Сюнга снижает уровень социального должествования человеческой личности, предлагая нередко даже к самом себе относиться с иронией, со смехом. Смеховая культура значительной части сюнга сближает ее, в частности, с русской заветной сказкой, а также высокой эротикой Баркова и «Гавриилиады» молодого Пушкина. Но в отличие от этих традиций, сюнга более амбивалентна.
Сюнга доказывает своим существованиям, что многие открытия на половом пути человечества были совершены задолго до сексуальных революций второй половины ХХ века.
Весенние картинки, как этимологически расшифровывается сюнга, зовущие к расцвету бытия, дополняются полярными значениями. Вырываясь из нижнего мира похоти, сюнга превращается в магнит, который, говоря словами Гамлета, более притягательный, чем властная драма табели о рангах. Она нежна и беспощадна, чиста и грязна, застенчива и бесстыдна, гетеросексуальна и склонна к гомофилии. Она воспевает любовь супругов и тайных любовников, страстные стоны богатых и бедняков, самураев и куртизанок, придворных и слуг. Здесь встречаются бегущая молодость и мудрость, причудливо переходящая в старческую нетерпеливость, самоутверждение и самоограничение, зубастое мастерство и девичья неопытность, воля к насилию, ужасы войны и мирные пастбища скотоложества.
Из-за дверей и в зеркала, с потолка и из-под циновки сюнга подсматривает за утехами других и сама не прочь распахнуть свое кимоно перед любопытствующими взорами. Сюнга играет в индивидуальные игры и осуществляет массовые заплывы любви. Она диалогична, в ней есть зачатки будущих комиксов и разветвленная символика средневековья. С давних пор она знает толк во взрослых игрушках, зовет на помощь дилдо, разбирается в искусном автосексе.
Сюнга не нуждается в оправданиях. Повторю, чтобы стало предельно ясно: теократы, авторитарные и тоталитарные режимы, пугливые недорасцветшие демократии напряженно относятся к сюнга, требуя окоротить ее, вплоть до запрета. Сюнга разрушает монополию подобных режимов на чувства и эмоциональные оргазмы граждан, она расстраивает их представления о суверенном патриотизме и национальных ценностях.
Однако ее защита нуждается в правильном выборе слов. Когда хранители сюнга в музее Гонолулу (прекрасная коллекция!) или кураторы ее европейских выставок от Лондона до Хельсинки требуют не смешивать ее с порнографией, находя в ней здравый секс, это тактически верно для высвобождения ее из преисподней музейных запасников, но ошибочно по существу. Сюнга не надо склонять ни грамматически, ни интертекстуально в размахе мировой культуры. Сюнга не занимается гигиеной или прополкой половых отношений. Она повествует скорее о природе человека-зверя и человека-божества, об их странных пересечениях. И если на картинках сюнга порой сползаются отталкивающие чудовища, сладострастные монстры с щупальцами осьминогов или мордами, собранными из половых органов мужчин и женщин, то такой бестиарий — не страшилка, а подсознание секса, открытое задолго до доктора Фрейда.
И вместе с тем сюнга — не картинки из маргинального подполья. Она создана великими мастерами ксилографии. Гравюры имеют художественную ценность, становясь счастьем и гордостью коллекционеров, предметом экспозиций, исследований, основой музейных коллекций. Сюнга приносит освобождение от мучительных наслоений всяческих табу. Горное озеро сюнга лучше всего видится и познается углубленным зрением. Отдавая ее читателям, я прошу сюнга оставаться со мной наедине.
76. Главная геополитическая катастрофа XXI века
С официальной кремлевской точки зрения Россия в этой войне защищает свои традиционные ценности. В отличие от Запада она знает такие тайны смысла жизни, которые делают ее население народом-богоносцем. Народ носит в себе Бога. Правда, нынешняя российская пропаганда впрямую это понятие, близкое Достоевскому, не использует, но не потому, что стесняется, а потому что тут легко запутаться. В богоносце есть все-таки что-то миролюбивое, если не блаженное, то хотя бы не настоянное на языке ненависти. В общем, солдату трудно быть богоносцем — это мешает убивать врага.
А между тем, если мы говорим именно о традиционных русских ценностях, которые воспевали наши славянофилы, то как раз тот же Достоевский сформулировал для русских понятие всечеловека, открытого для культур всего мира. Ну, такие, с позволения сказать, фантазии нынешней кремлевской пропаганде категорически не подходят. Между тем, русские идеальные образы отличались кроткостью, ненавязчимым желанием помочь ближнему, заботливостью, наконец какой-то тихой, потаенной любовью. У меня в семье вот такой носительницей традиционных ценностей была родная сестра моей бабушки тетя (как мы ее звали) Лиля, скромная старушка с блеклой, но лучезарной улыбкой. Я накладываю ее образ на специальную военную операцию Великого Гопника — я думаю, она бы была потрясена всей душой от этой разрушительной затеи.
Но моя тетя Лиля — только часть русской народной правды. Русские ценности изначально очень сословны. Помещики, офицеры, аристократы, крестьяне, купцы, позднее рабочий класс — все это различные миры, раздробленная мораль. Общего национального мировоззрения не сложилось до сих пор, вот почему мы не нация, а еще весьма архаичный народ. В этой глубинной архаике много места уделяется выживанию, оно дается с трудом, это жестокое выживание. Здесь ценятся культ силы, отсутствие эмпатии, хитрость, недоверчивость, подозрительность, цинизм — все что полезно для выживания. Одновременно в этой жесткой архаике странное существование обретают «лохи», маменькины сынки, очкарики, целомудренные так называемые «тургеневские девушки» — те, кто со временем станут интеллигентами, страдателями за забитый народ.
Вот почему европейская логика далеко не всегда применима к русского миру. Это — оборотень, он мгновенно меняет свой облик в зависимости от обстоятельств. Когда Великий Гопник заявил, что крушение Советского Союза — это главная геополитическая катастрофа ХХ века, цивилизованный мир содрогнулся. Но если посмотреть в корень этой странной формулировки, то видно, что наш «парень» просто нашел себе цель и место в истории. Ведь он, судя по воспоминаниям олигарха Березовского, который ездил в Биарриц уговаривать Гопника (тот был там в отпуске) быть президентом, президентом вовсе не хотел быть, хотел быть начальником Газпрома. Ну да, у последнего ясные задачи и понятные деньги. А президент? Вот-вот, дракон в тумане.
Он все-таки стал президентом и сначала не знал, чем заняться, какую роль сыграть. Ему предлагали догнать Португалию по уровню жизни — это выглядело унизительно для огромной страны. Но он постепенно нащупал свою линию, вернувшись к идеологии своего бедного дворового ленинградского детства. Там во дворе надо было быть победителем (иначе беда всяческих унижений). Для этого нужно было пойти в спортивную школу восточных единоборств — здесь тоже приветствовались победители. Ну и в КГБ готовили победителей. Трижды готовый к победе, Великий Гопник вывел из своей жизни закон войны.
Великий Гопник по-человечески находит себя на дороге войны. Здесь ему комфортно и интересно. Сюда его зовет страсть к победе. И не развал Советского Союза сердечно беспокоит его, познавшего, служа в ГДР, скромный потребительский мирок, а возможность самовыражения и кайфа от власти.
Говорят, что власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно. Люди, обычно рассуждающие о Великом Гопнике, не знают, что такое власть изнутри: журналисты, политологи, профессора — это не люди большой власти. Они придумывают за Гопника его идеологические пристрастия.
Сила Великого Гопника не в идеологии. На самом деле, традиционные народные ценности России весьма путанные. С одной стороны, они заложены в «Домострое» — книге православно-бытовых правил XVI-го века. Здесь женщине в семье отводится самое последнее место, детей надо пороть, семью держать «в страхе Божьем». Но, с другой стороны, мы же знаем, что изначально питие было «веселием Руси», то есть пили алкоголь вдоволь, было много языческих обычаев и верований, были жестокие драки деревенских парней, стенка на стенку, за девиц, баня была местом эротических сборищ. Путаница заканчивается, когда дело доходит до политики. Домострой требует: «Царя и князя следует бояться и служить им как представителям Бога на Земле».
Этому правилу Россия до сих пор так или иначе верна. Благодаря ему Великий Гопник ловко достиг того, что затмил собой другие ценности России и стал ее главной ценностью. Он сумел так организовать кремлевский двор, что тот полностью подчиняется ему, во всяком случае, пока наш царь выглядит победителем. Царь расставил по ключевым местам друзей и соратников по КГБ, он не скупился, дал обогатиться. Кто либеральничал или что-то шептал за спиной отстранены от дел или в тюрьме. Полезные либералы остались только в финансовом, банковском секторе власти. Тут, понимает Гопник, нужен либерализм.
Его победу над Россией прекрасно выразил спикер думы Володин. Россия — это Великий Гопник. Великий Гопник — это Россия. Гопник заставил русские ценности служить себе, но он даже не возгнал их до крутого кипятка новой идеологии. Они как-то булькают вокруг него, и он использует их только по практическому назначению. Идеология у него расплывчата, является служанкой его желаний. Если ему нужно православие — ради Бога! — он берет православие. Если Сталин живет в сердцах людей — он не против Сталина. Он выстроил русскую историю как вереницу побед — это его еще детская, дворовая мечта. Ну что поделаешь, любит этот человек войну, любит порой выпустить из себя простые слова ненависти или глумления. Он в кайфе от того, что он высшая ценность России и потерять эту позицию не хочет. Он нашел в народе схожие черты и доказал свою общность с народом особенно на примере Крыма. Страна была счастлива, он — тоже. Вот и Украину он теперь хочет подарить своему народу, но что-то пока идет не так. Во всяком случае, не так быстро, как бы ему хотелось.
В результате, лодка ценностей перевернулась: мы оказываемся примерно в той же позиции, как и при позднем брежневском коммунизме, где Генсек не служил идее, а идея прислуживала ему. Только теперь вместо одной, коммунистической, идеи нашему императору служат целый ансамбль оберточных ценностей.