– Все хорошо. Все хорошо, – повторяла она.
Разве не должно было быть наоборот? Я на цыпочках вышла оттуда, прежде чем кто-то из них заметил меня.
Смертельно бледный Алекс стоял у кухонной двери.
– Свадьба отменяется, – сказал он, ожидая, что я воскликну: «О боже! Почему?» Но я этого не сделала.
– Знаю, – только и сказала я, и Алекс уставился на меня:
– Нет, не знаешь. Никто не знал до сих пор.
Я кивнула ему и, уходя, услышала, что он говорит по телефону, очевидно, с папой, застигнутым на пути к почте. Я вернулась на кухню, и на этот раз Хоуп увидела меня и устало сказала:
– Тебе лучше сесть.
Я покорно села, и Хоуп поведала мне, что Мэл подошел к ней и сказал, что не может продолжать все это, и его настроение можно было бы счесть вполне объяснимым, вот только он добавил, что любит другого человека.
Хоуп отбросила волосы с лица, посмотрела на меня и нахмурилась:
– Ты знала?
Я не ответила.
– А Мэтти знает? – Я думала о Мэтти, которая пытается убедить себя, что это все к лучшему, хотя, конечно, на самом деле так не считает. Мэтти и подавляющее число людей расценили бы случившееся как чистой воды предательство. Я сомневалась, что она сейчас много внимания уделяет Хоуп. Но оказалась не права. Мэтти как раз вошла в кухню, сразу же подошла к Хоуп, обняла ее и сказала:
– Да он просто кусок дерьма, Хоуп. И обманул Мэла. Как обманул и меня. – Потом она угрюмо посмотрела на Хоуп и призналась: – Мне даже жалко его, действительно жалко.
И тут, удивительное дело, я расплакалась, потому что поняла наконец: я думала о сестре хуже, чем она того заслуживала. Ее слова были самыми правильными в этой неприятной ситуации, и даже слепой увидел бы, что Хоуп тронута. Мама не стала обнимать Мэтти, но смотрела на нее с гордостью.
Хоуп сказала, что Мэл уехал в Лондон и будет жить у друга. И пока оставил Гомеза здесь.
– Это я попросила его уехать, – объяснила Хоуп, и я удивилась, что она согласилась оставить собаку, как нежеланного ребенка Мэла.
Вечером позвонили Флоренс, и она выслала за мальчиками машину. Машина приехала так быстро, что я подумала, а не держит ли она ее всегда наготове для таких вот экстренных случаев. Позже я узнала, что она передала Хоуп записку, написала, что ей ужасно жаль, но она не сможет присутствовать на свадьбе, и никто не удосужился спросить: «На какой свадьбе?»
И кое-что еще. Никакие слезы и несчастья людей, которых я любила, не значили для меня так много, как вам могло показаться, поскольку, несмотря на все, я продолжала думать о Хьюго – тонком луче света в темноте.
27
Вернувшись в башню, я увидела идущую к морю Хоуп. Обычно я шпионю без зазрения совести, но смотреть, как она плачет, показалось мне неправильным, и я направила трубу в другую сторону.
Я любила Хоуп, любила Мэла и надеялась, он знает, что делает, хотя было совершенно ясно, что не знает.
Когда приехала машина, Хьюго где-то затаился, и мама повела себя как героиня – сказала, что ему необязательно уезжать прямо сейчас, он может остаться с нами и подождать, когда все образуется. Как уезжал Кит, мы не видели.
Тамсин была на конюшне и не сразу услышала новость. Поначалу показалось, до нее не дошел смысл происходящего, и это раз и навсегда убедило меня, что мир без лошадей – всего лишь царство теней для нее.
– Почему он так поступил? – спросила она по прошествии некоторого времени, и никто толком не понял, кто это «он», что, впрочем, было неважно. В любом случае ответа на ее вопрос ни у кого не было.
В последующие дни мы с Хьюго большую часть времени проводили вместе. К нам часто подходил Алекс, непривычно молчаливый, брал Хьюго за руку и отказывался отпускать. Хьюго, казалось, не возражал против этого.
У Хоуп ушло два дня на то, чтобы связаться со всеми людьми из списка гостей, отменить поставки и запереть дом, а потом она уехала, взяв с собой Гомеза. Перед отъездом она поговорила только с мамой и папой, попросила их передать остальным, что ей очень жаль уезжать, не попрощавшись, и что она очень всех любит. Свадебное платье она с собой не взяла. Я спросила маму, что она собирается сделать с ним, и она посмотрела на меня с удивлением. Похоже, у нее не было времени подумать об этом.
Дом вибрировал от всеобщего шока, все ходили на цыпочках, словно кто-то умер. Казалось, мама хуже, чем Хоуп, переносит случившееся; ее постоянно доводили до слез даже какие-нибудь пустяки. Что же касается Мэтти, то она восстала из пепла своей любви, подобно фениксу.
– С ним я чувствовала себя гораздо более несчастной, чем счастливой, – сказала она. – Это была одержимость.
И я поняла, что она имеет в виду.
Мы не говорили об этом из-за Хьюго – не хотели причинять ему боль. Мнение семьи о братьях изменилось, и мы ощущали себя виноватыми в том, что так долго неверно думали о них.
Именно Хьюго первым затронул эту тему на следующий день за ужином.
– Я прошу у вас прощения, – провозгласил он почти официальным тоном. – Прошу прощения за поведение моего брата. И за то, что я, оставаясь здесь, напоминаю вам о нем. Мы разрушили все. Ваше лето. – Он помолчал. – И жизнь Хоуп.
Мама обняла его как ребенка.
– Это не твоя вина, – сказала она и твердо добавила: – Жизнь Хоуп не разрушена. Подумать только, она собралась замуж за актера! Но дело кончилось счастливым спасением.
Хьюго, преодолев смущение, продолжил:
– Я знал, что все пойдет ужасно неправильно, потому что вокруг Кита всегда так. Но у меня не получилось остановить его. – Казалось, его лицо осунулось. – Я хотел… думал, что он сделает больно только Мэтти… – Он посмотрел на нее: – Я не хотел сказать «только». Все это имело для меня большое значение. Я пытался. – Его взгляд, обращенный на Мэтти, тронул меня до глубины души, он был полон печали.
– Да, – согласилась Мэтти. – Все нормально, Хьюго. Я ценю твои усилия. Но я в порядке. А что сделано, то сделано.
Я подумала: Шотландская пьеса. Неплохо для разнообразия.
Хьюго выглядел опустошенным.
– В любом случае, – подала голос Тэм, – никто не мог ничего предвидеть.
Это не было правдой. Хьюго предвидел. Он предупреждал меня много раз. И даже если бы он не делал этого, мне следовало понять все самой, но я была так польщена вниманием Кита и так хотела, чтобы оно оказалось настоящим.
Мама предложила отправиться на прогулку, если кто того хочет. Мэтти встала и пошла с ней. Во всей этой неразберихе она не получала того внимания, которое нам следовало бы уделить ей; с грязью смешали не только Хоуп. Но Мэтти переносила то, что произошло, с достоинством, и мы все думали, что пора перестать обращаться с ней как с ребенком.
Разумеется, никто из них не утешал меня. Никто не знал. Только Хьюго, чье утешение приобрело форму дружбы. И вопреки обстоятельствам я утешилась.
Малколм куда-то исчез. В последний раз мы видели его довольно давно. Он сыграл Гамлета, но рецензии были недоброжелательными.
Мы не пошли в театр.
28
Хьюго отказался возвращаться в Лос-Анджелес. Матери он был не нужен, хотя этого нельзя было сказать по ее рыданиям и протестам.
– Я не возражаю, если ты останешься у нас, – сказала мама. Оставайся, и мы будем считать тебя членом нашей семьи, – вот что она имела в виду.
И он вроде как присоединился к нам. Его было невозможно вывести из себя, мы не могли узнать, что он чувствует по тому или иному поводу; вместо того чтобы ссориться, спорить и принимать в споре чью-либо сторону, он просто отстранялся от него. Но он был самым честным человеком из всех, кого я встречала, и мое торжество из-за разоблачения Кита было омрачено тем, что я далеко не сразу поняла, что представляет собой Хьюго.
Роман Мэла с Китом длился недолго. Мэл забрал Гомеза к себе, но ни с кем из нас он не контактировал. Вероятно, ему было ужасно стыдно.
Следующим летом Хоуп жила в доме на берегу одна. Потом, в августе, к ней приехал ее новый друг по имени Томас. Он не был актером; мы решили любить его так долго, как будет любить его Хоуп. Хьюго жил в нашем доме. Мэтти очень много времени посвящала пересмотру своих взглядов на жизнь. Тамсин снова арендовала Дюка. Алекс и папа обнаружили на побережье три вида летучих мышей, которых они там никогда прежде не видели.
Мама покрасила свадебное платье Хоуп в цвет индиго, перешила плечи и надевала его, когда шла в оперу.
Что касается меня, то я рисовала, плавала, общалась с Хьюго. Мы разговаривали о художественной школе и о том, что сможем когда-нибудь сделать.
Когда у меня возникало такое желание, я обозревала берег в подзорную трубу и иногда рисовала то, что видела. Если день был ясным, в поле моего зрения попадали тюлени, лодки под парусами и грузовые суда, я также любила смотреть на сверкающие во время гроз молнии и вертикальные потоки дождя. Видела иногда баклана на фоне неба – черного, с рваными крыльями. А иногда, когда мои глаза были закрыты, передо мной представали обрывки моего будущего. Иногда серебристые, иногда темные.
29
Два года спустя я поселилась в сквоте на юге Лондона. Там не было отопления, почти не было крыши, зато его населяли то и дело сменяющиеся компании моих друзей и друзей друзей, некоторые из которых даже оказывались вполне адекватными. Мы были завзятыми помоечниками, знали, как пользоваться всем бесплатно – транспортом, мебелью, электроприборами, красками. Снимали сливки с забракованных богатств лучших рынков Лондона и питались как короли.
Я научилась водить машину, чинить водопровод и находить бесплатное место в студиях. Зимой же, когда дом отключили от коммуникаций, мы ужасно мерзли. Одевались мы в благотворительных и военных магазинах (австрийские военные брюки на ватине, румынский морской мундир, советские шапки из искусственного меха), потому что они были дешевыми и одежда там была теплой. А в свободное время устраивали демонстрации против правительства.