Стрельцы, караулившие заставу, поначалу не хотели выходить и убирать рогатки, но взбеленившийся Вельяминов так кричал и грозил им всякими карами, что его признали. Кто-то из караульных сбегал за Анисимом, благо тот, по счастью, был недалеко, а уж он распорядился запустить наше бравое, хоть и изрядно промокшее, воинство.
– Это хорошо, что ты, князь, вернулся, – торопливо рассказывал он, намокая вместе с нами под дождем. – Сегодня переговоры с ляхами были, договорились, что они всех русских отпустят, какие есть в Кремле.
– Это пленных, что ли?
– Не только пленных, а всех бояр, какие вместе с ними в Кремле заперлись. Видать, совсем невмоготу им в осаде, не иначе скоро сдадутся.
– Дай-то бог, – перекрестился Аникита, – а когда выпустят?
– Договорились, будто завтра поутру.
– А это еще что такое? – воскликнул я, от неожиданности осадив лошадь.
На месте нашего лагеря вместо палаточного городка стоял настоящий форт. В центре него возвышался настоящий терем с высокими стрельчатыми крышами и ведущими на второй ярус наружными лестницами. По углам высокие четырехугольные срубы, крытые дранью, а промежутки между ними огорожены тыном. Пока я, Аникита и Кароль потрясенно смотрели на это невесть откуда взявшееся сооружение, довольный произведенным эффектом Анисим подскакал к воротам и закричал:
– Спите, басурмане? А ну отворяй!
– Wer ist da? – раздался голос из-за ворот. – Bist es du, Anissim? Was zum Teufel möchtest du?[35]
– Открывайте, шайзе свинорылые! – закричал им стрелецкий сотник.
– Und verdammt, schnell[36], – добавил фон Гершов.
Караульные сообразили, что Анисим вряд ли так хорошо научился немецкому, выглянули из своего укрытия и, узнав своего командира, кинулись открывать ворота. Как видно, из терема нас заметили раньше, и, едва мы въехали в ворота, нам навстречу выбежал Рюмин.
– Прошу простить меня, ваше высочество, если бы я знал о вашем приезде заранее, я бы приготовился к встрече наилучшим образом…
– Полно, – оборвал я его словоизлияния, – если у тебя внутри натоплено, я все прощу.
– Ну разумеется!
– Тогда вели принять коней, – весело проговорил я, спешиваясь, и, обернувшись к Лелику, добавил чуть тише: – А вот часовые расслабились, пора им напомнить, что такое служба.
– Будьте уверены, мой герцог, даже если бы вы не обратили на это внимания, я бы не дал им спуску!
– Не обратил внимания? С кем ты меня спутал, Кароль? Ладно, я на тебя надеюсь.
Внутри терема нас ожидал радушный прием, теплая печь и сухая одежда. Выпив по изрядному кубку нагретого вина и переодевшись в сухое, мы расселись в просторной горнице в ожидании ужина, и я, чувствуя себя все более благодушно, сказал:
– Ну, рассказывайте.
– О чем? – переглянулись Клим с Анисимом.
– Откуда это, черт вас дери!
– Терем-то? – пожал плечами Клим. – Большое дело! Брошенный стоял за Кукуем, так мы разобрали да перенесли.
– А прочее?
– А что прочее? Лесу кругом довольно, нарубили да поставили, невелика важность.
– Я думал, мои драбанты не имеют таких талантов.
– Да где там! Мы с князем Дмитрий Михалычем договорились, наши в караулах стояли да ляхов в Кремле стращали одним видом своим, а Кузьма Минич нам за то трудников из посохи прислал. Да стрельцы Анисимовы пособили, их-то слободы погорели вовсе, а в чистом поле зимовать несподручно. Вот так и сладили острог – и сухо, и тепло, и от врага, если что, отбиться.
– Изрядно! А много ли серебра на сию затею извел?
– Да какое серебро, ваше высочество! Даже обидно – говорю же, драбанты отработали, да сами где топором, где теслом, вот и сладили.
– Ну, коли так, то что скажешь? Молодец ты кругом, Клим Патрикеевич, хвалю! Вот вернемся домой – проси чего хочешь за службу. А где?..
– Настасья с Ксенией? Известно где – на женской половине, все как у людей, только они сейчас на поварне, полагаю, слуг ваших гоняют.
– Хорошо. Там с нами семья прибыла, старик да его дочка с двумя девочками. Размести их да к делу какому приставь. Их разбойники едва живота не лишили, пришлось с собой брать. Люди они вольные, а роду простого.
– Как скажете, ваше высочество, – поклонился Рюмин и вновь наполнил наши кубки.
Мы еще раз причастились живительной влагой и буквально почувствовали, как по телу разливается тепло.
– А что за Ксения? – спросил раскрасневшийся Аникита.
– Да так, – неопределенно ответил я, мысленно чертыхнувшись, – а что, кормить нас сегодня будут?
Буквально тут же по горнице забегали слуги, принесли большой горшок с кашей и блюдо, полное жареного мяса. Отметив про себя, что люди мои не бедствуют, я с удовольствием приступил к трапезе. Мои ближники последовали моему примеру и с энтузиазмом принялись за еду. Только Вельяминов сидел как мешком ударенный и почти ни к чему не притронулся.
– Аникита, ты чего? – спросил я с набитым ртом. – Али день нынче постный? Так винище это тебе трескать не помешало!
– Нет, княже, день нынче скоромный, да и мы с дороги, так что греха никакого. Просто вспомнилось…
– Если воспоминания отбивают аппетит, то ну их, такие воспоминания! – глубокомысленно заметил я, обгрызая кость.