— Ну, да, — с напускным равнодушием отвечает мне мой давний знакомый, пожилой, заслуженный гид Александр Федотович. — Вон на набережной его особняк.
Давний знакомый, но где и когда я познакомился с ним? Был ли он когда-либо морским офицером или большую часть жизни проработал в обществе «Знание»? Глаза-буравчики не дают ответа. Когда-то похожий Александр Федотович попался мне в Смоленске, мы вместе съездили в Катынь, и он твердым голосом заявил, что расстрел польских офицеров — дело Гитлера.
Сколько я ни пытался расспрашивать Александра Федотовича о жизни при Украине, я не получил ответа. Как всякий приличный гид, Александр Федотович — историк. Он держит украинский период за недоразумение, потому что в Балаклаве история кричит и кровоточит в системе русско-европейской конфронтации, а Украина вошла сюда мелким действующим лицом. Если старинные войны подведены под знаменатель русской победы и покорения Крыма, то Крымская война 1850-х годов и особенно война с Гитлером — это даже не история, а события, все еще развивающиеся, кипящие, булькающие в голове Александра Федотовича.
Наступает время его рассказа о героической обороне Балаклавы и Севастополя во Второй мировой войне. Александр Федотович ведет меня в горы на развалины когда-то знаменитой на весь Советской Союз артиллерийской батареи ББ-19, которая отчаянно сопротивлялась «немецким захватчикам» (Кригсмарине), не давая врагу ворваться в бухту.
— Немцы за ее выносливость прозвали ББ-19 балаклавским кентавром, — сообщил он. — Осторожно! — брезгливо-услужливо вскричал мой заслуженный гид в кожаной тужурке. — Не вляпайтесь!
На развалинах батареи сильно пахло фекалиями, в большом количестве разбросанным по земле.
— История оставляет нам одно говно, — внимательно осмотрел я подошвы своих ботинок.
Темакентавра, о котором говорили нацисты, приобрела в сегодняшней Балаклаве иное значение. Оно касается и всего, видимо, Крыма. С одной стороны, здесь по-прежнему процветает советское мышление Александра Федотовича, гораздо более резко выраженное, чем в Москве. В его душе жив не только коммунистический идеал, но и сам вождь, товарищ Сталин, который смотрит на здешних жителей с портретов и военных медалей. Крым планомерно заселялся армейскими и гэбешными отставниками — двойники Александра Федоровича вокруг Севастополя получали участки земли и строили домики для ублажения своей старости. Но, с другой стороны, солнце, помидоры, море, персики, кайф. Совсем не среднерусский гедонизм. Кентавров Балаклавы не перековать. Их тело, любящее помидоры, не существует отдельно от военно-патриотической головы.
— А как жилось местному населению при немцах?
Тут я узнал много неприятного о захватчиках. Оказывается, не зря Крым переходил во владение Третьему Рейху и Севастополь переименовывался в Теодорихсхафен в честь вождя древних готов. Немцами была задумана большая чистка местного славянского населения, которое предполагалось отправить вон из Крыма, а обслуживание немцев поручить крымским татарам. Александр Федотович не преминул рассказать и о зверствах вермахта в отношении военнопленных. В Севастополе их вывозили в море на баржах, которые затем поджигали. А тех, кто хотел спастись вплавь, расстреливали из пулеметов.
Он говорит это холодно, с достоинством, как будто его самого расстреливали из пулеметов.
Спускаемся с горы. Что это? На замшелых «Жигулях» с поп-песнями на «Милицейской волне» к нам подъезжает Александр Федотович. Я оглядываюсь: по улице в разные стороны маршируют Александры Федоровичи. Все смешалось. Как тут найти моего? По кожаной тужурке? Но у моего же нет «Жигулей», а у этого есть. А вон тот несет помидоры, но он без тужурки. Уф! Мой Александр Федорович аккуратно берет меня под руку, ведет по набережной Балаклавы (в ее «марине» все-таки полно богатых яхт).
— Это Куприн, — сообщает он. — Ваш коллега.
Я смотрю на памятник. Никакой он не Куприн. Он тоже Александр Федорович. Мне становится дурно.
В конце концов мы сели в прибрежном ресторанчике «Избушка рыбака». Александр Федорович заказал себе барабульку и баловался бокалом белого вина, глядя через него в окошко.
— Хорошо, — одобрительно зажмурился он.
Но тут же я заметил и Никиту Члена (Версилова). Он сидел за дальнем от нас столиком с молодым человеком, похожим на автослесаря. Они о чем-то договаривались. Член яростно отстаивал свою позицию, вскидывал руки к потолку, негодовал и умолял собеседника одновременно. Я дружески помахал ему рукой, но Член недовольно посмотрел на меня, не узнавая, а когда узнал, показал мне язык.
— При немцах здесь было казино, — пояснил Александр Федорович. С гордостью: — В марте 2014 года, накануне референдума о присоединении Крыма к России, на крыше этого дома мы подняли флаг Российской федерации. Вы хотите знать, что здесь было лучше при Украине?
— А разве что-то было лучше?
— Лучше был рынок. Много было разных колбас, цены низкие. Но! Вы знаете, что такое НАТО?
— Ну!
— Если бы мы не ушли в Россию, Севастополь стал бы опорным пунктом НАТО.
— А чего вы так боитесь НАТО?
Александр Федотович с ужасом смотрит на меня. К нам подходит десяток другой Александров Федотовичей. Кто-то матерится, кто-то показывает кулак, кто-то сильно толкает меня в бок.
— Тварь! Тебя не жалко раздавить!
У них НАТО ассоциируется с хтоническим чудищем. Мой гид выводит меня из толпы двойников и увлекает за собой. Мы идем быстрым шагом. Александр Федотович хватается за сердце.
— Что с вами?
Он бледнеет. Прислоняется к старой белой акации.
— Конечно, — говорит Александр Федотович, отдышавшись, — в Крыму еще много дряни, но лет через 50 все будет прекрасно.
— Через 300 уж точно, — соглашаюсь я.
Вечером я зову Александра Федотовича в храм гедонизма. Здесь и проходит свадьба О., но они в этот вечер уехали гулять в Севастополь, и храм опустел.
Роскошный фирменный магазин игристых и — как они тут называют вина без пузырьков — тихих. Внушительный дегустационный зал, ресторан, винный подвал. Мне показывает дубовые бочки, купленные во Франции, новое поколение сомелье, пиарщиков, винодельческих менеджеров.
— Ну как тут у вас со свободой слова на полуострове?
Они смеются, щуря глаза-буравчики.
— А что, действительно притесняют крымских татар?
Они смеются, щуря глаза-буравчики. У девушек они подведенные, с завораживающими ресницами.
Включается громкая музыка.
— Бухаем! — теплеют глаза-буравчики.
Александр Федотович выпивает бокал шампанского и отпрашивается: ему пора домой. Мы с группой юных Александров Федоровичей, среди которых есть и юные красавицы, накачиваемся шампанским. Вижу, Александры Федотовичи пришли в Балаклаву основательно, надолго. Мой гид Александр Федотович недавно умер.
2. Много шума из ничего
Я вернулся в Москву, а молодожены еще остались на несколько дней в Балаклаве.
Ставрогин мне вдруг позвонил сам и попросил прийти. Я отправился в Кремль. Он начал с вопроса:
— Вам ваша сестра сказала, что Ерёма утонул?
— Что? Когда?
— Вчера.
— Вчера?!
— Она вам когда звонила?
— Вчера утром.
— А потом?
— Потом — нет.
— Есть подозрение, что она помогла ему утонуть.
— Сестра на это не способна.
— Откуда вы знаете? Мы и не знаем, на что мы способны.
Он взглянул на меня с немым вопросом, может ли он делать такие глобальные умозаключения. Не рассмеюсь ли я над его философией? Я ответил понимающей улыбкой. Жаль ли мне Ерёму? Не много ли шума из ничего? Или мне его все-таки жаль?
— Кстати, вашему знакомцу-подрывнику взрывчаткой оторвало обе руки, — заметил Ставрогин.
— Час от часу не легче! — вырвалось у меня.
— К счастью, это случилось у него на съемной квартире. Никита Член… или он не Член?
— Он — Версилов.
— Версилов — это псевдоним. Так вот Член показал в больнице, что вы его идейный вдохновитель.
3. Святой Ерёма
Сестра всё больше и больше презирала меня за то, что я хожу в Кремль.
— А если Ставрогин начнет ковырять историю с Ерёмой? — спросил я.
— Ну и что!
— Как что!
— Он сам утонул.
— Как?
— Было солнечное утро. Он — бухой. Слишком много пил. У него не выдержало сердце.
— Это версия?
— Считай как хочешь.
— Он смеялся над тобой?
— Он устроил погром моей выставки и сдал полиции.
— Но ты же влюбилась в него?
— Я? С чего ты взял?
— Но ты же вышла за него замуж…
— Ну и что?
— Это правда, что он расстреливал пленных на Донбассе?
— Кривда!.. — О. потерла лоб. — Мы спустились в вонючий подвал. Двое горилл привели и поставили перед нами парня и девушку, совершенно голых. У них были избитые тела. Все расцарапано и окровавлено вокруг гениталий. У парня оторван член. Я окаменела. Ерёма крикнул им:
«Мрази! У вас есть шанс. Один из вас может остаться в живых. Кто быстрее на карачках доползет до меня и поцелует, — он призадумался, — мой член. Рассмеялся собственному приколу и долго вынимал из штанов член. — Ну чего стоите? Сисястая, вперед! — Они не шевелились».
— Крутая порнуха, — сказал я. — А ты не врешь? Похоже на фантазм.
О. пожала плечами. Что это значило, я так и не понял.
— Он взбесился и выстрелил в парня, — продолжала она. — Парень упал, обливаясь кровью. Он выстрелил второй раз, добил украинца. Я была как в столбняке. Я не представляла себе, что такое расстрел.
— Но тебя трудно удивить смертью!
— С чего ты взял? Ерёма протянул мне пистолет. На. Убей ее. Я взяла пистолет. — Я лучше тебя пристрелю. — Ерёма помрачнел: — Ладно, хрен с тобой, — Вырвал у меня пистолет. — Уведите ее! — Девчонку уволокли. Что с ней стало потом, я не знаю.
— Святой Ерёма! — воскликнул я. — Скажи правду. Я никому не скажу. Он хорошо плавал?
— Он был бухой. Я тебе сказала.
— Ты потащила его на дно?
— Не скажу.