49. Хуйня тоталь 2
Мы вошли. Артур — весь в Бриони, Армани, Феррари. Его сияющий череп биолога подавал магические сигналы. Нас ждала моя сестра О. Она курила, сидя на барном стуле на кухне, щегольски заложив ногу на ногу. Перед ней стоял полупустой бокал розового вина. Не прошло и полчаса, как я увидел их в нашей ванной комнате. Он стоял на коленях, в бабочке от «Прада», перед унитазом, в который она писала, и жадно, подставив ладонь, лакал ее мочу. Я решил сфоткать их на память о моем поражении, но утром О. уничтожила фотографии.
В Великом Гопнике есть много от Хлестакова.
50. Моменты истории. 2019-ый. Кровавое воскресенье
А ведь еще совсем недавно, после жесткого разгона московских демонстраций, возникших по поводу подтасованных московских выборов в 2019 году, у меня существовала какая-то наивная надежда на то, что народ проснется:
Ну вот мы и дожили до нашего кровавого воскресенья. Умылись кровью разбитых голов. Это наше кровное кровавое — войдет в историю, никому не отдадим. Вы скажете, там, в январе 1905-го, было много трупов, а здесь всего лишь дубинки, битье ногами, электрошокеры, массовые аресты, садистские унижения, увечья на будущее. Ну да, всего лишь! На дворе ХХI век, и даже без трупов понятно, что мы проснулись в совершенно другой стране. Правда, некоторые уверены, что все границы уже не раз пройдены в последнее десятилетие, особенно на Донбассе, где как раз были тысячи трупов, и нынешний полицейский мордобой по всей стране не что другое, как закономерное закручивание гаек.
Как и 9 января 1905 года, нынешние события создали массовый феномен народного сомнения. До этого сомнения в законности властей были разлиты по поверхности общественной структуры и личностного сознания. Они не уходили в глубину. Понадобился конкретный, лишенный интеллигентских абстракций, пример. Расстрел или понятный всем беспредел.
Вопросы разбалтывают веру и взамен равнодушия образовывают круги сомнения. Не всякий у нас Макар усомнился. Есть миллионы и не усомнившихся, ядерный электорат Великого Гопника. Но проникновение сомнения в народную глубь подрывает тот самый электорат, на котором держится власть.
Власть сделала всё, чтобы значительная часть народа превратилась в усомнившегося Макара. Можно только удивляться череде кремлевских ошибок. Чисто технически их можно было и не совершать. Но расколовшись на два крыла: либерально-патриотическое и реакционно-патриотическое — власть выбрала нелепые советы реакции, чтобы угодить гневу императора (так же, как и в 1905-ом). В результате, все еще не будучи загнанной крысой, власть выставила себя именно в этой роли. Подняла шипение на весь мир, готовая драться до конца. Страшно или смешно? Еще страшно, но уже смешно. А раз смешно — вот вам кровавое воскресенье!
Кровавое воскресенье не только дало возможность арестантам в мерзких условиях полицейского дна познакомится друг с другом и стать матрицей солидарности. Оно породило силу народного сомнения. Понадобится что-то очень впечатляющее, наподобие возвращения Крыма, или что-то совсем чудовищное, на грани, а то и за гранью тотальной войны, чтобы власть смогла вернуть доверие усомнившегося народа. Но там царит горе от глупости.
Теперь появился какой-то проблеск. Скорее биологический, чем идейный. Но все-таки и идейный тоже. Может быть вообще впервые за долгое время, чуть ли не со времен декабристов, у нас появилась такая «молодая Россия», которая не верит ни в барский гнев, ни в барскую любовь. Все эти барские затеи ей претят.
Все-таки не зря прошло уже несколько последних десятилетий идеологической пустоты — отсутствия барской национальной идеи. На пустом месте родилась вертикаль власти, которая, как плохо свинченная телебашня, качается на ветру.
51. От кого ребенок?
Мы узнали, что О. забеременела.
Артур сказал, что он не кончал в нее.
Но как проверить?
— В русском порно, — делилась с нами О., — многое основано на инцесте. Я люблю сырые, неформальные съемки зрелых женщин, которые волнуются, стесняются, стыдятся, с лицами, которые лучатся от желания. Алина все-таки была еще гадким утенком…
— Оставь Алину в покое, — машинально сказал Артур.
В этот раз он пришел в бабочке от «Диор».
— Я хочу от тебя (бросила взгляд на меня) ребенка. Ты чувственный и харизматичный.
— Нет, я все-таки в тебя кончил, — поправил бабочку Артур.
— Ты тоже чувственный и харизматичный, — присмотрелась к нему О.
— Ребенок от меня будет здоровее, — сказал Артур. — В конце концов, я не заболел глупостью. В отличие от него.
Он дружелюбно ткнул в меня пальцем.
— Ты слишком проспиртовался, чтобы заболеть глупостью, — не менее дружелюбно сказал я.
— У мужчины, конечно, тоже есть второе лицо, — принялась рассуждать О. — со своим длинным носом, отмеченным Гоголем. Но все равно в порно верховодит женщина. Мужчина — это механизм.
— Грубость инстинкта и глупость порнорежиссера не могут решить задачу, — согласился Артур.
— У художника нет возраста, — заметил я. — Чем гениальнее, тем безвозрастнее. Художник, как Дориан Грей, проходит сквозь время невредимым. Время растягивается и сужается, я по-прежнему окружен молодой жизнью. Весна и осень в моей жизни перемешались.
— В порно жертва интереснее хищника, — кивнула О. — Для современного западного сознания порно делает неутешительный вывод: партнеры в ебли не равны. Если мне докажут, что истина находится вне Христа, я останусь с Христом, а не с истиной. Так говорил Достоевский. Истина порно — в сексе нет равенства. Хоть подавись.
Инцест! Инцест!
Роман-Инцест.
Звучит как колокол.
52. Новые сведения про О
— Мы будем жить, светясь сквозь друг друга, — сказала Шурочка. — Почему? Потому что твоя сестра — смерть. Потому что твоей сестры О. на самом деле не существует.
— Шурочка, я тебя умоляю… — пробормотал я.
— Я не Шурочка. Я — Саша!
— Ты — Саша, — покорно согласился я.
— Но как дама-ширма, скрывающая подлинность вещей, О. меня устраивает и даже возбуждает.
— Ты знаешь, кого мы ебем? Мы ебем смерть! — возвестил Артур-Горемыка.
— Тише ты! — прошептал я.
Вошла О. Мы продолжили разговор.
— Церковь — какой тут чердак? — сказал я. — Всё запущено. Если навсегда, то история человека закончена. Дальше — судороги. Человек чувствовал чердак. Хорошо ли, плохо — но можно было отдаться Христу, как это сделал, например, Пастернак. Взял и отдался — тут и фрондерство сыграло на руку. А что сейчас?
— Если культура, как ты сам говоришь, это арена борьбы с энтропией, то значит все-таки культура — это служение, — задумалась О. — В большой, неудачной части оно — самовыражение художника. Но у лучших, у кого антенна, это — служение. А мир настроен против служения! Экзистенциальное искусство никому не нужно. Останешься в одиночестве. Продается революция. Че Гевара. И фашизм. Эстетство тоже продается.
— Но критиковать Запад, — возражаю я, — так же бессовестно, как критиковать режиссера за фильм, когда он сидит под домашним арестом. Запад не терпит критику со стороны русских. Русские должны критиковать русских.
— Нам нужен работник морга. На одном берегу стоят люди и кричат: почему вы ее не реанимируете? А на другом взялись за заморозку. И главный заморозщик Великий Гопник — он один знает, что надо морозить и морозить, иначе будет вселенская вонь. Он одинок в своем знании.
— Да нет, — сказал я, — вонь уже вырвалась наружу.
— Отсюда секреты Великого Гопника, — продолжала О. — Он вступил на царствие, когда она еще дышала.
— Он ее добил? — нахмурился Артур.
— Стойте! — не выдержал я. — Если она мертвая, то что тогда делать? Бездействовать?
— Мы отпеваем Россию.
— Но возникнет другая страна.
— Брось! Одна надежда на дворцовый…
— Где те люди?
— Только чудо.
Мы посмотрели друг на друга и расхохотались.
— Сестра! Зачем ты еблась с ним без презерватива?
53. Беседа с анусом о сущности любви
Я — мастер предчувствий. О, вы даже не представляете, какой я мастер предчувствий! И никогда предчувствия не обманывали меня. Я еще в детстве начал угадывать то одно, то другое. Я вот, например, вдруг начинал сильно предчувствовать, что мне в глаз попадет ресничка — и раз! — кулак одноклассника-хулигана Коли Максимова попадал мне в глаз. Да, согласен, это не ресничка, но ведь вектор угадан точно! Или я предвидел, что порежусь длинным кухонным ножом, когда буду чистить редиску — и вот уже хлещет кровь, и шрам на левом указательном пальце на всю жизнь. Предчувствия взрослели вместе со мной. Я стал предчувствовать мои поллюции, ссоры с родителями, первый поход за презервативом в аптеку.
Чего я только не перепредчувствовал по жизни? Я предчувствовал, что поступлю в филфак МГУ — и поступил. Я предчувствовал, что не стану хорошим теннисистом, и действительно стал весьма посредственным игроком. Я всё угадал: и землетрясения, и бездарную власть натужных силовиков, и украинский Майдан, и победу Трампа, и Брекзит, в который кроме меня, никто не верил, и феерическую активность исландского вулкана с непроизносимым названием, которое моя О., однако же, сумела выговорить.
Всё я мог предчувствовать, кроме чудес. Чудеса были выше моих способностей. Чудеса, очевидно, управляются из другого центра. Они оказались непредсказуемыми. И вот случилось непредвиденное чудо.
— Я же слышал, как ты сказала: я хочу чувствовать твое тело. Сними его!
И Артур — тут звучит библейская тема — вытащил член из влагалища и потянул презерватив, и сорвал его с члена. Он засунул снова, она задрала ноги, и я видел, как кипит работа, и как у нее развратно сокращается анус. Очко моей сестры О. неожиданно подмигнуло мне:
— Ну как ты, парень?
— Да никак!
Очко охотно согласилось со мной.