— А нельзя ли мне встретиться с Великим Гопником? На предмет эпидемии глупости.
11. Русофоб должен сидеть в тюрьме
Я сидел писал статью о «Драконе в тумане». Тут Шурочка подбегает. О тебе говорят по радио. Что такое?
«Эхо Москвы» сообщило, где общественная организация «Борьба с нелегальными иммигрантами» подала на меня жалобу в прокуратуру. За мой роман «Энциклопедия русской души». Обвинение в русофобии. Значит, как только я занялся спасением О. и написал письмо генпрокурору, незамедлительно в меня выстрелили заявлением. В СМИ и в соцсетях дружно заговорили о том, что русофоб должен сидеть в тюрьме, и стали думать, сколько мне дадут. Это была какая-то стремительная кампания, как лесной пожар. Я не знал, как поступить. Я позвонил Ставрогину. Он внимательно выслушал меня, и я понял, что это — серьезно. Но в заключение он сказал, что ситуация пока находится в зародыше и с ней можно совладеть. На прощание добавил:
— Если будут звать в местную прокуратуру, сходите.
Прокуратура не заставила себя ждать. Я получил повестку в издательстве, где вышла «Энциклопедия».
Я отправился в прокуратуру с тяжелым сердцем.
12. Моя самая скандальная книга
Но это сторонний взгляд. Я давно пришел к выводу, что скандал устраивает не автор, а общество, которое не готово к принятию книги. Со временем общество трансформируется, и вдруг аморальная «Госпожа Бовари» Флобера или «Лолита» Набокова становятся нормой литературы.
Тем не менее, я написал необычный роман. Это — безжалостная книга. Для меня — поворотный момент. До того, как я взялся ее писать, я искренне верил в возможность мультикультурной цивилизации, объединенной общей идеей человечности. Я мечтал о мультикультурном мире и отрицал религиозно-идейное засилье национальной ментальности. Я и сейчас хотел бы вернуться к романтическому проекту торжества общих ценностей, но мир к этому не готов и будет ли он вообще способен на это, я не знаю.
Эта книга взорвала своего автора. Отсюда она и с формальной стороны необычна: фрагментарная, мозаичная, «рваная», местами кажущаяся бесформенной. Но это ложная бесформенность. На самом деле форма книги отражает восстание автора против своих иллюзий.
Это лирическое повествование о России после распада Советского Союза, но этим дело не ограничивается. Герой моего романа осознает, что гибель коммунистического тоталитаризма не освобождает человека от несовершенства его природы. Государство гибнет вместе с иллюзией, что оно во всем виновато, а мы его жертвы. Но ведь жертвы сами построили это государство, и теперь, когда оно распалось, мы стали ответственны за свои жизни. А мы оказались к этому неспособны. И опыта такого никогда не было, и дурные качества слишком часто торжествуют.
Мой герой — искренний человек. Он не захотел жить в этом мире. Нет, он не повесился и не отравился. Он просто описал (книга написана от его «я») этот мир без прикрас. В орбиту его зрения, в эпицентр едкого, порой ядовитого анализа попали разные цивилизации, но, прежде всего, Россия.
«Я» показал, что главная угроза для России — это власть Серого. В Сером — этом важном для меня персонаже книги — есть какая-то особенная, мощная и вроде бы даже святая историческая порча, которая и составляет тайну Россию. Некоторые нашли в Сером нарождающиеся черты Великого Гопника. Не знаю, решайте сами. Я всего лишь автор этой книги, а не всемогущий ее толкователь.
Мой герой ненавидит эту угрозу нового, бесчувственного, хохочущего империализма. Он думал: кончится Советский Союз — мы вольемся в европейскую семью народов, потому что наша большая культура имеет несомненно европейские корни и очертания. Влились ведь наши соседи, бывшие когда-то в составе России: финны, поляки, балтийские страны, — все по-своему, но влились. И мы вольемся. Но вышло наоборот. У нас на шее оказался какой-то исторический камень. Он потащил нас на дно. Мы отвергли мультикультурность, отвернулись от Европы, прокляли ее ценности. Мой герой увидел это еще в конце 1990-х годов, при Ельцине.
Эта книга вызвала и до сих пор вызывает бешеную ненависть в России. За нее я дважды оказывался на грани тюрьмы. Первый раз против меня возбудила дело общественная организация, которая объявляла себя борцом с нелегальной иммиграцией. Понятно, что это была ультранационалистическая партия. В прокуратуре меня встретил молодой худенький прокурор.
Он начал с того, что им еще принесли пять заявлений на меня.
— От кого?
— От славянских союзов и православных граждан.
В общем, все было согласовано.
Мы сидели в его кабинете среди кучи папок и просто бумаг. Он листал мою книгу. На обложке я был представлен в виде вурдалака.
Он пробежал глазами несколько строк и посмотрел на меня. Зачитал:
— Русский суд страшнее страшного суда.
Мне стало не по себе.
— А ведь это правда, — задумчиво сказал местный прокурор.
Конечно, не он освободил меня от уголовного наказания. Высокие инстанции, включая, видимо, Кремль, посчитали, что не надо делать книге слишком большую рекламу.
Но как только националисты оставили меня в покое, за меня взялась, вы не поверите, кто — моя собственная Альма-матер. Речь идет о филологическом факультете Московского Государственного Университета. Я когда-то закончил этот факультет и сохранил о нем хорошие воспоминания. Я занимался там творчеством Хлебникова и Достоевского. Пропадал в Университетской библиотеке, где читал Бердяева, Шестова, Замятина, Пильняка — запрещенных тогда еще авторов.
А тут вдруг решили запретить меня.
19 профессоров моего факультета пишут гневное коллективное письмо с требованием запретить «Энциклопедию», изъять из книжных магазинов и разобраться со мной. Они были не прочь и посадить меня за книгу. Во главе этой кампании стоит декан филологического факультета, женщина с говорящей фамилией Ремнева.
Конечно, это странно, когда твой факультет, который ты когда-то закончил, хочет отправить тебя в тюрьму.
Печальный по отношению ко мне садизмразрушил один из филологов-профессоров, который заявил, что он этого коллективного письма не подписывал. Возникла неловкая ситуация. Письмо растворилось в воздухе. А если бы он подписал? Или если бы отправили письмо без его подписи?
Ремнева еще и дальше поливала меня. Но я, завороженный выступлением Альма-матери, уже мог вздохнуть с облегчением. Правда, до меня дошли сведения, что дама с агрессивной фамилией в каком-то видеобращении объяснила людям, что хотя я и русофоб, но в тюрьму меня сажать она не хотела. Ремнева оказалась либералкой.
Не верьте московским профессорам! Ничего русофобского вы в этом романе не найдете. Там есть отчаянные крики героя о слабостях нашей российской ментальности, о том, что народ не нашел себя в демократии. Но, по-моему, весь роман соткан из любви к моей стране. И юмор, который в нем присутствует — это главный положительный персонаж (как и у Гоголя в «Мертвых душах»).
Но роман не останавливается только на проблемах России. Какие-то фантастические видения приводят героя в Америку, в Европу. У него и любовницы заграничные. Одна — француженка Сесиль. Другая — американка, которую он зовет «Американской Заей». Но главная любовь — это русская, яркая, эксцентричная девушка со своей особой сексуальностью, представлением о политике, красоте и порядке вещей.
Моя Россия — это та Россия, которая даже в самую трудную минуту способна рассказать о себе, о своей деградации, падении и мечтах, порой несбыточных, о возрождении. Я отказался от романтических иллюзий, но готов признать, что для меня европейские ценности (которые, может быть, в Европе слишком левым и слишком правым кажутся ловушкой или вздором) на расстоянии, из Москвы, представляются основой свободной жизни. Россия сегодня далека от них, идеологически враждебна Европе (в этой книге я этого не скрываю), но если у России есть будущее, то оно — европейского содержания.
Я попал в отчаянное положение.
Моя статья о «Драконевтумане» ушлавгазету.
Ставрогин меня спас от тюрьмы (закрыл дело с «Энциклопедией»).
Шурочка искусала все свои ногти.
Я, конечно, мог бы броситься в ноги редакции, чтобы не печатали…
13. Либеральная оргия
Телефонный звонок. Знакомый голос:
— Ну, как ты, борец с глупостью?
— Заткнись, алкоголик.
— Нельзя жениться на гопнице! Это вредно!
Это он о Шурочке.
— Молчи, мерзавец! — я делаю вид, что взбешен. — Она просто-напросто пересмешница.
— Отличительная особенность гопника! — хохочет Артур.
Мы ввязываемся в разговор о гопниках.
— После века коммунистических случайностей, — вещает мой друг, — наконец-таки появилась надежда на закономерность. В России каждый четвертый — гопник. Остальные в большинстве своем — его прислуга.
— Неприязнь к интеллигенции, вплоть до репрессий и уничтожения, — подхватываю я. — Смерть предателям!
— Ну вроде того… Жажда победы любой ценой, в нужный момент впасть в несознанку.
— Пестрые одежды гопниц… — проносятся мои давнишние видения. — Как присядет, полжопы видно.
— Непонимание простых вещей, нет чувства масштаба, — хмыкает Артур. — Твоя Шурочка даже не знает, что такое порядочный человек. Мама и улица ее такому не обучали.
— Кончай про Шурочку, — умоляю я.
— Грубость, жестокость, любовь к хамским присказкам. Великий Гопник останется в истории как историческая необходимость. Он состоит из спецопераций.
— Великий Гопник отменил негативное значение самого понятия гопник, — веселюсь я. — А кто не гопник, тот не наш.
— Гоп-стоп! — кричит Артур. — Этот пафос отжать, отнять, присоединить и победить.
— Напитавшись глубинной философией гопничества, Великий Гопник создал страну незаходящего солнца, — рыдаю я.
— Шурочка… — начинает Артур.
— Молчи. Убью, — заканчиваю я.
— Великий Гопник, как клещ, впился в спину страны, но, когда она развернулась к нему лицом, оказалось, что он смотрится в зеркало.