— Ну и князь! То-то будет ему от святейшего!
Князь Иван был трезв, в одежде опрятен, но ликом чёрен, с диковатыми огнями в глазах. Дионисий привёл князя в трапезную. И вскоре же из моленной появился Филарет. Не благословив, как принято, спросил князя:
— Как ты живёшь, сын Андреев?
— Худо, святейший.
— Не потому ли, что пребываешь без Бога в душе?
— Так оно и есть.
— Я звал тебя на исповедь. Да был ты в непотребном виде. Теперь пойдёшь в храм исповедаться.
— Не пойду, святейший. Душа источилась, и нет порыва к исповеди.
— Печалуюсь. — Патриарх подошёл к князю, за плечо взял, к окну подвёл. — Дай-ка посмотрю на тебя с прилежанием. Авось скажу о твоей хвори.
— Полно, святейший, не тщись! Ни тебе меня не разгадать, ни мне тебя.
— Считаешь, что вровень стоим?
— Отчего бы...
Князь явно не был расположен к откровенному разговору. И Филарет сказал об этом:
— Я тебе руку помощи протягиваю, ты же отталкиваешь меня.
— Устал я, святейший, жизнь в тягость, потому равнодушен...
— Но зачем россиян хулишь? И царя-батюшку... Усталые в смирении пребывают, но не буйствуют.
— Народ хулю, потому как от глума не избавится. А царя-батюшку... Сие от досады рвётся. Вот был бы ты царём! Ты — сильный, за всё цепко берёшься. Мне такие по душе.
— Не нужно мне твоей похвалы. Придёшь с нею, когда грехи замолишь. И место тебе в монастыре уготовано. Пойдёшь ли вольно?
— Вольно не пойду. Но твоя власть надо мной. Верши её. А ноне домой отпусти.
Филарет понял, что князь Иван ни к покаянию не готов, ни от наказания не бежит Потому счёл беседу исчерпанной, сказал Дионисию:
— Отправь его в палаты да стражей поставь, чтобы не сбежал. Суд Божий вершить будем. — И князю сказал: — Не обессудь, за хулу на царя держать тебе ответ.
— Все мы под Богом ходим. Потому отдаюсь Ему не сумняшеся. — И князь Иван вышел из трапезной.
Вскоре же князя Ивана судили. Боярская дума жаждала пыток, крови.
— Царь-батюшка, все государи до тебя за хулу на плаху отправляли. И ты, государь, прояви твёрдость, — взывал князь Мстиславский.
Царь Михаил, однако, не поддался на призывы Фёдора и у думных бояр на поводу не пошёл. Посмотрев на отца, тихо сказал:
— Мы целовали крест не казнить за измены и хулу. Зачем же руки багрить? Вот патриарх-государь и скажет своё милосердное слово.
— Оно и будет таким, — начал Филарет. — Церковь видит в князе заблудшую овцу. Потому ему путь один: на моление в монастырь. И место князю уготовано: Кириллова Белозерская обитель. Сие мы вершим в согласии с царём-батюшкой.
Никто из бояр не посмел перечить милосердному приговору. И князя Хворостинина отправили на Белоозеро по первому санному пути.
Той порой приблизилось важное событие. Царь Михаил дал согласие жениться на Марии Долгорукой. И были смотрины, было обручение. Княжна Мария, роду праведного, пришлась Михаилу по душе.
— Батюшка родимый, низкий поклон тебе. Машенька согреет моё сердце, и мы подарим тебе внуков, даст Бог.
Жених оказался нетерпелив. Сразу же после нового года в середине сентября он повёл невесту под венец. Обряд венчания свершил сам патриарх Филарет в Благовещенском соборе. И было трёхдневное ликование. Москвитяне радовались за царя и валом валили на Красную площадь и в Кремль, где от щедрот царских угощения, бочки с вином, с пивом и каждый мог вволю выпить хмельного во здравие царицы и царя. И в Грановитой палате был большой пир, все веселились без меры, царю и царице подносили дорогие подарки, золотом и серебром осыпали, желали многих лет супружеской жизни, много детей и всё прочее во благо семейного счастья.
Ан счастье молодожёнов было коротким. Чей-то злой колдовской глаз ожёг невесту. Потом патриарх Филарет горюя над печальной участью царицы Марии, долго будет искать-перебирать в памяти лица всех тех, кто мог совершить злодеяние. И когда спустя семь месяцев после венчания, будучи беременной, царица Мария скоропостижно скончалась, Филарет убивался от горя не меньше царя и разум его мутился от тягостных дум. Но однажды его как будто озарило. И он, как ему показалось, нашёл виновницу смерти царицы. Вспомнил он, что на свадьбе был воевода Бутурлин, а с ним — Катерина и Ксения. И видел он, как от Ксении исходили какие-то неземные лучи. Но странным во всём этом было одно: почему он, Филарет, в сей же миг запамятовал сие яркое явление, словно и вовсе его не было. Теперь же память прорезалась, словно молодой зуб, и он увидел лицо Ксении в каком-то мучительном оцепенении, в страдании, готовом прорваться криком. И понял Филарет, что это Ксения наслала на Марию колдовство.
И вскоре же, как миновало девять дён после смерти Марии, мартовским вечером Филарет поехал в палаты воеводы Бутурлина на Пречистенку. Встретил патриарха сам воевода.
— Слава Всевышнему, что послал тебя к нам, святейший. А у меня Катерина два дня назад разрешилась от бремени, доченькой одарила. То-то порадовала...
— Благословляю мать Катерину. Да иное дело привело меня к тебе — государево, — строго сказал Филарет.
— Вон как! — удивился Бутурлин. — Ан за нами грехов нет.
— Ежели бы так. Дома падчерица Ксения? — спросил патриарх, с трудом произнеся нехорошее слово.
Воевода Бутурлин никогда и ни перед кем не испытывал робости. И на сей раз не изведал её, ответил с вызовом:
— Ошибся, святейший, у нас есть дочь Ксюша, она же дома, да хворая, лежит пластом.
— Что с ней?
— Ежели бы ведали! Я уж и священника приводил...
— Ишь ты, какая поруха. Ну веди к ней, однако же, — повелел патриарх.
Он вспомнил, что к Ксюше был ласков всегда. Была она частью той, кого он так долго и чисто любил. И пока шёл до опочивальни Ксюши, гнев его источился, лишь беспокойство росло. Жар у девицы, который опалял её девять дней, к этому дню схлынул, и она лежала бледная и отрешённая от земного мира. Но, увидев патриарха, лицо её оживилось, появилась слабая улыбка и она тихо зашептала:
— Господи, как Ты ко мне милостив. Хвала Тебе, что услышал мою молитву.
— Что с тобой, дитя? — осеняя крестом Ксению, спросил Филарет.
— Святейший батюшка, сними со своей души камень. Явилось мне откровение Господне, будто ты положил на меня грех за смерть рабы Божией царицы Марии.
Удивился Филарет прозрению ясновидицы, сел на ложе, спросил:
— Истинно глаголешь, что было Господне откровение?
— Истинно, святейший. Ты долго искал злочинца, но тебе не открывалось. На третий день после кончины тебя озарило, ты увидел меня и моё лицо в день свадьбы, и как я смотрела на царицу, тебе и замстилось.
— Разве сие не так? Отвечай же!
— Не так, святейший. Потому прими моё покаяние, а там суди, как Бог велит — Ксения смотрела на патриарха глазами родниковой чистоты, и не было в ней ничего земного.
Взгляд ясновидицы растопил лёд в душе Филарета, и он взял Ксюшу за руку, мягко сказал:
— Внимаю тебе, дочь моя.
— Видел ли ты, святейший, кто сидел близ царицы и княжны Черкасской?
— Видел и помню. Второй от Марии сидела боярышня Ирина Щербачёва.
— А помнишь ли ты её бабушку?
— Как не помнить! Да она всей Москве была ведома и... — Тут патриарх осёкся, потому как вспомнил, что не было во всей Первопрестольной и за её пределами такой колдуньи от дьявола. Сказывали, что её происками царь Фёдор Иоаннович водянкой заболел. А позже она паука-тарантула на него напустила, который и убил царя. — Лютая была колдунья, — отозвался Филарет.
— А сватьи-бабы приходили во дворец от Щербачёвых?
— Были и навязывали Ирину Михаилу. И он смущался ею, даже просил матушку, дабы она повлияла на меня, — ответил Филарет. Но про себя подумал: «Да ведомы ли ей колдовские чары, смогла ли она лишить живота свою жертву?»
И при полном молчании Ксюши Филарет «услышал» её ответ: «Ведомы ей колдовские чары и живота она может лишить свою жертву. И сила её сильнее моей, потому мне не удалось сломить её колдовства. Да вот и слегла, и маюсь...»
Бутурлин стоял рядом с патриархом и ничего не понял, когда Филарет вдруг прослезился и припал лицом к лицу Ксюши и целовал её в лоб, в щёки и всё шептал:
— Прости меня, грешного, святая душа! Прости недостойного! Господи, как мне искупить вину свою? — С этими словами Филарет встал, трижды осенил Ксюшу крестом и громко произнёс: — Отец Всевышний, и Ты, Матерь Богородица, заступница сирых, поднимите её, праведницу, дайте ей жизнь щедрую во имя Отца и Сына и Святого Духа! — И, продолжая осенять крестом Ксюшу, опочивальню и Бутурлина, патриарх покинул его палаты.
Не зная, о чём подумать, воевода подошёл к Ксюше, хотел спросить, что произошло, но увидел её закрытые глаза, на лице светился лёгкий румянец, она спала, и воевода на цыпочках ушёл из покоя.
Вернувшись в Кремль, Филарет пришёл в царский дворец и обо всём рассказал сыну, что случилось в палатах Бутурлина, потом спросил:
— Сын мой, царь-батюшка, будешь ли ты судить колдунью Щербачёву или церкви позволишь и розыск и суд?
— Ни сам не буду, батюшка, ни тебе не велю. Всевышний осудит её и накажет праведно. Тебя же прошу о милости. Приходили ко мне ноне ходоки из Кириллова монастыря, просили за князя Хворостинина. Сказывали иноки, что очистился он от грехов и скверны покаянием и послушанием великим. Теперь же просит вернуть его в отчий дом, дабы прахом лечь рядом с родимым батюшкой и матушкой. А ходоки те ещё здесь. Скажи им свою волю. Я так думаю, что мало мы творим добра своим детям, оттого Всевышний нас и наказывает.
— Истинно глаголешь, сын мой. Будем милосерднее, — ответил Филарет.
На другой день утром ходоков из Белоозерья привели к патриарху. Он принял их, согрел тёплым словом и вручил грамоту, в коей написал, что бывшему князю, рабу Божьему Ивану Хворостинину, дана воля, ему возвращены княжеское имя, палаты, подворье и вотчины.
Спустя месяц князь Иван вернулся в Москву, прожил около года тихо-мирно затворником в своих палатах и незаметно умер. Его похоронили на кладбище Донского монастыря рядом с родителями.