Держась за вожжи, Паули метнулся к телеге.
— Я умоляю тебя, пани!
— Пусти! — И женщина замахнулась кнутом.
И тогда Паули полез за пазуху, достал оттуда грамоту и золотую монету.
— Вот, передай митрополиту, а деньги тебе за милость.
Глаза Паули, смотрящие на женщину с мольбой, усмирили её гнев. Схлынул страх. Она взяла грамоту.
— Хорошо, я передам твою цидулю. А денег от божьего человека не возьму.
Паули увидел в корзинах караваи хлеба, его глаза загорелись голодным блеском.
— Пани, именем Матери Божьей прошу, продай хлеба. — И Паули сунул монету ей в руки.
Она подала Паули каравай хлеба.
— Продать не грешно, — заметила она и дёрнула вожжи.
— Я буду ждать тебя с ответом, — сказал Паули.
— Завтра в полдень, если будет ответ! — крикнула молодая пани Гонта, уже отъезжая от Паули.
В письме, которое Паули передал одной из невесток пана Гонты, сообщалось, что сын Филарета Михаил венчан на царство. Невестка отдала грамотку пану Гонте. Он же спрятал её и забыл о ней. Что побудило пана Гонту проявить коварство, неведомо, но она пролежала у него в тайнике много времени и была передана Филарету спустя два года.
А Лука Паули провёл близ замка ещё три долгих и мучительных дня, но его ожидания оказались напрасны. Невестка пана Гонты так и не появилась, а замок по-прежнему казался вымершим. И Паули ушёл в Россию, впервые за многие годы не выполнив своего задания.
Глава семнадцатаяДеулинское перемирие
Шёл третий год царствования Михаила Романова. Но в жизни юного царя и державы ещё не было ни одного мирного дня. Россия продолжала воевать с Польшей. Военные действия навязали россиянам и шведы. Впечатлительный Михаил, болезненно переживающий разорение державы в народную нищету, часто спрашивал близких бояр, скоро ли в державе и на её рубежах наступит замирение.
— Долго ли нас будут терзать поляки? Какие долги у нас перед шведами? — чаще всего спрашивал царь близкого человека, князя Фёдора Шереметева.
И всякий раз князь отвечал по-разному. Да всё в ответах сводилось к одному:
— Ни поляки, ни шведы к нам не полезут, как только россияне сытыми будут. Сытого мужика не тронь, иноземец, живота не пожалеет, а защитит свои рубежи. Другое дело — голодный. Вот и давай, царь-батюшка, добиваться одного, чтобы дети твои не помирали от голода, чтобы земли пахотные не зарастали по всей державе бурьяном. А начинать надо, конечно же, добившись мира.
— Но как заставить шведов и поляков сегодня с нами замириться?
— Ты, государь, побуди думного дьяка Ивана Грамотина осветить всё в Думе. Он же, умная голова, ведает, что делать. Ещё тебе нужно послушать думных дьяков Дворцового и Разбойного приказов. Они же скажут, как возвратить на землю и в старые места поселения земледельцев, сбитых с мест в смутную пору — пояснял князь.
Михаил слушал усердно и пытался дать сказанному свою цену Он и сам проявлял уже остроту ума.
— Днями мне принесли челобитную из Троице-Сергиевой лавры. Просят монастырские люди, дабы дал им волю в розыске беглых крестьян. Я внял мольбе богомольцев и дал им волю искать беглых. Они же в бегах разбоем занимаются-промышляют.
— Не оставляй без милости монастырские обители, твою опору — посоветовал Фёдор. — Как проявится твоя милость к лавре, так и другие обители легче будет подвигнуть к поиску своих людей. Да помни, царь-батюшка, одно: повели всё делать мягко, дабы землепашцы вновь не поднялись на бунт. Многие волюшки хлебнули, и на них не так-то просто вновь надеть хомут. Оно, конечно, понятен ропот дворян и боярских детей. Они не напрасно добиваются крестьянской крепости и просят продления срока урочных лет Тут тебе нужно посоветоваться с земцами.
Эти беседы царя и князя часто слушала матушка Марфа и внимала советам князя с неменьшим усердием, чем её сын. Она же всякому полезному совету давала движение. И хотя сама она в Боярской думе не заседала, но многое вершилось там по её указам. Матушка-государыня лучше других знала мягкосердие своего сына и здраво оценивала державность его ума. Потому день за днём забирала власть в государстве в свои руки. По её воле при царском дворце сложился родственный державный совет Марфа продолжала собирать в Кремль родственников рода Романовых, но не обошла вниманием и всех, кто был близок к роду Шестовых. Она размышляла просто: на своего человека можно положиться, связанный родством, он реже идёт в измену. И где-то к третьему году царствования Михаила во всех государевых приказах и службах стояли сродники царя. Не всюду они управляли гладко. Одни по недостатку умения, другие — из корысти. И как-то князь Фёдор Мстиславский, встретив на паперти Успенского собора Марфу, упрекнул её:
— Ты, матушка-государыня, свойство и родство чтишь больше ума и деловитости. Потому всех своих, даже кто не выше валенка, тянешь управлять державой. Зачем сие непотребство творишь?
Старица Марфа, ещё будучи княгиней и боярыней Ксенией Романовой, никогда не уважала и не чтила князя Мстиславского. Да и было за что. В ту пору, как Борис Годунов терзал род Романовых, Мстиславский смотрел на сие злодеяние с ухмылкой и довольством на лице. Окинув суровым взглядом по-прежнему тучную, уже оплывшую вниз фигуру князя, Марфа жёстко и не щадя княжеского самолюбия сказала:
— Не тебе, князь, упрекать Романовых за радение державы. Ты её давно продал полякам и латинянам И по моему разумению, не Филарету-батюшке нужно томиться в заточении, а тебе пора бы принять схиму и уйти от людей замаливать грехи.
У князя Мстиславского дыхание перехватило, будто костью подавился, слова в защиту себе не мог вымолвить. И он угнул свою седую голову, в душе солоно выругался и ушёл с паперти, так и не помолившись.
Марфа продолжала управлять державой всё круче. И совсем немного времени прошло, как думные бояре, дьяки, вельможи всех рангов увидели, что все государственные дела старица держит в своих руках. Нет, она не отторгала сына от царской власти, и он вершил то, что ему положено: подписывал указы, повеления. Но всё это делалось под её зорким глазом, с её ведома. При её верховодстве постепенно и с немалым трудом, но в державе что-то налаживалось, жизнь преображалась к лучшему. Но усилий этой упорной женщины явно не хватало, пробыв во главе правительства шесть лет, Марфа не сумела вывести Россию из разорения, хотя за эти же годы добилась, чтобы Земский собор усерднее заботился о государственной казне, чтобы служилые люди жёстче собирали налоги и недоимки за прежние годы, наконец, чтобы пополнились хлебные запасы для войска на случай неурожая. Во многих державных делах Марфа не чинила самоуправства, не бросалась в омут головой, но, осмыслив какой-то новый шаг, шла к царю. Так было и в те дни, когда кое-кто из неугодных Марфе думных бояр и дьяков попытались разделить населённые дворцовые земли.
На Масленой неделе — в Прощёное воскресенье — Марфа пришла из Воскресенского монастыря в палаты царицы Анастасии раньше обычного. Царь Михаил только что закончил утренние молитвы, и Марфа зашла к нему в малую тронную палату.
— Сын мой, царь-батюшка, — начала Марфа, — сядем рядышком и поговорим о делах важных.
— Слушаю тебя, матушка. — Михаил усадил мать на турецкий диванчик и сам сел рядом. — Вот и побеседуем ладком.
Марфа любила сына нежно и страстно, но проявляла свои чувства редко. И на сей раз спросила об одном:
— Как тебе спалось, родненький?
— Спасибо, матушка, я всегда крепко сплю.
— Вот и славно. А теперь внемли тому, о чём попрошу. Есть среди именитых такие, кто тянет руки к дворцовым землям. То бы пресечь надо, сынок.
— Мыслю я вровень с тобой, матушка.
— Земель за Царским приказом числится много, да не все они ухоженные, иншие и вовсе в запущении, хотя и населены. Вот и хочу просить твоего позволения распорядиться ими здраво, а не в ущерб державе. Есть у меня на заметке многие рьяные радетели земли, да оной не имеют. Потому надобно не мешкая наделить их землёй. Радетелей Колычевых и Жеребцовых в первую голову, кои исправно тебе служат. Белозерцевы и Ладыгины вровень с первыми стоят, дадим не в ущерб казне, но токмо впрок.
Царь Михаил согласился с Марфой, но и своё высказал:
— Ты, родимая, лучше меня знаешь, как вести хозяйство. Токмо и Шереметевых с Сицкими не обойди — опору нашу. Да ещё узнай, в достатке ли землицы у князей Черкасских. Их ведь Годунов разорил...
— Так и поступлю, сынок, — ответила Марфа.
И вскоре с лёгкой руки все достойные вельможи были наделены поместьями. Достались они истинно радетельным хозяевам.
И в других делах Марфа поспевала ко времени. Когда зашёл разговор о замирении со шведами, она же первая встретилась с думным дьяком Иваном Грамотиным. В душе Марфа восхищалась этим умнейшим посольских дел человеком. Попросила его, как встретились в Грановитой палате:
— Ты бы открыл царю путь, дьяк-батюшка, каким идти к замирению со свеями.
Думный дьяк Грамотин знал, что уж ежели каким делом заинтересовалась государыня, покою никому не будет. Ответил искренно:
— Дело сие не статочное, матушка-государыня. Ноне твоего сына, царя-батюшку, многие державы уважать начинают И есть уже радетели, кои готовы помочь уладить мир со Швецией и Польшей.
— Кто же сии радетели?
— Англия и Голландия волю проявляют. И французам выгодно наше замирение с поляками и шведами.
— Зачем же мы отвергаем их помощь?
— Пока речи меж нас о том не было. Но мне больше по душе иной путь, который указывает Божье провидение. Шведский король Густав Адольф, обобравший нас по Столбовскому договору и захвативший Гдов, сам ноне ищет с нами замирения. И он готов идти рука об руку с нами против ляхов. Нам такой сосед подходит токмо чрево у него ненасытное.
— А посильно ублажить его?
— Ведомо мне, что за мир с нами он намерен получить Ингрию и Ливонию. Сии земли можно было бы и отдать свеям. Ан Густав потребует и других лакомых кусков. Давно он лелеет глазом Иван-город, Ямбург и крепость Орешек.