Тэм вернулась из больницы домой под конец дня и отказывалась говорить о падении, «Скорой помощи» и своей ярости из-за запрета ездить на лошади до конца лета. Предполагалось, что она проходит в гипсе восемь недель, а потом ей будут делать физиотерапию, дабы рука полностью восстановилась. Никто не думал, что она действительно перестанет бывать на конюшне, но папа грозил ей ужасающими последствиями, и я заранее почти восхищалась Тэм, поскольку она собиралась игнорировать эти угрозы. Я полагала, что она вновь сядет на Дюка через несколько дней, а то и часов, рискуя получить новые травмы, и в результате ей могли ампутировать руку или же ее могло ждать и что-то похуже.
Ужин оказался довольно невразумительным предприятием, он прошел в помещении, потому что по вечерам было уже холодно, за летом маячил грядущий сентябрь. У Алекса не получилось организовать игру в карты, Мэтти плакала (опять), я же пыталась углядеть в подзорную трубу, не возвращается ли лодка. Спустя некоторое время мне стало скучно. Даже не то чтобы скучно, а тоскливо.
Кит и Мэл вернулись, когда совсем стемнело. Они заявили, что слишком устали и не готовы к рассказам о плавании.
Слишком устали, чтобы рассказать о Большом плавании? Да весь смысл плавания заключался как раз в его послевкусии, обсуждении игры и взаимных обвинениях: кто оказался совершенно беспомощным при поднятии спинакера, кто не мог вести лодку по прямой, кто не выяснил, что между тремя и пятью часами паб закрыт.
Но ничего такого в этот раз не было или почти не было. Кит сразу ушел к Мэлихоуп, сославшись на сильную головную боль, вызванную, возможно, солнечным ударом, хотя солнце светило в тот день не так уж ярко. Мэл пошел в комнату Тэм выразить ей свое сочувствие, затем остался выпить вина и выслушать папины ужастики о больнице. Но он странно молчал о том, как они с Китом провели время. Папа попытался что-то вытянуть из него, но не преуспел в этом. Два последних дня оказались для него нелегкими. Было видно, что он устал. Мы требовали рассказать историю плавания, но казалось, это лишь раздражало Мэла.
– Все было путем, – сказал он, – хотя и не воображаемая мной идиллия. Кит не слишком хороший моряк, нам мешало течение, и когда мы добрались до конечного пункта, ветер стих, и потому до четырех часов мы просто сидели и бездельничали. Путь обратно занял в два раза больше времени, чем обычно, и еще пошел дождь, и, когда солнце скрылось, стало чертовски холодно.
Конец истории.
Скупые факты были преподнесены в странно безрадостной манере, а не как ожидаемый нами от Мэла веселый анекдот. Трудно объяснить, почему это так разочаровало нас. Дело в том, что плавание было большим событием лета, и мы так надеялись на истории о падении за борт, о мятеже на корабле – неважно, правдивые или выдуманные.
Позже мама спросила, а как мы считаем, не поссорились ли Мэл и Кит. Мне такое не пришло в голову, но ссора на корабле объяснила бы неохотный и краткий рассказ Мэла. Хотя было трудно представить Кита потерявшим спокойствие. Впрочем, Мэл мог оказаться тираничным капитаном, как и любой другой моряк, что я встречала. И, думаю, он вряд ли стал бы распространяться об этом. Я решила, что подлинная история плавания со временем выйдет наружу, но все же нынешняя версия Мэла расстроила нас всех.
Следующее утро оказалось сырым и серым, и настроение у нас было паршивое. Мне захотелось где-нибудь спрятаться, возможно, навсегда, и потому я снова легла в кровать и оставалась в ней до полудня. Алекс писал мне – приглашал поплавать, сыграть в теннис, посмотреть видео с летучими мышами. Я выключила телефон.
Наконец голод взял свое. Поскольку мои эсэмэски Алексу остались без ответа, я натянула одежду, в которой была вчера, и спустилась вниз. Было почти три часа, дом казался пустым, что в любое другое время стало бы для меня облегчением, но на этот раз лишь усилило мое уныние.
В холодильнике нашлись сыр и хлеб, я положила на тарелку и того и другого, добавила два помидора, пошла наверх, села у окна и стала есть и смотреть на улицу.
Даже в серые дни берег прекрасен. Гладкое покрывало облаков висело над морем, как крышка контейнера для бутербродов; на берегу росли чертополох, фенхель и ракитник, ряды молодых скворцов толпились на телефонных проводах. Я видела также бычков, восьмерых или около того, некоторые из них лежали, а другие стояли и щипали траву. Далеко справа был фермерский домик, рядом с ним на лугу паслась парочка швейцарских лошадей, казавшихся серыми из-за тумана.
Люди, выгуливающие собак, не обращали внимания на моросящий дождь. Среди них была женщина с маленькой собачкой, еще одна с двумя колли, пожилой мужчина со спаниелем. И дальше – двое мужчин с собакой, размером и очертаниями напоминавшей бассет-хаунда.
Я взяла подзорную трубу и, хотя лиц было не видно, определенно узнала Мэла и Кита с бассетом на расстоянии почти в полмили от дома.
В эти дни я едва видела Кита. Он даже не приходил в магазин за молоком, и потому не было ни флирта, ни секса на обочине. Похоже, тот случай значил для него так мало, что он совершенно забыл о нем.
Кит будто залег на дно. Мои попытки объяснить его поведение имели много общего с попытками Мэтти. Увидев его с Мэлом, я испытала чувство облегчения; Мэл сможет указать ему путь, разрешить его сомнения в вопросах секса и межличностных отношений. Кто, кроме Мэла – старшего наставника молодежи, еще не забывшего об интригах в отношениях полов? Я гадала, а не разговаривают ли они обо мне.
Какое-то время я наблюдала за ними. Но там было не на что смотреть.
Одним из странных последствий того, что у меня и Мэтти был общий предмет одержимости, стало невысказанное желание (больше с моей стороны, чем с ее) находиться рядом друг с другом. Это озадачивало Мэтти, она не могла понять, что вдруг у нас появилось много общего. И если бы мы так долго не относились друг к другу с неприязнью, то скоро выяснили бы, какой же интерес нас связывает.
Я слышала, как она вошла в дом. Было невозможно не услышать. Притом что внешне она была само очарование, ходила она как громила.
Я тихо спустилась вниз, желая напугать ее.
– Где все? – громко спросила я, и она подпрыгнула от неожиданности.
– Не знаю, мне без разницы.
Прекрасно. Я легла на софу и сделала вид, что читаю.
Время шло, мы ждали, что произойдет.
Оно и произошло. Неизменный джокер, Хьюго.
24
До свадьбы оставалось десять дней, и я внезапно осознала опасность того, что лето кончается. Оно превратилось в гонки с препятствиями, и не важно, сколько драм имело место прямо сейчас, все понимали, что их конец близок, и думали только об этом.
Такие мысли и странная атмосфера, которую никто не мог развеять, привели к тому, что нам не очень-то хотелось проводить теннисный турнир. Но у этого ежегодного события была слишком давняя традиция, и потому никто не осмеливался предложить отменить его.
Участвовали все, кроме Тамсин, пары распределялись по жребию, и ставки были настолько низкими, насколько это возможно.
Единственным человеком, кроме меня, кто состязался с Хьюго, был Алекс, вечно умолявший всех поиграть с ним. Но он был настолько плох в теннисе, что никому не хотелось попусту тратить свое время. Было подозрение, что Хьюго давал ему уроки, но никакие уроки, никакие тренировки не могли поспособствовать тому, чтобы кто-то счел Алекса соперником.
Кит играл с Мэлом и Мэтти, но о его успехах лишь ходили слухи, а доказательств им не было. Однако я, учитывая его силу и сноровку, инстинктивно чувствовала, что играет он хорошо.
Поначалу Хьюго отказался от участия в турнире, но Тэм и Алекс насели на него и довели уговорами до полусмерти, а потом мама отозвала его в сторонку, наверняка сказав что-то вроде: «Нам бы действительно очень хотелось, чтобы ты присоединился», сделав ударение на слове действительно, и произнесено это было тоном, каким пользуются, призывая на военную службу.
Первый круг (матчи из одного сета) играли в первые выходные, второй – в следующую субботу (два сета плюс тай-брейк, если потребуется). Финал же должен был состояться в воскресенье. Недельный перерыв предназначался не для отдыха, а для того, чтобы принять участие в турнире могли даже те, кому в будни по работе надо было уехать в Лондон, хотя в этом году таковых оказалось немного.
Первый круг прошел так: мама играла с Мэлом и проиграла; Алекс – с Хьюго, и тоже проиграл с минимальным отрывом, причем оба от души повеселились. Казалось, Хьюго даже получил удовольствие от матча – я впервые видела его довольным чем-то. Алекс посылал ему мячи наобум, умудряясь не попасть по половине и отправляя остальные в аут, но Хьюго возвращал их, делая вид, что прилагает к этому немалые усилия, и Алекс искренне считал, что играет хорошо.
Тамсин участия в турнире не принимала, и Мэтти тоже играла с Алексом, пожелавшим использовать свой второй шанс. По дружелюбию и мастерству их игра вполне могла сойти за боксерский поединок, и Мэтти убедительно разгромила Алекса. Папа проиграл Хоуп, и это расстроило и удивило его. Оставалось только моя игра против Кита.
Теннис, как мы знаем, – не мой вид спорта. И вообще, спорт – не мое дело. И потому, когда я встала напротив Кита – шести футов двух дюймов мускулов и хитрости, мне оставалось лишь надеяться на то, что я проиграю ему с достоинством.
У меня не было намерения проиграть с достоинством.
Вместо этого я играла так, будто мы перебрасывались гранатой – целилась в лицо, ударом слева посылала мяч ему между ног, настаивала на том, что мяч вылетел в аут, хотя это было не так. Моей рукой водили дни и недели сексуального неудовлетворения и ярость. Я ни минуты не думала, что моя тактика окажется эффективной, но мне было наплевать.
– Ого, ребенок! – окликнул меня папа. – У нас здесь не финал Уимблдона.
– И это хорошо, – сказал Кит, которому ни разу за всю игру не пришлось напрячься.
До тех пор, пока мы с Китом не оказались на теннисном корте, я не осознавала, до какой степени зла на него. Он казался озадаченным и слегка обиженным уровнем напр