Картина, снятая на берегу океана, была полна всяких возвышенных и пугающих символов. Но меня больше интересовал скалистый, дикий берег. На подъезде к океанскому берегу мы въехали в вонь горящей свалки. Это было противоестественное зрелище, потому что свалка была больше самого поселка и казалась чуть ли не вселенской. Зажав носы, мы пробирались через сизый дым и, буксуя на снегу и на помоях, наконец прорвались к океану.
До океана, впрочем, нужно было еще идти пешком, а береговой тропы тут не было. Я шел по зелено-багряным кочкам, запорошенным снегом, и вдруг почувствовал всю чудовищную силу заполярного ветра. Он так надавил на грудь, что казалось — медвежья хватка. Быстро смеркался полярный подслеповатый день. Открылся океан — ну, он был вровень по масштабу с Гипербореей: неслись длинные облака через все небо с такой скоростью, словно они хотели успеть на последнюю электричку, а волны серо-стального цвета, нарываясь на скалы, взрывались и пенились, как тексты архаических легенд.
Я вернулся в автобус уже в темноте. Артур с О. спали на сидении. Поехали ужинать в единственный ресторан. В больших окнах одноэтажной гостиницы, не защищенных занавесками, сидели по двое люди. Рядом с ними — подзорные трубы, на шеях — большие бинокли.
— Кто эти люди? — пробормотал я.
— Китайцы.
— Как китайцы? Откуда в Тиреберке китайцы?
— Они приехали посмотреть на северное сияние.
— Что? Из Китая сюда, за тысячи километров, посмотреть на северное сияние?
Может, мои провожатые шутят? Но когда мы в час ужина вошли в ресторан, чтобы съесть семги, пельменей из оленины и выпить местного пива, вместе с нами в ресторан вошла целая толпа низкорослых мужчин и женщин разного возраста, весело и громко говорящих по-китайски.
На обратном пути наш автобус неожиданно остановился, и водитель Володя воскликнул:
— Это оно!
Я выскочил на дорогу, запрокинул голову. За мной — О. За О., держась за больную голову, медленно спускался на землю Артур. Я видел северное сияние впервые. Оно было выдержано в зеленоватых тонах и представляло собой три перепаханных через все небо широких и внушающих какой-то мистический восторг борозды. Небесная, ни с чем не сравнимая живопись!
Артур рыдал.
— Если бы Алина могла бы увидеть это чудо…
Я валялся в своем номере в Мурманске на кровати и читал саамскую мифологию о конце света, когда ко мне постучался наш гид Сергей.
— А не хотите ли вы покупаться в нашем крутом аквапарке, сходить там же в сауну, поиграть на биллиарде? Не все же время вам ездить по стуже!
— А где аквапарк?
— Его велел построить Великий Гопник, по крайней мере, так говорят…
— Зачем построить?
— А в честь погибших подводников «Курска»…
Я привстал на кровати и внимательно посмотрел на Сергея:
— Правда, что ли?
— Аквапарк построили в поселке Ведяево, в ЗАТО, откуда «Курск» ушел и не вернулся.
Я сел на кровати, потом встал, в волнении прошелся по комнате. Конечно, я слышал про это ЗАТО.
— Хочу в аквапарк, — сказал я, — но как туда проникнуть?
— Достаточно русского паспорта и купальных трусов.
Нас остановили, проверили заявку на аквапарк, паспорта и багажник машины. Переспросили:
— В аквапарк собираетесь?
Мы честно ответили «да», но Сергей уточнил:
— До этого пройдемся вдоль залива.
Никто не возражал. Мы доехали до залива и вышли из автобуса. На высохшем дне, возле берега валялась огромнейшая полусгнившая сигара — это была когда-то научно-исследовательская подводная лодка. Какой-то военный грузовичок стоял у дороги в полуистлевшем виде — куда-то он ехал и не доехал. Но где-то вдалеке по левую руку виднелись на причале две новенькие черные сигары с ядерными зарядами.
— Они стоят не меньше целого города, — сказал Сергей. — Поехали купаться!
Мы приехали в еще более загадочный мир. Перед нами простиралась улица со сплошь заколоченными подъездами и окнами домов. Рене Магрит мог бы позавидовать такому пейзажу. Стояла оглушительная тишина. В центре городской пустыни высился памятник советскому подводнику Федору Ведяеву, боевому капитану Заполярья во Второй мировой войне. За памятником виднелся еще один многоэтажный дом. Меня привлекли легковые машины, полуразложившиеся, как трупы. Семьи погибших моряков расселили по России, а машины остались нетронутыми.
На двери заколоченного подъезда надпись «Опасная зона» — не потому, что привидения сюда заселились, а по техническим причинам. А рядом с подъездом советский синий почтовый ящик — такие тысячами висели в СССР и где-то по-прежнему висят, принимая почту. Но этот ящик плакал ржавыми слезами. Он прогнил по бокам, проржавел, перекосился и плакал: слезы ржавчины катились по нему с двух сторон. В рот плачущему ящику — в отверстие для писем — кем-то когда-то был засунут искусственный цветок красной гвоздики. Он тоже полуразложился и подчеркивал замогильный характер почтового ящика.
Казалось, он вобрал в себя всю скорбь мира. Он плакал за всех: за вас, за нас, за меня.
Мы подъехали к шикарному аквапарку, который смотрелся пышным траурным венком, кремлевской подачкой горю, похожей на кляп в перекошенном рту. Фонтаны, водные спуски, джакузи и прочие фокусы. Дети охранников с веселыми визгами, с разноцветными мячами носились по воде. Я зашел в туманную сауну и быстро вышел оттуда: мне показалось, что она полна мертвых моряков, 118 русских богатырей клубились вместе с паром, а также несколько (ну как же без них!) китайцев (по слухам, на борту подлодки находились неучтенные в списках погибших китайские офицеры). Но я никому об этом — тс! — не сказал.
48. Израильские врачи
Посильное сопротивление глупости оказывает команда израильских врачей. Конечно, это вызывает кривотолки, несмотря на то, что в команду входят врачи разных стран: шведы, американцы, французы, немцы.
Считается, что посредством лечения от глупости израильские врачи повяжут мир сионистским сознанием. Более того, в разных кругах ходят слухи, что они сами и запустили эпидемию.
Не прошло и месяца после ее начала, как израильская команда вышла на меня как на союзника. Они обнаружили мою работу на английском языке «Против глупости» и решили принять меня в свои ряды.
Мы собрались у меня дома.
— Вы предсказали эпидемию, — сказали врачи. — Как вам это удалось?
— Веду внутренний диалог с Эразмом Роттердамским. Какого хрена, спрашиваю, ты выпустил глупость — эту блядь — из бутылки? Он мне отвечает.
— Как отвечает? — насторожились израильские врачи.
— Пишет письма.
Израильские врачи переглянулись, пожали плечами.
— Какие же у вас вкусные желтые грейпфруты в Израиле! Это мои любимые! Есть ли выжившие после болезни? Неужели стопроцентная смертность?
— Есть выжившие. Внезапно болезнь останавливается. Слуховые и зрительные галлюцинации затухают.
— А может быть вся эта эпидемия и есть галлюцинация?
— Спросите у Эразма!
— Конечно, старая культура прогорела, — говорю я. — На ее место пришло развлечение. На переломе веков, от ХХ к ХХI, произошло потопление культуры. Развлечение само по себе взаимодействует с человеческой глупостью. Возможно, перенасыщение развлечениями способствовало выработке бациллы глупости.
— Но ведь эпидемия затронула не только дураков. Гибнут достойные люди, далекие от развлечений. Да и как можно говорить, что культура ушла? Вон сколько книг на прилавках магазинов!
— Я помню Париж 50-ых, я был маленьким мальчиком, это был кипящий котел. Теперь он остыл.
— Почему?
— Человек оказался отключенным от метафизики.
— В исламских странах человек подключен к метафизике… и что?
— Верно, — соглашаюсь. — Никто еще не доказал, что демократия в ее сегодняшнем виде соответствует человеческой природе. Она имеет прикладное значение, но не глобальное!
— Что это значит?
— То и значит. Надо возвращаться к репрезентативной демократии, к большой иллюзии демократии.
— Это реакционные мысли, — хором сказали врачи. — С такими мыслями глупость не победить!
— Демократия сама по себе стала глупостью. Когда люди поверили в то, что большинство имеет право и может править меньшинством — случилась культурная катастрофа.
— Так что же… Да здравствует Сталин?
— Сталин показал границы человеческой природы. Он создал нового, невыносимого человека.
— У вас всякий человек невыносим. С вами ничего не построишь. На Западе человек живет по инерции! В России он просто противный! Не лучше ли в таком случае жить на даче и в одиночестве славить закаты?
Я молчу. Потом я разражаюсь вот такой речью:
— Послушайте! Начиная с Возрождения, начался упадок богов. Античные боги потащили за собой христианских богов в могилу мифологии. Температура религиозного рвения постепенно снижалась. В XIX-м веке религия омертвела. Началась эпоха самодеятельности. Было решено, что все делается само собой. Начался период отсебятины. Религия прячется в эмоции. В единый вздох стадиона на футболе. В порно. В поп-арт. В соцсети. Пустой чердак метафизики, по которому носятся крысы, трудно реставрируется. Над темой нового поколения богов трудятся шарлатаны. Как только заходит разговор о новом поколении богов, они сбегаются. Разруха на чердаке породила эпидемию глупости.
Я вижу, как молодая врачиха из Польши что-то быстро записывает за мной.
— Мы победим болезнь и начнем заново, — поднимает она свои карие глаза на меня. — Присоединяйтесь к нам.
Воспользовавшись эпидемией глупости, Ставрогин устраивает заговор против Великого Гопника. Но заговор проваливается. По причине той же глупости. Ставрогин уезжает из Кремля. Звонит мне из машины. Бежит в Лондон. Но кто его будет любить в Лондоне?
Ставрогин заскучал по бегу с препятствиями.
Разгневанный Великий Гопник почувствовал это и посылает к нему своих людей. Опричники вламываются в его квартиру (у кого из наших больших людей нет квартиры в Лондоне?), валят на пол, избивают ногами до полусмерти. Весь пол в кровище. Где-то через неделю ему звонит сам Великий Гопник и приглашает вернуться в Москву. Ставрогин радостно соглашается. Починив ребра и вставив зубы, летит обратно в Москву. Его берут на грязную работу.