И они вернулись на ложе, Михаил уложил Ксюшу и сам лёг рядом. И они ещё долго лежали, созерцая друг друга и касаясь руками, и блаженствовали в предвкушении тех мгновений, когда сольются в единое существо. Михаил знал, что для невинной девушки самое важное именно в этом умиротворённом созерцании её тела, в ласке, в нежном касании к розовым соскам груди, в прикосновении к животу, к собольей опушке.
И пришёл миг, когда в Ксюше возгорелось пламя страсти с такой неодолимой силой, что она сама побудила Михаила окунуться в её существо. И в нём пробудилась родовая, романовская, отцовская неистовость, и он дал волю страсти, копившейся не один год. И свершилось должное. Из груди Ксюши вырвался, приглушённый губами Михаила, крик боли. И пролилась руда невинности. Они же этого не заметили, потому как над ними властвовали другие силы, заглушающие даже громы небесные.
И уж потом, оба немного смущённые, убрали простынь, украшенную лепестками мака, постелили белоснежную, делая всё вместе и смеясь, и снова окунулись в блаженство волшебной близости. Лампада освещала их лица, отрешённые от мирской суеты. Непорочные дети матери природы, они не ощущали в своих душах греховности изливаемых чувств. Да её и не было, той греховности. Они были свободны в проявлении своей любви и страсти. И никто из них ничего не сулил друг другу, и они не строили сказочных теремов, потому и разрушать им было нечего.
Уснули они лишь под утро, исчерпав до дна свои силы, утолив до предела свою жажду сказав друг другу все нежные слова. Не было лишь одного: Ксюша запретила Михаилу давать какие-либо клятвы, заверения. Ведала она, что после этой ночи судьба разведёт их до конца земного пути. И хотя пройдут эти дни, годы в частом общении, потому как всё та же милосердная к ним судьба распорядится быть Ксюше всегда вблизи царского двора, но никогда уже более им не дано будет прикоснуться друг к другу, как в минувшую ночь, накануне праздника Воздвижения Животворящего Креста Господня.
Ксюша проснулась с первыми лучами солнца, заглянувшего в светёлку. Солнечный луч коснулся её лица, и она открыла глаза. Тихонько встав, она оделась, собрала и уложила царскую одежду, прикоснулась рукою к лицу Михаила, потом не удержалась и поцеловала его. Царь продолжал безмятежно спать.
На дворе, близ омшаника, Ксюша увидела пасечника Еремея и его жену Авдотью. Они смотрели на Ксюшу, как отец и мать смотрят на любимое дитя. Сыновья пасечников давно выросли, покинули Рябинино, ушли по Волге в Тверь, занялись торговыми делами и домой наведывались лишь изредка. Еремей и Авдотья скучали по детям, и потому Ксюша для них была отрадой. В ту пору, как Катерина вышла замуж за воеводу Бутурлина, пасечники взяли к себе Ксюшу на всё лето, а потом так и повелось, когда ей выдавалось быть на костромской земле. Еремей многое добавил к Ксюшиному ясновидению, иногда забавлял её лесными чудесами. Так было и прошедшим вечером. Это Еремей сказал Ксюше, что по дороге из Костромы в Домнино едет царь. Он же по её просьбе напустил на путников туман и всех запутал-заплутал. И Еремей первым делом спросил Ксюшу:
— Ну как, доченька, довольна ли нашими проказами?
— Господи, батюшка, да вы и лишнего натворили с матушкой. Не случилась ли беда с князем Иваном?
Еремей посмеялся в широкую русую бороду, покачал головой.
— Живёхонек. Ещё спит в избушке близ смолокурни. А ночь-то с нами у огнища провёл.
— Так мне и показалось. Да за кого же он вас принял?
— Он и скажет, за кого, — усмехнулся Еремей.
— Батюшка, вызволь его из смолокурни! — взмолилась Ксюша.
— Сама и сходи за ним. Нужда в том есть, — как-то загадочно сказал пасечник.
Ксюша не возразила, доверилась Еремею, потому как знала, что и он ведает судьбы людей. Сама-то она не заглядывала в свой завтрашний день, пребывая в созерцании минувшего.
— Сейчас и пойду, батюшка, — ответила Ксюша.
— Иди, а мы тут Тихона покормим, царя попотчуем да в путь их проводим до стрельцов, кои в Рябинине зябнут.
— Спасибо, родимые. — Ксюша поклонилась и побежала в лес.
До смолокурни было версты две. Стояла она в прозрачной берёзовой роще. Ксюша любила туда ходить и дышать там запахом терпкого берёзового дёгтя. Она летела к знакомым берёзкам как на крыльях, ещё очарованная тем, что случилось с нею в прошедшую ночь, что подарила царю минуты блаженства и что их тайна останется ведомой только им да преданным ей Еремею и Авдотье.
В пути к смолокурне Ксюша находила много грибов. Тут и там ей попадались стайки красноголовиков, боровиков. Подумала, что на обратном пути наберёт их в короб, который найдёт в избушке. И за весь путь она не вспомнила о князе. А следовало бы, потому как спешила навстречу своей судьбе.
Глава двадцать пятаяКнязь Иван и Ксения
После возвращения царя Михаила из Домнина Филарет поднял свою порядевшую рать на Ярославль. Патриарх был доволен посещением Костромы. По душе пришлось и то, как костромичи высоко чтили его сына. Они считали его своим земляком, гордились им и пообещали, что с воеводой Бутурлиным наладят жизнь. Им сие было посильно, считал Филарет, потому что Костромская земля мало пострадала в Смутное время. Тут меньше крестьян побывало в бегах, а дворяне служили исправнее и были поухватистее иных, не бегали из поместий в монастырские служки, не уходили в зимогоры. И всё бы хорошо, Филарет так и уехал бы из Костромы с лёгким сердцем, да накануне отъезда случилась большая неприятность. Патриарх попросил к себе князя Ивана Черкасского. Однако посыльные нигде его не могли найти. И даже никто не видел его в городе по возвращении царя. Он же сопровождал его в Домнино. Уже смеркалось, и Филарет отправился в покой царя, дабы узнать, где остался князь Иван. Но царский покой был пуст. Постельничий царя Константин Михалков на колени упал перед патриархом, моля о прощении греха:
— Святейший владыко, — закричал он в голос, — не смог я удержать царя-батюшку! Умчал он вольно снова в Домнино.
Патриарх пришёл в смятение, голос повысил на Михалкова, на стольника Ивана Троекурова:
— Греховодники! Как смели отпустить царя, меня не уведомив!
А пока в Костроме гремела гроза, царь Михаил с князем Иваном и с немногими стрельцами верхами скакали на пасеку воеводы Бутурлина. Замстилось царю вновь увидеть Ксению и попрощаться с нею, потому как в то утро он проснулся в светёлке и не нашёл её, сколько ни искал, ни спрашивал пасечников. На сей раз путь до пасеки царь и князь одолели без помех, примчали в ранних сумерках. Спрыгнув у крыльца с коня, царь сказал князю:
— Ты, Иван, не ходи со мной, а я сей миг...
Не заглядывая в горницу, царь поднялся в светёлку. Ксения сидела у свечи с рукодельем в руках, вышивала парсуну. Увидев царя, она улыбнулась, но навстречу не встала, а сказала:
— Добрый вечер, царь-батюшка. Ведала, что ты прилетишь, дабы спросить, почему в то утро ушла не простившись.
— Верно говоришь, любушка. — Михаил склонился к Ксении и поцеловал её в щёку. — За что ты меня наказала?
— Мы с тобой, любый, обо всём поговорили в ту ночь. Об одном тогда не сказала тебе. Теперь скажу и прошу милостиво: запомни то, что услышишь. Тому, что было, больше не повториться. Я всегда буду с тобой рядом, но как в сказочном круге, и тебе, царь-батюшка, не дано Всевышним переступить черту. Умоляю тебя, помни об этом. Сие веление судьбы.
— Но как же так, любая, ведь ты мне ближе, чем семеюшка. Да и будет ли она у меня, — упавшим голосом говорил царь.
— И ты мне дорог, государь, да судьбу и на коне не объедешь.
— Господи, что же мне делать?
— Думай чаще о той ночи и обретёшь утешение. — Ксения ласково улыбнулась, встала, обняла царя, поцеловала и тихо сказала: — Теперь прощай. — И повела его из светёлки к лестнице.
Михаил порывался что-то сказать, потребовать даже. Но язык был не послушен ему, а ноги сами уносили из девичьей. Он только смотрел на Ксению, как смотрят на улетающую в неведомое загадочную птицу. Ксения так и осталась для него загадкой. Сила увлекла его вниз, он покинул дом, сел на коня и, не проронив ни слова, отрешённый от всего окружающего, дёрнул поводья и покинул усадьбу. Потом он погнал коня рысью, летел, словно в атаку на врага, дабы сбросить оцепенение. Уже в версте от пасеки он вдруг услышал позади себя крики, обернулся и понял, что это десятский стрелец просит его остановиться. Царь Михаил развернул коня, проехал немного и увидел в синих сумерках лежащего на земле князя Ивана.
— Что с тобой, друг любезный? — обеспокоенно спросил царь.
— Ах, поруха какая вышла! — воскликнул князь. — Конь споткнулся о корневище и вот...
— Ты-то как, не убился?
— Бог миловал. Кубарем летел к земле, да мягко припал. — И князь попытался встать. Да тут же охнул, схватился за поясницу и снова опустился на землю.
— Экая незадача! — вздохнул Михаил. Он знал, что в Костроме его ищут, ждут, что батюшка беспокоится, может, гневается, и надо домчать за ночь до города, вернуться к утру в воеводские палаты. Но и князя одного оставить на лесной дороге он не мог, и рынд от себя отпустить, чтобы отнесли князя на пасеку, счёл проволочкой времени. Случится что с ним, царём, с них же голову в первую очередь снимут. Царь ещё вздыхал, не зная, что делать, а той порой, неведомо откуда из кустов вышел пасечник Еремей.
— Слышу, царь-батюшка, у вас беда приключилась, — сказал он. — Да не горюйте, пособлю вам. А ты, царь-батюшка, в город поспеши, а то воеводы стрельцов подняли, ищут тебя скопом.
— Ну спасибо, дядька Еремей, ко времени возник. А ты, любезный Иван, прости, что покидаю. Право же, Еремей сказал: гроза в Костроме разразилась. Жду тебя в Ярославле! — И царь развернул коня, с места послал его рысью. Стрельцы ускакали за ним.
Князь же крикнул вослед:
— В Москве встретимся, на свадьбе!
Но царь Михаил не слышал этих слов, и во благо.
Еремей помог князю на ноги встать. Иван поднялся с трудом: поясницу огнём прожигало.