Это было больно и неприятно, и на следующий день Дзержинский просыпался с тяжелой головой и в полной депрессии. Отходняк был медленным, длился неделями. Только отойдешь — опять расстрел!
С одной стороны, он переживал, что памятник в 1991 году свалили. Но с другой, в Преисподней у него заканчивался адский срок и в конце туннеля ему светило католическое чистилище. Там его не будут жарить, и Бог уже не будет его принимать в шикарном, но очень угрюмом бункере. Чистилище представлялось Дзержинскому туманным шведским поселением, серенькие жилища которого уютно обставлены мебелью из ИКЕА. Множество раз передумав свою жизнь, Дзержинский понимал, что он, если по-польски, popelnil bled, иначе говоря, дал маху. События после его смерти в стране, где он владел судьбами людей, пошли куда-то не туда. Уничтожение эксплуататорских классов уже казалось ему теперь неправильным. Гражданская война — ужасом. Поход на Польшу — сердечной мукой. А государственный красный террор — преступлением, за которое его не зря расстреливали в Преисподней. В свое оправдание он мог сказать, что он был честным революционером, верил Ленину и в светлое будущее трудящихся. Но коммунизм из временного морока превратился в прочный сталинский застенок. Трудящиеся испарились. Стали холопами. Какие-то шутники назвали холопов глубинным народом. Дзержинский захохотал… Новое время работало против него. Возникла ностальгия по родной Польше, по шляхетному детству в черных бархатных штанишках, по семье, дворянскому быту. В Преисподней он перешел на родной польский язык.
— Сегодняшняя игра с моим памятником не имеет ко мне никакого отношения, — сказал Дзержинский Богу. — Памятник хотят вернуть разные товарищи. Мои последователи, чекисты, сделали из меня языческий тотем. Зачем? Чтобы закрепить свою власть навечно, и чтобы их безнаказанность стала законом. Протестная турбуленция взволновала старые кадры, озверели их изношенные лица и сердца — они устроили реванш. Я их понимаю. Участие в красном терроре постепенно превратило меня в садиста. Я полюбил, грешным делом, пугать и мучить людей…
Он замялся, а я вспомнил моего деда, Ивана Петровича Ерофеева, скромного молодого бухгалтера на железной дороге Москва-Петроград, которого лично пугал Дзержинский револьвером. Он целился ему в лицо и требовал сказать, где мой дед прячет золото. Тогда большевики занимались изъятием золота у населения. У Ивана Петровича никогда не было золота, хотя он носил пенсне. Это кто-то написал ложный донос… Иван Петрович не был философом, как Бердяев, с которым, арестовав его, Дзержинскому было лестно пообщаться и затем в недельный срок вышвырнуть из страны. Ленин хотел грохнуть «Белибердяева», ведь тот до революции написал уничтожающую статью о его безграмотной работе «Материализм и эмпириокритицизм». Бердяев насчитал там сотни ошибок! Дзержинский спас Бердяева от расстрела. Пенсне деда свалилось с носа, разбилось об пол.
— Вы, может быть, тут еще и обделались, — поморщился Дзержинский.
— С вами обделаешься, — поспешно согласился Иван Петрович.
Дед не был похож ни на пассажира философского парохода, ни на попа, ни на обладателя золота. «Идите, но, если обнаружим, убью!» Дед был напуган доˊ смерти и — до самой смѐрти. Они с моей бабушкой тихонько возненавидели Советскую власть. Я деда не помню — он умер, когда мне было четыре года. Дзержинский тоже не помнил Ивана Петровича.
— Эта бесчеловечность — моя услада, — вздохнул Дзержинский. — Ну, как лесная земляника…
— Сука ты, Железный, — сказал Бог.
— Грешен, — признался Дзержинский. — Но ведь помимо чекистов меня хотят вернуть еще и все те, кто за мой счет хочет влезть на вершины власти, пройти в Думу, получить право на счастливое обладание садизмом. Ведь садизм в природе людей.
Дзержинский укоризненно посмотрел на Бога.
— Я не виноват в твоих грехах, — сказал Бог. — Ты забываешь о свободной воле.
— И потом, — встрепенулся Дзержинский, — я не хочу служить двум начальникам. Тот, который сейчас в Москве, очевидно отправится по моим следам, и возможно у нас будет возможность еще вдоволь наговориться. Хорошо, что РПЦ против меня. Я был атеистом вопреки всему. Но имей ввиду, я рассматривал костел как мучителя трудящихся поляков и потому вместе с ним отрицал тебя.
— Дурак! — сказал Бог.
— Кремлевский начальник не приведет меня в чистилище.
Бог невольно кивнул.
— А ты приведешь!
— Так ты корыстно воспринимаешь меня!
— Нет! — вскричал Дзержинский. — Это не я, это моя неизбывная человеческая природа, слабая и неверная. Твое изобретение. Так что между двумя начальниками я выбираю тебя и жду твоей воли относительно памятника.
— Нет, Железный, ты сам решай, — сказал Бог.
— Я подумал и решил. Второй раз мне поставят памятник, но не навсегда, а на время… на время не стоит труда… потом снова сбросят. Зачем мне это? Я не хочу быть лубянским ванькой-встанькой.
— Иди, польский пан! — усмехнулся Бог. — Эх вы, проводите его в чистилище!
Когда его выводили, Дзержинский с вывернутой головой смотрел на Бога с тоскливой благодарностью. Потом Бог взялся за телефон, куда-то позвонил и, жуя губами, сказал:
— Алло! Вы слышите меня? Что? Громче? Не слышно? Блин, ну и связь! — и он заорал в трубку: — Памятник отменить!
73. Слепая Европа идет на войну
В полдень 9 мая 2022 года одна итальянская журналистка радостно написала мне в телефон, что война в Украине закончена. Что? Я не поверил своим глазам. И правильно сделал. Не только я, но и весь мир ждет не дождется окончания кровавой бани в середине Европы. Однако откуда моя подруга взяла эту желанную, но недостоверную информацию? — В таком ключе ее коллеги интерпретировали праздничную речь Великого Гопника на Красной площади, посвященную дню победы над нацизмом. Раз он не объявил о полной мобилизации, не переименовал военную операцию в полномасштабную войну, значит войне пришел конец.
Но когда же наступит конец европейским иллюзиям, связанным с этой войной?
Все двадцать с лишнем лет своего правления Великий Гопник неумолимо двигался к боевому столкновению с Украиной. Без Украины не существует Российской империи или ее дочерней версии в виде Советского Союза. Об этом четко говорил Бжезинский с одной стороны, с другой — сам Царь-пацан, который объявил крушение Советского Союза главной геополитической катастрофой ХХ века. От его слов можно было бы прийти в ужас, но Запад посчитал это обычной радикальной риторикой набирающего свой политический вес правителя.
Европу поразила политическая куриная слепота по отношению к России. Она как будто поставила своей задачей не замечать четкого, последовательного марша моей страны в сторону собирания земель Советского Союза в качестве реванша за поражение в Холодной войне. «Раннего» Великого Гопника в Европе легкомысленно посчитали за своего, набрав для этого различные доводы. От его умения говорить по-немецки до согласия с Бушем насчет того, что у этого русского парня честные глаза.
Но еще в июле 2000 года в преддверье американского праздника независимости, когда госаппарат по ельцинской привычке собирался пировать в американском посольстве в Москве, Великий Гопник заявил, что это «не наш праздник» и американцы зря накрывали столы и готовили гамбургеры. А еще раньше он заявил на торжественном собрании ФСБ, что, если суммировать эту речь, власть в стране перешла в их руки. Я не вспомню ни одного дня, когда бы Царь-пацан уклонился от своей исторической миссии, или, иначе говоря, реваншистской задачи, воссоздать Советской Союз. Неумолимо сокращалось пространство свободы слова, парламент становился придатком кремлевской администрации. Запад с этим смирялся. Были ужасно неприятные доказательства — большие (Вторая Чеченская война, взрывы домов в Москве) и малые, не менее чудовищные (гибель подлодки «Курск», теракт в театре на Дубровке) — того, что Россия отплывает от перестроечных идеалов и от Запада, но Запад терпел, порой отделываясь словами о своей озабоченности. Ах, эта вечная, ничего не значащая озабоченность! Когда я однажды в немецкой печати сказал, что мы движемся в сторону Ирана, меня в Германии попросили не преувеличивать. Теперь мы обогнали Иран по всем параметрам особой воинственной цивилизации, но и это кто-то сочтет за преувеличение.
В результате вялой реакции Запада на кремлевские амбиции, эти амбиции разрастались, и на Запад из Кремля стали откровенно плевать. Все чаще и чаще в Кремле хохотали над западной «озабоченностью» действиями Москвы. Главной реакцией на Европу стало глумление, издевательство над самим ее существованием. Раньше СССР признавал союзниками хотя бы рабочих и крестьян Европы, но классовые ценности кончились. Общечеловеческие ценности тоже перечеркнуты. Россия отказалась быть коммерческой державой (да это у нее, в отличие от Китая, и не получалось). Ей захотелось стать страной гордых воинов.
Гордые воины ударили по Грузии в 2008 году и отвоевали треть ее территории. Запад смолчал.
Гордые воины, переодевшись в «зеленых человечков» без опознавательных знаков, ловко присоединили к России Крым — Запад отделался ворчанием и незначительными санкциями.
Дальше — больше. Началась война на Донбассе. Запад ахнул, возмутился, ввел дополнительные санкции, которые Россия презрительно не заметила.
Почему Европа допустила войну в Украине?
Если коротко, то потому, что она любила Россию больше, чем Украину. Да, Украина после оранжевой революции нацелилась идти по европейскому пути, но настоящая Европа относилась к ней снисходительно, с какой-то брезгливостью. Почему? А вот почему: никогда не было в Украине ни Пушкина, ни газа с нефтью. Были только едущие на Запад няньки и медсестры с сомнительной репутацией. А в политическом плане какие-то фантазии, мешающие Европе общаться с Россией.
Как в Европе, так и в России очень поверхностно знают украинскую культуру. Достаточно вспомнить «расстрелянное возрождение» межвоенной украинской литературы, уничтоженное Большим Террором, или хотя бы немой фильм Довженко «Земля», чтобы перестать свысока относиться к Украине, как это делал Иосиф Бродский.