Снова вышла луна и видно было, как фигура, мало схожая с человеческой, несется к клеткам.
Еще мгновение, звякнул засов и Сидоров оказался за прутьями решетки.
Саша и Таня бежали к клеткам и почему-то молчали, не звали на помощь, не будили людей. Как будто стеснялись того, что происходило у них на глазах. И у них на глазах голодные тигры, раздраженные гадкой погодой, невыспавшиеся, кинулись к дрессировщику. Короткая схватка, сплетение тел, рычание, лай и мяуканье...
Открывались двери фургонов. Артисты выскакивали, разбуженные шумом, повсюду загорались огни.
Но когда удалось войти в клетку, все было кончено. Сидорова растерзали хищники.
Никто не заметил, как Грубин нагнулся у решетки и поднял из лужи свалившийся с пальца Сидорова перстень старинной индийской работы...
Дня через два Таня Карантонис сидела у Грубина в маленькой, хоть и прибранной, но все-таки захламленной комнате. Они пили чай. Соседи уже раза по три заглядывали, кто просил соли, кто сахару. Соседей измучило любопытство.
– Спасибо за ужин, - сказала Таня. - Вы все приготовили лучше, чем в ресторане.
– Старался, - сказал Грубин, глядя на Таню с нежностью. - И даже цыпленка табака под утюгом сделал. Неплохо?
– Я бы никогда не догадалась, что под утюгом, - сказала Таня.
Она осунулась, похудела за эти дни - то допрос у следователя, то собрание в цирке.
– Так значит следствие решило, что был несчастный случай? - спросил Грубин, хотя и сам все знал.
– Да. В состоянии опьянения забрался в клетку с тиграми. И погиб. Ужасно все это. Ведь из-за меня, понимаете, из-за меня!
– Отлично понимаю, - сказал Саша Грубин. - Если бы он не погиб, то вас бы не было в живых.
– Ужасно, - повторила Таня. - А вы говорили про перстень. Он у вас?
– Да, В Москву его отошлю, на исследование.
– Но ведь признайте, Саша, что это был бред. Что он был больной человек.
– Рад бы, - сказал Грубин.
– Признайте, мне будет легче.
– Почему легче? Вы умеете звукоподражать?
– Причем здесь это? Не умею.
– Тогда прокукарекайте.
– Зачем, я не умею.
– Попробуйте.
Таня улыбнулась вымученной, усталой улыбкой.
– Вы хотите меня отвлечь?
– И все-таки.
Таня открыла рот и тут дом огласился веселым, натуральным петушиным криком.
– Ой, - сказала Таня и зажала рот рукой.
– Вот видите, - сказал Грубин. - Мы же с вами цыпленка табака ели.
– И вы туда подсыпали растворителя?
– Да, иначе как бы вы мне поверили?
– Как вам не стыдно?
Старик Ложкин, натуралист-любитель, который жил над Грубиным, сказал жене:
– Скрытным Грубин стал. Петуха дома держит. А зачем?
– Это у него циркачка сидит, звукоподражательница, - ответила жена и вернулась к прерванному вязанию.
По примеру Бомбара
В помещении «Гуслярского знамени» - осенняя тишина, редактор уехал в область на совещание.
Миша Стендаль смотрел в окно и мечтал о значительном материале, который перепечатает «Литературная газета». Еще ни одного материала Миши Стендаля «Литературная газета» не напечатала, правда, он туда ничего и не посылал. В центральной печати лишь два раза появлялись его заметки. В журнале «Вокруг света» поместили сообщение о подледном лове крокодилов на пригородном озере Копенгаген, а еще один журнал опубликовал репортаж о встрече жителя Великого Гусляра Корнелия Удалова с инопланетными пришельцами под рубрикой «А если это не пришельцы?» Слава избегала Мишу Стендаля.
Вчера неожиданно пошел обильный снег, а деревья облететь не успели, и снежные шапки, как взбитые сливки, лежали на мокрых зеленых листьях. По тротуару, шаркая галошами, шел знакомый Мише старик Ложкин, нес под мышкой черную школьную папку, в которой хранились письма и жалобы, большей частью необоснованные. Старик Ложкин, похоже, направлялся в редакцию, и Стендаль пожалел, что в доме нет заднего хода.
Но тут его внимание отвлеклось отдаленной суетой на площади. Нечто белое двигалось в сторону редакторского дома, а за этим белым бежали мальчишки, и шли взрослые люди.
Стендаль прижался к стеклу носом, ему мешали очки, но снимать их он не стал, потому что без них плохо видел и терял сходство с молодым Грибоедовым.
Хотя в городе нередки были удивительные события, Мише еще никогда не приходилось видеть, как по улице едет русская печь, без видимых колес и с высокой трубой, из которой идет дымок.
На печи сидел молодой человек в хорошем синем костюме, при галстуке. Рядом лежала аккуратная поленница дров. Молодой человек взял одно бревнышко, склонился вниз и приоткрыл дверцу топки. Там уютно светило оранжевое пламя. Молодой человек затолкал полешко в печь, захлопнул дверцу и вновь принял непринужденную позу.
– Эй, прокати! - кричали мальчишки, бегая вокруг. Молодой человек не обращал на них внимания. Взрослые шли гурьбой сзади, обсуждая технические данные машины.
Когда печь поравнялась с дверью в редакцию, молодой человек похлопал ладонью по трубе, и печь послушно остановилась. За спиной послышалось мерное сопение. Миша обернулся. Сзади стоял старик Ложкин.
– Придется написать, - сказал старик. - Непорядок.
– Чего написать? - не понял Стендаль.
– Жалобу.
– На что?
Старик быстро нашелся.
– Он без номера ездит. Без прав, наверно. А если кого задавит?
– А на печки номера не выдают, - рассеянно сказал Стендаль.
Молодой человек ловко спрыгнул с лежанки, что-то быстро сказал зрителям и скрылся в дверях редакции.
Старик Ложкин уселся за свободный от бумаг стол, раскрыл папку и достал оттуда лист чистой бумаги в клетку. Стендаль направился было к двери, но тут же по коридору простучали четкие шаги, в комнату заглянул молодой человек в синем костюме и спросил:
– Где я, простите за беспокойство, могу увидеть главного редактора?
– А что вам нужно? - вежливым голосом спросил Стендаль, прижимая указательным пальцем дужку очков к переносице.
– Мы письмо писали, - сказал молодой человек, входя в комнату и с осуждением глядя на разбросанные бумаги и застарелый беспорядок.
Стендаль хотел предложить гостю присесть, да не посмел, потому что стул был пыльным, а уборщица уже четвертый день хворала.
Неловкую паузу заполнил Ложкин, который отложил ручку и спросил строго:
– Ваш транспорт?
– Печка-то? Моя.
– Не ожидал, - сказал Ложкин.
«Сейчас он скажет, что номера нет, - испугался Стендаль. А молодой человек может подумать, что Ложкин - наш газетный начальник».
– Это товарищ Ложкин, - пояснил он молодому человеку. - Пенсионер, к нам зашел на минутку.
Ложкин грустно вздохнул и поднял палец, словно хотел возразить.
– А где же товарищ редактор? - спросил молодой человек.
– Редактор в области, на совещании. Вы можете со мной говорить. Я литературный сотрудник газеты. Моя фамилия Стендаль.
– Слышал, - сказал молодой человек. И тут же покраснел, потому что догадался, что слышал не о Мише Стендале, а о его великом однофамильце.
– Даже не родственник, - улыбнулся Стендаль. - Меня часто спрашивают. А о чем вы нам письмо писали?
Молодой человек тоже улыбнулся и сказал:
– Ну и грязищу вы тут развели.
– Уборщица захворала, - сказал Стендаль. - Но если хотите, садитесь.
– Я садиться не буду. Я хотел только поговорить по поводу письма, которое мы с братом писали. А ответа пока нет. Я думал, что появились сомнения, вот и приехал их развеять. Раньше собраться не мог. Мы с братом лесники - летом охрана, посадки, экологический баланс приходится поддерживать. Вот сейчас немного посвободнее.
– А где сапоги покупали? - строго спросил Ложкин, которому было обидно, что его участия в разговоре не требуется.
– Васина жена, Клава, в Ленинград ездила, за деталями. Вот и купила там.
– Правдоподобно, - сказал Ложкин. И стало ясно, что во всем он видит обман и ответу не поверил. Молодой человек снова зарделся.
– Не обращайте внимания, - попытался его ободрить Стендаль. - Так вы о печке писали?
– Что вы? - удивился лесник. - Разве бы мы стали беспокоить по пустякам? А я вам даже не представился. Фамилия моя Зайка. Такая, простите, фамилия. Брат мой Василий, а я Терентий Зайка. Живем в лесном массиве, в Заболотье.
– Так это же далеко...
– Неблизко. Километров сто тридцать будет. Точно не скажу, спидометр сломался.
– И вы весь путь на этой?..
– Я на мотоцикле хотел. Но Вася, он старший, велел печку взять. Решил, что больше впечатления произведет, что мы не какие-нибудь жулики. С нами еще батя живет, но он уже в летах и больше теорией занимается. Все издания читает. А как свежую идею углядит, кличет нас и говорит: «Детишки мои, я тут обмозговал...» Ну и мы сразу за работу. Артуром нашего батю зовут. Артур Иванович Зайка.
– Очень даже странное имя, - сказал Ложкин, который тем временем обошел Терентия сзади и рассматривал его костюм и прическу.
– А какой принцип действия у печи? - спросил Стендаль.
– Принцип действия не наш, чуждый, - снова вмешался Ложкин, держа перед собой, как щит, черную папку.
– Так вы, может, письма не получали?
– Наверно, в отделе писем лежит. А у сотрудницы сегодня выходной. Вы про печку мне не рассказали.
– Печка обычно работает, - ответил Зайка. - Как и положено, на дровах. Дома стоит, как запасная. В морозы мы топим ее, лабораторию обогреваем, парники. А иногда ездим, если что тяжелое надо перетащить. На дровах работает.
– Знаем мы, какие дрова, - сказал неугомонный Ложкин.
– Дрова не ворованные, - обиделся Терентий. - Мы же санитарные рубки проводим.
– А колеса где? - спросил Стендаль.
– Колеса? Где же это вы видели печь на колесах? Она у нас на воздушной подушке. А вот про письмо.
– Может, вы мне своими словами расскажете? И мы вместе подумаем.
– Я сразу понял, что затеряли, но не обижаюсь. Мы с Васей новый способ передвижения предлагаем. Для наших лесных участков он годится или для пожарников. Вы меня, товарищ Бальзак, поймите правильно.