.
И вот теперь ему предстояло обратить стоящего перед ним россиянина в католическую веру, а в худшем случае добиться того, чтобы он стал приверженцем унии. Но, рассматривая Филарета, выворачивая его нутро, он понял, что добиться первого будет невозможно. Этот православный христианин не продаст своей веры даже за свободу. И был лишь один путь привести его в католическую веру. Однако сей крайний случай Пётр Скарга пока таил и берёг на то время, когда исчерпает мирные пути. Да и сторонником унии, считал Пётр, россиянин может стать только при одном обстоятельстве, когда большинство иерархов русской церкви примут как должное учение об исхождении Святого Духа не только от Отца, но и от Сына. Если бы в этом удалось убедить русских святителей, тогда вживление унии в России двинулось бы благодатно. Ан нет, православная восточная христианская церковь упорно отрицала сей догмат католической церкви, и это отрицание длится несколько веков. Именно на этом основании Византийская церковь отрицала верховенство Римского Святейшего престола над Константинопольским Патриаршим престолом, а папу римского не признают главою Восточной церкви. Так сможет ли он, простой богослов католической церкви, сломить богатырский дух русского митрополита, в прошлом известного не только в России, но и за её пределами боярина и князя Фёдора Романова, потомка древнейшего княжеского рода? К тому же широко образованного.
И Петру Скарге пока ничего не оставалось иного, как только проявить силу своего духа и красноречия, попытаться убеждениями выполнить волю короля Сигизмунда и пожелание папского нунция в Польше прелата Рангони. О, нунций Рангони только выразил пожелание, но оно давило на богослова куда больше, нежели воля короля. Повторив ещё раз: «Я попытаюсь выполнить просьбу князя Голицына», Пётр Скарга покинул каземат. Он бы и хотел тотчас сразиться с Филаретом в философском поединке по догматам веры, посмотреть, чем живёт и дышит Филарет, крепок ли в православии, в его догмах, но у Петра не было никакого желания сидеть в холодном и сыром помещении каземата, вести долгую беседу.
Прошло три дня с того часа, когда Пётр Скарга заходил в каземат, и к вечеру за Филаретом пришёл слуга богослова.
— Идите за мной, — сказал он митрополиту.
Филарет сидел возле князя Василия и не шелохнулся. У него и в мыслях не мелькнуло оставить Василия одного. Но князь побудил:
— Иди, владыко. Знаешь же, уведут силой.
— Хорошо, брат, но я скоро вернусь за тобой, — ответил Филарет и покинул каземат.
Слуга вышел следом, закрыл дверь на засов, запер её на замок, как делалось всегда, и повёл Филарета вверх. Они пришли в просторный и ярко освещённый покой. В нём было тепло, в камине пылал большой огонь. Богослов Пётр сидел возле камина и поправлял дубовые поленья. Он показал Филарету на кресло, стоящее рядом, и пригласил:
— Садись, сын Божий.
Филарет опустился в кресло и в сию же минуту ощутил тепло очага. Оно было иным, чем то, которым согревались они с князем Василием в подвале. Там полугнилые дрова пахли болотом, здесь — терпким дубовым настоем. Но Филарет не расслабился. Он пребывал в тревожном предчувствии. Ещё при первой встрече с богословом Филарет понял, что тот явился неспроста, не для мирных бесед на богословские темы. Филарет заключил, что иезуит играет с ним, что он жесток и в нём нет человеколюбия, милосердия к страждущим. Потому Пётр Скарга и «забыл» о просьбе Филарета перевести князя Василия в сухое и тёплое помещение. Размышляя об этом, Филарет смотрел только на огонь и не видел изучающего взгляда богослова. Наконец тот заговорил:
— Вижу, ты, митрополит, негодуешь, потому как я не внял твоему слову и князь всё ещё в каземате.
— Да, святой отец, сие не по-божески.
— Я же говорю: судьба твоего брата, пребывающего в беде, в твоих руках. И достаточно одного твоего слова «согласен», я велю пану Гонте перевести вас вот в такой же покой.
— Какого согласия ты добиваешься?
— Я не зову и не толкаю тебя на злые деяния, недостойные твоего звания, но призываю к службе во благо всех верующих христиан и католиков. Господь Бог у нас един, все мы верим в Святую Троицу. Потому поклонись вместе со мной наместнику Божьему на земле папе римскому Сиксту V и признай божественную роль католической церкви римского закона. — Пётр Скарга потянулся рукой к руке Филарета, тронул её, призывая к доверию, к совместному служению Святой Троице.
Филарет по-прежнему смотрел только на огонь и освободил руку от холодной руки иезуита. Он думал о том, что предчувствие не обмануло его. И они с князем попали в лапы огромного клеща, который или высосет из них последние соки, или сгноит в сыром каземате, если не дадут согласия принять католичество. В сей миг в Филарете вспыхнуло лишь одно чувство: гнев на коварного иезуита. И со всей страстью своего неуёмного характера Филарет хотел обрушить свой гнев на голову богослова. Но в последний миг сдержался, потому как знал, что никакая ярость не спасёт ни его, ни князя от посягательств на духовную свободу. Даже насилие над Петром Скаргой не приведёт его и князя к какой-либо свободе, к тому, чтобы вырваться из заточения, не говоря уже о том, чтобы вернуться в отчизну.
Молчание Филарета затянулось, и богослов напомнил о себе:
— Брат мой во Христе, я призываю тебя к благоразумию и хочу услышать твоё слово.
Филарет, наконец, повернул голову к иезуиту.
— Моё слово одно, — начал он, — прояви милосердие к брату моему князю Василию. Никакой враг так жестоко не относился к русским пленникам. Мы ведь не воины, мы послы. Зачем обрекаешь князя на смерть? — Слова Филарета звучали сурово.
— Просьба твоя за князя Голицына говорит о твоём благородстве. Сей Божий дар, сказывают есть и у меня. Однако же суровое содержание вас — воля короля Сигизмунда. Он указал место, где вам пребывать. Как же мне дерзнуть и нарушить волю государя? Только твоё согласие принять нашу веру изменит судьбу князя. Оба вы будете вольными. К тому же ты первым встанешь на путь сближения двух вер. Я не вижу никакого отступничества от православной веры, если ты станешь католиком. Мир становится иным. Мы же благословили королевича Владислава принять православную веру и он на пути к Москве.
Пётр Скарга обманывал Филарета. Король Сигизмунд давно и строго запретил сыну не только дать согласие креститься в православие, но даже запретил ему ехать в Москву. Ложь не смущала иезуита. И он продолжал убеждать Филарета.
— Коль скоро царь всея Руси Владислав примет православие, откроется путь к сближению польской и русской церквей, слиянию двух вер, и они встанут под знамёна Римской церкви.
Митрополит слушал богослова внимательно, чтобы понять, насколько иезуит крепок в своих убеждениях. Но болезненные думы о князе Василии, который пропадал внизу, как в преддверии ада, не позволяли Филарету сосредоточиться на разговоре. Одно митрополит понял хорошо: если он предаст свою веру, то спасёт князя. И тут ему было над чем задуматься, тут нельзя было отмахнуться от богослова. И всё-таки Филарет не думал сдаваться, сам попытался пробиться к сердцу Петра Скарги.
— Ежели ты уверен, что церкви, ваша и наша, встанут рядом, ежели успех близок, зачем же не проявишь милосердие к будущему собрату? И тогда князь поклонится папе римскому и будет денно и нощно молиться Всевышнему за твоё милосердное дерзание и дабы он защитил тебя от гнева короля Жигмонда за сей подвиг человеколюбия.
Страдая за князя Голицына, Филарет был готов на любые муки. Но он видел, что Пётр Скарга и пальцем не шевельнёт в пользу князя, пока не добьётся своего. Филарет понимал, что не тем человеком был иезуит, чтобы проникнуться жалостью к страдальцу. Скарга даже не ответил на горячие слова Филарета. Он считал, что облегчение участи больного россиянина ни на шаг не приблизит его к достижению цели. И с упорством фанатика заявил:
— Брат мой, напрасно призываешь меня к милосердию, не проявляя своего. Тебе я открыл путь к спасению князя. Ты благороден, ты готов пожертвовать жизнью ради ближнего. Вот и исполни благое дело. Два слова: «да» или «нет» решат вашу участь. — И богослов встал.
Филарет продолжал сидеть. Оказалось, что ему трудно оторваться от очага, излучающего благостное тепло, и покинуть покой, где воздух чист и свеж, где много свету. И как мало от него требовалось, чтобы не уходить из райского покоя в преддверие ада. Одно слово «да», и вот она, свобода. Ан нет! Ярко вспыхнуло в памяти всё, что случилось с ним в Тушине. Там всё происходило так, как и здесь, и там судьба его покатилась во тьму предательства после одного слова «да». И только Богу ведомо, на какие душевные муки тогда обрёк себя Филарет, как трудно далось покаяние и прощение греха. Ноне же он не дождётся прощения греха и ему не поможет никакое покаяние. И Филарет прошептал: «Славный и достойный князь Василий, люблю тебя всем сердцем и живота за тебя не пожалею, но веру не продам! Прости! Прости! Прости!» — И митрополит встал, резко сказал:
— Всуе наша беседа была! Зови стражей и отправляй в каземат! — и, не дожидаясь, что скажет Скарга, направился к двери.
Богослов, однако, остановил Филарета:
-Хорошо, я пошлю гонца к королю и буду просить его за князя. Тебя же попытаюсь вывести из тьмы заблуждения. — Скарга позвонил в колокольчик, вошёл слуга и по знаку богослова повёл Филарета в заточение.
А утром через два дня в каземат пришёл пан Гонта, следом явилась младшая невестка Гуня. Они принесли большую вязанку дров и полную корзину съестного, несколько бутылок и банок с лечебными настоями и мазями, с малиновым вареньем. Пан Гонта пояснил, какие настойки как пить, как растираться мазями. И наказал:
— Ещё молитесь Деве Марии. Она милостива и защитит вас.
Он же показал Филарету, как сделать близ очага полок для князя, и принёс несколько досок. Филарет не мешкая взялся за дело и к вечеру соорудил полати, перенёс на них князя, напоил его чаем с малиновым вареньем, растёр грудь и ноги барсучьим салом, хорошо укрыл, и князь впервые за долгие недели спокойно спал и не кашлял.