Когда обряд погребения был завершён, полякам щедро заплатили и они вновь взяли Филарета под надзор и теперь уже, по ритуалу посольской договорённости, повезли на речку Поляновку, где всё было приготовлено к обмену пленными. Ехали теперь медленно и, кажется, долго. Сам Филарет потерял счёт времени. Он был в каком-то полузабытьи. Сказались долгие годы лишений, страданий, духовные и телесные муки — бесконечно долгий путь по терниям. И неведомо что давало силы Филарету преодолевать выпавшие на его долю жестокие испытания. Да всё сводилось к одному: помогли ему выстоять в борении с невзгодами его крепкая вера в Господа Бога, в предначертания судьбы и провидения, которые вели его по жизненному пути. Но Филарет не только уповал на Всевышнего. Он и сам каждый день своей жизни утверждал праведным трудом и жаждой творить добро. Он отдавал себя людям, служил им, не требуя ничего взамен, и от этого становился не беднее и слабее, а день ото дня укреплялся в духовной и нравственной силе. Не скудела и плоть его, потому как он давал ей ту пищу, от которой прирастают не телеса, но мощь и крепость.
По мере движения по родной земле, которую не видел долгих девять лет, Филарет обрёл равновесие, ясность ума и жажду всё вокруг видеть, примечать и запоминать. Правда, на пути к свободе по родной земле он мало увидел чего-либо отрадного. Вся Русь западнее Москвы лежала в разорении, от многих деревень остались лишь заросшие бурьяном пепелища, пашни заросли кустовьем и кочкарником. Крестьяне, что встречались на пути, выглядели полудикими жалкими нищими. Многие пошатнулись в вере и разучились осенять себя крестом. В деревнях и селениях почти не было видно детей, будто русские бабы вовсе перестали рожать. К неутешительному выводу пришёл Филарет, пока добрался до речки Поляновки: последствия смуты ещё царствуют в России и их надо преодолевать. И сделать сие можно только тогда, когда в державе будет сильная государственная власть.
Но вот, наконец-то, Филарета привезли на долгожданную речку Поляновку. На восточном берегу Филарет увидел полевой стан. Там многие россияне чем-то занимались. Несколько плотников заканчивали сооружение второго деревянного мостика через речку. С появлением Филарета за рекой раздались возгласы, крики, в небо взлетели шапки.
Процедура обмена была медленной. Вначале меж собой поговорили посольские люди, поляки известили россиян о смерти князя Голицына. Потом те и другие ушли совещаться, а как сошлись второй раз, то уже ненадолго. И тотчас с русской стороны привели группу пленных поляков. Тут же польские уланы взяли Филарета за руки и повели к левому мостику. Но тут чиновникам взбрело в голову пререкаться, кому первыми отпускать пленников. Поляки требовали своё, а князь Катырев, которого Филарет узнал, — своё. Споры затягивались, потому как каждая сторона защищала свой интерес, боясь подвоха. Терпение у Филарета лопнуло, и он крикнул через речку:
— Эй, россияне! Эй, князь Катырев, отпустите с Богом поляков, пусть идут домой, а там и мой черёд придёт.
Россияне, однако, медлили. Ведь они хотели видеть не только Филарета, но и князя Голицына. Филарет понял суть спора и отозвался:
— Не будет князя Василия, он умер в пути и предан земле.
И над речкой повисла тишина. Путь по правому мостику был открыт и пленные поляки поспешили к своим, радуясь обретённой свободе. И среди них, если бы у Филарета было острее зрение, он увидел бы братьев Юзека и Юлиана, сыновей пана Гонты. Они же увидели его и закричали. Филарет понял, о чём его спрашивали и кто, ответил:
— С Божьей помощью все ваши живы и здоровы! — Увы, всей правды он не сказал, скрыл, что жена одного из братьев сбежала из замка.
Но вот, наконец, поляки приняли своих воинов и уланы отпустили руки Филарета. Он вступил на шаткий мостик, отделяющий его от отчизны. Он шёл степенно. А близ мостика уже толпились царедворцы, и в центре их Филарет увидел своего сына, царя Михаила. Тот растолкал придворных и ринулся к отцу. Филарет прижал сына к груди, многажды поцеловал его в мокрое от слёз лицо, да так они и пошли в обнимку к ожидающей их карете. Случилось это в начале июня 1619 года.
В Москве царь Михаил и Филарет появились спустя несколько дней. По просьбе Филарета они возвращались кружным путём. У тверской заставы, на виду у тысяч москвитян царь и митрополит вышли из кареты и вошли в Москву пешком, держась за руки. Видя это единение, москвитяне радовались, потому как узрели доброе предзнаменование. К великому счастью москвитян и всех россиян, они не ошиблись в своём предчувствии. Все деяния царя Михаила и его отца долгие четырнадцать лет говорили о том, что во главе России встали два достойных радетеля земли русской.
Глава девятнадцатаяДела семейные — дела государевы
Однако не все россияне радовались возвращению Филарета. Были среди них такие, которые знали о нём не только как о милосердном христианине, но и как о человеке крутого нрава, отменно суровом в минуты гнева. Среди царедворцев возникло смятение. Им было привольно жить при мягкотелом царе, который ещё не вызрел умом и характером. Но как бы кто-то не желал видеть в Москве Филарета, судьбе было угодно, чтобы он вернулся в неё, в родительский дом, на милую Варварку. Как часто он её вспоминал в мальборгском заточении. Ведь здесь, на Варварке, прошли его лучшие годы жизни: детство, молодость, полная дерзаний, да и зрелые годы было чем вспомнить. Теперь всё это было в прошлом и жизнь нужно было начинать заново.
И не было случайностью то, что от речки Поляновки Филарет добирался полторы недели. За эти дни Филарет и его сын царь Михаил побывали в калужской и тульской землях, во многих городах и селениях московской земли. В этой поездке Филарет не проявлял воли к действию, нигде и никого не побуждал к делам, не осуждал за нерадивость. Он хотел лишь увидеть жизнь россиян во всей обнажённости и взирал на неприглядную российскую действительность жадно и с состраданием. Он и сына побуждал к тому, чтобы тот смотрел на всё пристально и всё запоминал.
Сам Филарет от всего увиденного был повергнут в уныние и ощутил глубокую душевную боль. Ещё в пути от Смоленска до московской земли он увидел лишь малые ростки восстановления порушенного. Теперь же, во время поездки с царём, он убедился в том, что за шесть лет царствования Михаила в державе ни на шаг не придвинулись к благополучию, не вырвались даже из объятий разрухи и нищеты. Филарет пока не знал, чем это вызвано, но душою почувствовал, что кому-то такая держава, где всё развалилось и продолжает ползти к полному упадку, выгодна. Ведь у тех «доброхотов» есть право и основания обвинять государя в беспомощности, в неумении управлять державой и навести в ней порядок.
Вернувшись в Москву после десятилетней разлуки с нею. Филарет ещё долго пребывал в стороне от державных и церковных дел. У него было право отдохнуть и набраться сил. Но это было лишь видимое безделье Филарета. Иногда он покидал палаты, ходил по Москве, появлялся на торжищах и пристально наблюдал за жизнью россиян. Он побывал в слободах ремесленников, в московских монастырях. Позже, пользуясь правом царёва отца, он обошёл все державные приказы и там вёл беседы со служилыми дьяками и подьячими. Он узнал состояние государственной казны, изучил роспись доходов и приходов. Порою он возвращался в тот или иной приказ и приводил с собой царя Михаила, собирал приказных дьяков и вёл с ними беседу. Из этих бесед вытекало, что приказы работают не так, как нужно, указы исполняются вяло или вовсе не исполняются, на земские приговоры в приказах смотрят сквозь пальцы и считают необязательным приводить их в действие.
После того как Филарет понял, что просветил сына о положении дел в приказах, он попросил Михаила собрать Боярскую думу в неурочный день.
— Мы с тобой, сынок, должны знать доподлинно, как бояре радеют над устройством государства, — сказал Филарет Михаилу.
Царь Михаил внимал каждому слову отца с благоговением и безусловно боготворил его. Всё, о чём говорил ему отец, он не подвергал сомнению. И если отец сказал, что надо послушать думных бояр и дьяков, значит так сие и должно быть.
Неурочный созыв Боярской думы вызвал среди царедворцев кривотолки. Старица-государыня Марфа попыталась даже запретить царю Михаилу собирать Думу. Но Михаил поступил так, как просил отец. Во время заседания Думы Филарет ничем себя не проявил. Он сидел рядом с боярином Фёдором Шереметевым, изредка переговаривался с ним, но больше молчал и слушал, да с особым вниманием тех, кто был близок к Романовым по родству и свойству. Перед заседанием Филарет подсказал сыну, о чём вести разговор в Думе. Хотел Филарет знать, что делают думцы и земцы, дабы возвращать крестьян на заброшенные земли, как думные головы относятся к воеводам по областям и к воеводству в целом. И высветилось, что крестьянством никто толком не занимается, а областных воевод бояре лишь всячески чернили. Ни у кого из них не нашлось доброго слова.
Сам Филарет считал воеводу главной движущей силой на пути державы к выходу из разорения и нищеты. Он и к земцам в областях относился так же. Не случайно же во время смуты Россия выстояла благодаря земскому движению и усилиям воевод из областей. Их полномочия в ту пору были чрезвычайными. Они держали в своих руках военную и финансовую власть, поместное управление, ремесла и торговлю. Конечно, считал Филарет, воеводы должны быть исправными исполнителями царских указов, различных предписаний державных приказов. Но как часто эти указы и предписания были ошибочны. И только умный, бескорыстный и честный воевода мог с пользой для державы применить в своей области все веления стольного града.
Просидев весь день на заседании Думы и наслушавшись споров и ругани, Филарет опечалился. Он увидел, что думские головы вовсе не сведы в том, как живёт Россия за московскими заставами, и не понимают воеводских забот, а всё дело управления воеводами находится в полном расстройстве. Филарет был возмущён. Но ещё больше он возмутился оттого, что бояре старых именитых родов ни во что не ставили молодого царя, не слушали его, когда он говорил, вели праздные разговоры. Князь Юрий Черкасский пытался усовестить их, но напрасно. Бояре лишь