— Куда же ты пойдёшь, батюшка? — спросила Катерина.
— А с тобою, матушка, с тобою. Я те пригожусь. Да и конём в пути кому-то править нужно.
— Господи, а ты, батюшка, тоже не прост. Увидел, что теплится во мне желание взять тебя. Да подумала: стар для дороги.
— Э-э, матушка, да я по этим дорогам колёсиком катаюсь, колёсиком, — пропел батюшка Иван.
А как наступила ночь, Катерина и поп Иван тёмными улицами и переулками Земляного города покинули Москву и взяли путь на Кострому. Дорога — привычное дело для Катерины. Пол-России исколесила она в прежние-то годы. Да одно дело по мирной земле ехать и совсем другое — в лихолетье. Не всякий торговый человек отважится отправиться в путь в одиночку или вдвоём. Собирались обозами, стражей нанимали, двигались только днём, от селения к селению. Но Катерина осмеливалась странствовать даже одна, потому как знала свою силу. И передвигалась она по дорогам чаще всего по ночам. Знала она, что тати в лихолетье и сами-то не очень любят шастать ночью. У них и днём нет помех на глухих дорогах, и простору хватает... Ещё знала она, что в пути рядом с нею всегда есть Святые Духи. То Михаил-архангел, архистратиг и защитник христиан, сопровождал её, то Илья-пророк, покровитель простых людей, укрывал её своим могучим крылом. Да была в Катерине своя, особая сила, о которой сама она не ведала. Но та сила открывалась татям и они боялись её больше всего. Так было и на сей раз.
Село Мирославль, раскинувшееся по берегу реки Ухтомы, Катерина и батюшка Иван покинули в густых сумерках, рассчитывая к утру добраться до деревни Коблуково. А в том Мирославле, в избу, где остановились отдохнуть на день Катерина с Иваном, два раза в течение дня заходил молодой матёрый мужичище. Хозяйка назвала его Прохором, ещё лешием и татем, да всё шёпотом, озираясь на углы. И приглянулись Прохору дорожные сумы Катерины. Догадывался он, что в них есть чем поживиться.
И лишь только сани Катерины скрылись в вечерней дымке, заткнул Прохор топор за пояс под шубу, вышел на лесную тропу, коя шла в укорот дороги, и близко к полуночи встал на пути Катерины с топором в руке. Вывернув шубу наизнанку и закрыв лицо треухом (только лохматая борода торчала — и есть леший), топором заиграл, словно ложкой. Вот и лошадь, и сани ночных путников показались на лесном повороте. Прохор за кустом укрылся, зверем затаился, дабы прыгнуть в последний миг. Но когда до путников оставалось несколько сажен, будто струя лесного пожара обожгла Прохора, и он выронил из рук топор. Волосы под треухом у него зашевелились, душа леденеть стала. А путники уже рядом, вот и мимо проехали. Прохор же глаза треухом закрыл, в снег головой ткнулся, потому как обожгло его пламя-сияние, кое исходило от Катерины. И понял Прохор, что, будь он истинно лешием, не одолеть бы ему святой силы. Так он и просидел на корточках, пока конь и сани не скрылись за новым лесным поворотом.
Катерина раскрыла истинное нутро Прохора ещё в Мирославле, когда он во второй раз зашёл в избу. Загадала наказать его, как встретит его на большой дороге, а в пути забыла о нём. И быть бы ей под топором злодея, но небесные силы защитили её. Так и добрались Катерина и батюшка Иван без приключений до Костромы. Да как потом выяснилось, ко времени.
Той же дорогой, но сутками позже двигался в костромскую землю отряд поляков в тридцать сабель и несколько русских воинов, посланных с поляками князем Михаилом Салтыковым. Было им приказано гетманом Гонсевским разыскать в костромской земле княжича Михаила Романова и его мать инокиню Марфу и похитить их или предать смерти.
Гетману Гонсевскому было хорошо известно, что на пути к российскому престолу королевича Владислава есть лишь одна преграда — племянник царя Фёдора, и в силу обстоятельств, наследник престола. И чтобы заслужить милость короля Сигизмунда и королевича Владислава, Гонсевский решился ещё на одно злодеяние.
На костромской земле сходились две силы.
В Костроме Катерина первым делом наведалась к воеводе боярину Михаилу Бутурлину. Сказала ему:
— Батюшка воевода Михаил, я принесла слово патриарха Гермогена князю Михаилу Романову. Открой его место мне.
Дворянское гнездо Шестовых было известно многим костромичам. И воевода таки подумал, почему эта посланница Гермогена не спросила у кого-либо из горожан, а явилась к нему. И понял он, что тут кроется не просто интерес, а государственное дело. И спросил боярин Михаил Катерину:
— Есть ли нужда у тебя скрывать причину поиска вотчины Шестовых?
— Не выпытывай, батюшка воевода. Велено мне сохранить слово патриаршее в тайне, — открылась Катерина.
Бутурлин чтил и высоко ценил Гермогена. И не впал в амбицию. Хотя и почувствовал ущемление воеводской чести: не захотел патриарх доверить ему тайну. Однако задумался, пытаясь разгадать причину интереса к княжичу Михаилу Романову.
Катерина по-своему поняла состояние воеводы.
— Прогони сомнения, батюшка. Движение патриарха во благо России. Да помни: близок час, когда тайное станет явным.
Вязаный полушалок скрывал лицо Катерины. Да и сумеречный мартовский день мало освещал палаты воеводы. И Бутурлин никак не мог рассмотреть лицо стоящей перед ним женщины. Спросил:
— Как тебя звать, гостья?
— Катерина. Я домоправительница патриарха.
Бутурлин подошёл к ней поближе, присмотрелся, головой покачал.
— Не узнаю. Ты бы показалась, платок скинула, — попросил воевода.
— Отчего же не открыться, — согласилась Катерина и скинула с головы полушалок, огненно-рыжую косу на грудь переложила, зелёными глазами блеснула.
— Вот и узнал тебя. Довелось мне зреть твой лик во время венчания царя Василия. Тогда ты обожгла меня своими глазами.
— Да и как не ожечь, батюшка воевода, коль греховные мысли тебя одолевали, — улыбнулась Катерина.
— Каюсь, думал тогда, какая ты есть в чистоте телесной. Теперь вот по-иному смотрю — старею, матушка ясновидица.
— Оно так. Время нам не подвластно.
Воевода позвал дворецкого. Вошёл пожилой худощавый человек в синем кафтане. Михаил велел ему накрыть стол, а как ушёл, попросил:
— Расскажи, любезная, как там в Москве. Когда же пищи вкусим да человека твоего накормим, да конь отдохнёт, так и отправлю в путь.
За трапезой Катерина многое поведала о событиях в Москве, рассказала о порядках, заведённых ляхами, о том, что поляки готовятся к встрече короля Сигизмунда.
— Сам он уже нарёк себя царём всея Руси.
— Ан россиян-то не спросил. Да мы ему скажем русское слово, — усмехнулся воевода.
Поведала Катерина и о том, что Москва голодает, что на патриарха, стоятеля за православную веру, гонения идут.
— Князь Михаил Салтыков, извратник и предатель, а ещё дьяк Федька Андронов издеваются над ним, как хотят, и с ножом уже подступали к святейшему. Требуют, чтобы Владислава звал без крещения.
Об одном умолчала Катерина, о том, что Гермоген уже заточен в Чудов монастырь. Потому как в сие время воеводе не нужно было знать того. Да и сама она пыталась убедить себя в том, что патриарх вольно пребывает в палатах. Но себя ей не удавалось обмануть.
Как трапеза подошла к концу, Михаил открыл место пребывания князя Михаила Романова:
— Поезжай в село Домнино, что в семи верстах за селом Рябинино. Там, в родовом именье Шестовых, и найдёшь княжича. И провожатых тебе дам, стрельцов.
— Спасибо, батюшка воевода, не откажусь от военных людей, потому как ведаю, что по дорогам шастают тати-разбойники. — А согласилась на провожатых потому, что не хотела обидеть воеводу.
Он же попросил Катерину остаться в его палатах на ночь и отдохнуть. Но знала, что ей надо спешить, и отказалась.
— Ты, батюшка воевода, не печалься, мы ещё свидимся.
Кострому Катерина покинула в сумерках. Её возок сопровождали десять стрельцов. И Катерина расслабилась, укрылась меховым пологом и уснула. В Домнино она приехала в полночь. Село встретило её тишиной. Но потом появились собаки и с лаем провожали конников до барской усадьбы.
Палаты дворян Шестовых — большой деревянный дом с мезонином — стояли в старом парке в стороне от села. Усадьба охранялась сторожем с собакой. Большая лохматая овчарка бросалась чуть ли не на шеи коней стрельцов. Сторож подошёл к саням, нацелил на попа Ивана бердыш.
— Кто такие, что нужно? — спросил он.
Катерина выбралась из саней, сказала сторожу:
— Иди передай барыне, что приехали из Москвы от патриарха.
В это время в окнах дома затеплился свет, и вскоре двери открылись и на крыльце появился дворовый человек с фонарём и инокиня Марфа. Чутко спала старица, потому как жила в предчувствии беды.
В прежние годы Катерина никогда не встречалась с женой Фёдора Романова Ксенией. Теперь сходились, и у Катерины на душе скребли кошки, стыд мутил душу.
— С чем приехали, кто такие? — спросила Марфа.
— С миром, матушка, с миром. Да в дом пусти, там и поговорим, — ответила Катерина.
Видя поодаль стрельцов и рядом — женщину, Марфа сказала:
— Входи, коль с миром.
Катерина вошла в освещённую свечами прихожую и остановилась у по рога, испытывая неловкость. Марфа взяла у дворового фонарь, осветила им лицо Катерины. Рассматривала её пристально. И Катерина присмотрелась к ней, увидела и то, что было снаружи, и что внутри. Стояла перед нею женщина в годах, с поблекшим лицом, много выстрадавшая. Ведунья затруднялась сказать, почему красавец-князь, умный и образованный, женился на этой дворяночке. Но чуть позже Катерина поняла, что в молодости Ксения была как привлекательна, да прежде всего душевной красотой. Да и с лица, когда ведунья смыла с него морщины, разгладила кожу, оживила большие карие глаза, с волос паутину седины сняла, стан обкатала до девического, то увидела другую Ксению, милую, сердечную, да не каждому доступную. Однако Катерина прервала своё занятие, потому как инокиня догадалась, почему гостья рассматривала её так пристально.
— Матушка Марфа, — сказала ведунья смущённо, — я с посланием от патриарха Гермогена. Прими меня и выслушай.