— Убери «пушку», — попросила мужа О.
— Ну чего иронизируете! — кипел Ерёма, размахивая пистолетом, — Чего встали над схваткой! Хватит строить из себя учителя жизни! Тот, кто убивал, знает о жизни в сто раз больше, чем тот, кто не убивал. Это я вам говорю!
Я понял, что он сейчас будет стрелять, и промолчал. Он — расчетливый стратег. Сначала за бедных против богатых, затем за русских против нерусских.
Стратег выстрелил. В воздух. Свадебные гости оглянулись на выстрел и на всякий случай зааплодировали. Ерёма приблизил ко мне свое майорское лицо.
— Я убивал людей. Это такая же работа, как любая другая деятельность.
— Помнишь, — сказал я, — как на лестничной клетке старого «Дождя» ты подошел ко мне: — Я не знаю, что дальше делать. Я исписался, честное слово.
— Ну!
— И я сказал: — Приходи ко мне, поговорим. Ты не пришел.
— Слава Богу! — воскликнул Ерёма. — Бог меня надоумил. Мне было видение. Кем бы я был, если бы пошел к вам!
— Видение?
— Я шел вдоль реки, уже солнце закатилось за горизонт, поплыл туман, и вдруг на тропинку выходит старец. В клобуке. Говорит: — «Поганцы хотят уничтожить святую Русь. Ей очень больно и страшно, Ерёма! Помоги ей, друг милый!»
— Ерёма! — загалдели свадебные гости. — Ты где, герой?
— Я тут! — Ерёма схватил О. в охапку, лихо засунул пистолет за пояс черных брюк и помчался к гостям.
100. Романтики
Я никогда не видел столько русских романтиков разом. Но когда во Дворце шампанских вин, ставшим свадебной резиденцией, они облевали все стены и свои святые бороды, свалились в собственную блевотину и стали ловить за ноги девиц, блюющих вместе с ними, я понял, что наш романтизм так широк, что может включать в себя и веру в русский Константинополь, и в святость несвятых мирян, и мутные красные глазки, и Константина Леонтьева, и бородавки на лице, и одутловатые щеки, и расизм, и желание убить несогласных. Наши романтики любят ненавидеть с какой-то особенной трогательностью.
Увидев меня на свадьбе Ерёмы, они сначала отпрыгнули, как от беса, но, подумав, приняли меня за либерального отступника. У этих банкиров и генералов, философов и телеведущих, предпринимателей и метафизиков в сутане была общая вязкая энергия. Романтики скакали под английскую музыку, пили под Высоцкого. Обнявшись, повиснув друг у друга на шее, они клялись в любви к родине и верности к друзьям.
Когда они уже совсем осоловели, то, глядя рачьими глазами, решили со мной побрататься, раскрыли объятья, лизали шею, бормоча, что я не совсем пропащий человек. Под утро Ерёма снова подвалил ко мне.
— Я читал ваши измышления о Сталине. Ну какой же он вирус! Он Бог. Настоящие силовики знают — он Бог! Бог в полном объеме, потому что настоящий силовик, как большой писатель, рисует мир по своим лекалам. Я прав, Михалыч? — Ерёма поймал за рукав какого-то генерала в потной футболке.
— В самую точку, — задорно икнул генерал.
— Это, знаете, кто? — спросил меня Ерёма. — Это он придумал «зеленых человечков». Ну тех самых, кто в 14-ом взяли Крым.
Генерал гордо посмотрел на меня:
— Ну, это не совсем я. Я только подал идею. Правда, я предложил назвать их сначала голубымичеловечками. Но главнокомандующий рассмеялся. И все наши за ним. Поднялся хохот.
— Короче, этот хохот принес Михалычу героя, — со знанием дела сказал Ерёма.
Генерал хотел было что-то возразить, но вместо этого прижал руку к сердцу и предпочел смыться.
— Ерёма, — сказал я, — ты на фига убиваешь людей на Донбассе?
— А ты не боишься за свою жизнь?
— Ты не ответил на мой вопрос.
— А ты — на мой! Ты не представляешь, как я притягиваю к себе людей. Начиная с твоей сестры. Спроси у нее.
Он впервые перешел со мной на «ты». О. выглядела усталой и немного растерянной.
— Я не ожидала… — начала О. — Я не ожидала, что будет столько гостей. Завтра приедут новые.
— Бухаем! — возвестил Ерёма, взмахнув по-пушкински рукой.
— Ну как тебе у нас понравилось? Правда, забавно? — спросила моя сестра О., целуя меня на заре и направляясь с Ерёмой в Золотую Балку, где полегли лучшие сыны Англии в Крымской войне. Там — на английских костях — разбили для молодоженов брачный шатер.
В шатре, как только они проснулись, Ерёма стал обучать мою младшую сестру О. патриотизму.
— Надо жить опасно, окунуться в войну, вымазаться в крови. Мы с тобой так будем жить.
— Посмотрим, — усомнилась О.
— А чего смотреть? Это у нас в крови — вымазаться в крови.
Так говорил Ерёма.
— Перестань! — разозлилась О.
— В плохом много хорошего, а в хорошем много плохого! — развеселился Ерёма.
— Тебя не тошнит от твоих друзей?
— А что?
— Это они — цвет нации, наша самость? Ради них Россия идет своим путем?
— Ну да, — удивился Ерёма. — Вы все либералы — хилые. Вы даже не способны убить человека!
— Тебе-то зачем убивать?
— Рекламный ход, — объяснил Ерёма, — вызвать бешенство у либералов, пострелять, порезвиться, а дальше — слиться, попугать себя Гаагой и легонько раскаяться.
— Но на Донбассе ты при мне убил беззащитного человека…
— Убил — не убил. Его бы так и так расстреляли. Не грусти, малышка! Ну да. Убил! Нехорошо поступил! Прошу пардония!
В полдень я покинул привал романтических гопников. Поехал на экскурсию, хотелось посмотреть, как Крым изменился при русских. Я заглянул к О. Ерёмы в шатре не было. Сестра встретила меня в смущении.
— Что с тобой? — спросил я.
— Ничего.
— Что тебя гложет?
— Ну как-то не хорошо убивать беззащитных людей…
— Но ведь ты тоже, извини, не мать Тереза.
Она усмехнулась. Мы нежно обнялись.
Часть вторая. Счастье
1. Крымское яблоко раздора
Ах, всё не так просто! Начну с конца. Я уезжал из Балаклавы с чувством, что она, как и весь Крым, по своей сути никогда не принадлежала Украине, но никогда не будет принадлежать и России. Крым есть Крым: вместе с Балаклавой он принадлежит сам себе.
Балаклава — терпкий орешек. Узкая, извилистая, как мысль трикстера. Ее история напоминает бурную биографию с разводами, изменами, победами и ужасами, размером в тысячи лет. Ее воспел Гомер, отправив в бухту Одиссея. Пришли римляне, за ними — готы (Гитлер, взяв Крым, предложил назвать его Готенланд и зачислить в Третий Рейх).
Парад-алле захватчиков.
Пришли генуэзцы, назвали ее Чембало. Остатки генуэзской крепости до сих пор украшают пейзаж. Затем ее отбили турки, давшие ей название Рыбное Гнездо — Балаклава. Их вытеснили запорожцы, и снова вернулись турки. Наконец в 1783 году Крым покорила Русская Империя. Екатерина Вторая, посетив Балаклаву, назвала ее «ключем к Крыму».
С этого момента русские посчитали Крым «нашим». Великий Гопник вырвал Крым, похожий на сердце, из груди Украины.
Звуки прибоя и яростное счастье цикад.
В обшарпанных подворотнях ленинградского детства пацаны уважали тех, кто нахрапом и хитростью добивался победы. Уважуха важнее всех наград. Взяв Крым, Великий Гопник тактически выиграл, но мировую уважуху вместе с доверием и симпатией потерял практически навсегда. Произошел обмен уважухина Крым.
Россия построила в столице Крыма роскошный аэропорт, провела стратегические автострады, перекинула увесистый мост через Керченский пролив и…? Надо признать, что Украина достаточно равнодушно относилась к Крыму. Дороги были ужасные. Шоссе от Симферополя до Феодосии из-за частых аварий звалось «дорогой смерти». Украина не сильно вкладывалась в Крым, сквозь пальцы смотрела на заигрывания России с Крымом (раздача российских паспортов и прочие леденцы).
При Украине приморский Крым превратился в сплошную двухзвездочную гостиницу. На набережных гремела поп-музыка, танцевали до утра в барах типа «Забудь всё!» Украинское пиво лилось рекой, нравы были легкими, курортными. Я спросил тогдашнего мэра Коктебеля, Алексея Булыгу, есть ли в Коктебеле проститутки.
— Нет, — с гордостью ответил мэр. — У нас всё бесплатно.
Крым — виноградное бикини бывшей российской империи. Может быть, русская литература не стала такой уж северной, как финская, потому что писатели обожали Крым, и, конкретно, Коктебель. Тут перебывали все, Мандельштам, Михаил Булгаков, Цветаева… Модный курорт. Но после распада СССР стал распадаться и Коктебель, сначала в составе Украины, затем и подавно как Крымнаш.
Набережная, на которой когда-то гудела музыка, превратилась в темную дыру. Она в буквальном смысле рассыпалась. В Коктебеле лучше не принюхиваться к морю. Запашок говна витает над волнами. Очистительные сооружения не построила здесь Украина, Россия тоже не спешит.
Россия сделает все, чтобы закрепить Крым за собой. Она населяет Крым переселенцами с материка, укрепляет крымский «авианосец» в военном отношении. Когда же наступят новые времена, оптимальным решением, наверное, было бы нечто похожее на Эльзас и Лотарингию, но в каком контексте, сейчас совершенно не ясно.
Балаклава — одна из самых привлекательных природных бухт на планете, и будь ее история менее бурной, она бы обустроилась не хуже Сан-Тропе. Шикарные яхты ее «марины» могли бы соперничать с яхтами Майами.
«Крымнаш» — долгоиграющая боль, причина болезненных разрывов, шум в ушах от нарастающей изоляции.
Но и сегодняшний Крым мне не безразличен. Так беспокоятся за здоровье близкого человека. Навестить больного, попавшего в катастрофу. Надев на лицо сочувственную маску.
И что я увидел? Как встретил меня больной? Я уверен, что и на смертном ложе Балаклава будет гордится каждой своей победой, каждой боевой медалью и сжимать губы, не желая слышать о своих поражениях. Как ей жилось при Украине? Амнезия! Я не заметил в Балаклаве ни малейшего следа украинской власти. Балаклава прикинулась не просто выздоравливающей. Она сделала вид, что болезнь вообще прошла стороной.
— Подождите! — вскричал я. — Ведь именно тут в Балаклаве скрывался Янукович перед тем, как сбежать в Россию!