При виде этой картинки Грубин смахнул набежавшую слезу. Притащил махровое полотенце, накрыл спящих и обернулся к машине.
– Нет, - прошептал он, - ты покоришься!
Он стиснул зубы и схватил отвертку, словно винтовку. И через час сопротивление телевизора было сломлено. Начали разгораться лампы, дрогнули стрелки приборов, и знакомый гул наполнил помещение.
Главное теперь - не упустить момент. Грубин был как сапер, который ошибается лишь раз. Если кто-то еще вывалится из экрана или перегорит трубка - лучше пулю в лоб.
По экрану пошли цветные полосы. Грубин бросился к коробке, подхватил ее - и обратно к телевизору. От сотрясения жильцы проснулись и хлопали глазами от ужаса и непонимания.
– Держитесь, ребята! - воскликнул Грубин. - Сейчас или никогда!
На просветлевшем экране обозначилась группа поющих детей. Спиной к экрану стоял дирижер. Он находился в опасной близости от рамы, и поэтому, выхватывая из коробки пленников и бросая их без церемоний внутрь, Грубин не спускал с дирижера глаз.
Жильцы так и не поняли, что же произошло. Один за другим они оказались внутри телевизора - дрессировщица, молодой человек и лев. Дети, увидев льва, бросились врассыпную, дирижер отпрыгнул, и хорошо еще, что Грубин его подстраховал - подхватил на лету и кинул обратно... Продолжения этой драматической сцены Грубин не увидел. Раздался страшный треск. На всей улице вылетели пробки, в комнате зазвенели стекла и распространились горелые запахи...
Грубин с облегчением вздохнул и опустился на пол у телевизора. И тотчас заснул. И не слышал, как шумели соседи, стучались к нему, грозили милицией.
Градусник чувств
Ни биография, ни анкетные данные Эммы Проскуряковой нас не интересуют. Важно лишь одно: эта стройная зеленоглазая девушка отличается крайней замкнутостью. Посудите сами: четыре раза Эмма ходила в кино с Михаилом Стендалем, сотрудником городской газеты, два раза была с ним в кафе, провела вечер на скамейке в парке, но ни взглядом, ни словом не раскрыла своего к Стендалю отношения.
А Стендаль кипел. От овладевшего им чувства и от незнания, разделяется ли это чувство прекрасной Эммой.
Наконец, провожая Эмму из кино, он осмелился спросить:
– Эмма, вот мы гуляем, а скрывается что-то за этим?
– А что? - спросила Эмма.
– Может, я неточно выразился, но, с другой стороны, я вчера ночью написал стихотворение.
– Вы мне его уже прочли, - сказала загадочная Эмма. - Я с интересом выслушаю любое ваше новое произведение.
– Эх! - сказал тогда Миша Стендаль.
И до калитки, за которой обычно скрывалась Эмма, они прошли в полном молчании.
На следующий день Миша Стендаль был у профессора Минца, великого ученого, временно живущего в Великом Гусляре. Профессор Минц принял его в своей небольшой комнате и на вопрос Миши, как дела на птицеферме, ответил:
– Дорогой юноша, вы задели оборванную струну моей души.
Профессор Минц порой любил выражаться изысканно. Он погладил себя по сверкающей лысине и указал на клетку, в которой скучало странное существо с клювом.
Стендаль пригляделся к существу. Оно было похоже на барана и на курицу. Скорее на барана размером с курицу или на курицу, покрытую бараньей шерстью.
– Я рассчитываю на статью, - сказал Стендаль.
– О чем писать? - вздохнул ученый.
– Начать с того, как вы задумались...
– Я задумался над тем, что картофель мы научились чистить машинами, а вот птиц приходится ощипывать руками. Это непроизводительно.
– И вы решили...
– И я решил вывести обнаженную курицу. Что нетрудно при моем опыте. И я ее вывел. Но голые цыплята простужались. Мы изобрели для них попонки, но цыплята росли, а менять попонки по росту непроизводительно. Проще ощипывать птицу.
– И тогда вы...
– Тогда мы переслали яйца обнаженных кур и всю документацию нашим индийским и кубинским коллегам, для которых проблемы климата уже решены самой природой, и стали думать дальше.
– И вы...
– И я вывел породу кур, покрытых бараньей шерстью, кур, которых не нужно резать - побрил и снова выпускай пастись. Притом новая порода, назовем их «куровцы», в отличие от овец несет яйца.
– Но теперь вы...
– Да, теперь я неудовлетворен. Оказалось, что куровец трудно стричь по причине их небольшого роста и подвижности. Ощипывать кур было легче.
– Но неужели сам факт замечательного эксперимента...
– Сам факт бессмыслен, если он не приносит пользы человечеству, - отрезал профессор. - Кроме того, я обнаружил, что у кур, покрытых шерстью, вырабатывается комплекс неполноценности. Они чураются своих перьевых товарок. И я нашел этому причину.
Профессор Минц сделал шаг к письменному столу, заваленному научными журналами, рукописями и приборами, разгреб завал, вытащил из него градусник, подобный тем, которыми мерят температуру воды в детских ванночках, и потряс им перед носом Стендаля.
– Принесите мне из коридора вторую клетку. В ней петух, - приказал он журналисту.
Стендаль подчинился. Клетка с петухом была накрыта старой скатертью, и когда Минц стянул скатерть с клетки, петух взмахнул гребнем, попытался расправить крылья и заклекотал, подобно орлу.
– Чудесный экземпляр, - сказал Минц. - Люблю петухов. Глупы, но сколько чувства собственного достоинства!
Он поднес градусник к клетке с курчавой куровцой, которая глядела на петуха, нервно переступая желтыми ногами.
– Что вы видите на шкале?
Столбик ртути полз вверх и остановился примерно на двадцати градусах по Цельсию. О чем Стендаль и сообщил профессору.
– Правильно. А теперь поднесем градусник к петуху.
Столбик обрушился вниз, проскочил нулевую отметку и показал пятнадцать градусов мороза.
– Ясно? - спросил Минц.
– Нет, - признался Стендаль.
– Странно. Вы производите впечатление неглупого молодого человека. Это же не просто термометр, а термометр, измеряющий эмоции. Отношение одного живого существа к другому. Ноль - никакого отношения. Если столбик ртути пошел вверх, значит, отношение положительное. Чем выше он поднимается, тем горячее эмоции. Двадцать градусов по Цельсию - степень положительного отношения куровцы к обыкновенному петуху.
– А наоборот... - догадался Стендаль.
– И наоборот! Петух презирает куровцу. И это факт.
– Невероятно! - воскликнул Стендаль. - Я напишу об этом.
– Ни в коем случае. Опыты с куровцами я закрываю. Я не могу вывести расу презираемых отщепенцев - кур, на которых их товарки будут смотреть с презрением, цыплят, которых будут обижать сверстники, петухов, которых не одарит любовью ни одна подруга.
– Я не о том, - сказал Стендаль. - Я о градуснике.
– Ах, оставьте, молодой человек. Я потратил на изготовление термометра полчаса. Это же вспомогательный прибор.
– И все-таки...
– Все. Наш разговор окончен. С завтрашнего дня выводим длинношерстных коров-мериносок.
Стендаль распрощался и покинул комнату в состоянии преклонения перед концентратом изобретательского гения, обитавшим в тугом теле профессора.
Да, рассуждал Стендаль, пересекая двор, полчаса мышления - и перед нами замечательный прибор. Но изобретателю прибор замечательным не кажется. Ему это уже неинтересно, он пошел дальше. А ведь сколько применений может найтись такому градуснику... Стендаль остановился посреди двора.
– Да, - сказал он вслух. - Именно так.
И вернулся к профессору.
– Простите, - сказал он от двери, потупив взор, - у меня к вам личная просьба.
– Да? - профессор заложил пальцем страницу в книге.
– Я, простите, нахожусь в таком положении, когда мне очень важно... Ах, нет! Не это...
Стендаль заметил, что рука профессора начала совершать медленное движение к карману замшевого пиджака, где должен был храниться бумажник с деньгами.
– Вы не могли бы одолжить мне на два часа ваш градусник? Я верну вам его в полной сохранности, сегодня же...
Стендаль заметил, как на ближайшую к нему стену упал алый рефлекс - от его щеки.
– Вы влюблены? - спросил строго профессор.
– В некотором смысле...
– Я, честно говоря, зарекся давать в руки любителей мои изобретения.
– Но мне только узнать... понимаете, вверх или вниз? Только узнать и все. Я же не буду воздействовать...
– Эх, молодежь! - сказал укоризненно профессор. - В мое время мы заглядывали друг другу в глаза.
– Но здесь особый случай.
– Все случаи особые. Стандартных не бывает, - сказал профессор. - Иначе бы любовь потеряла романтический ореол. Возьмите термометр, молодой человек. Желаю личного счастья.
Дорогу до редакции Стендаль провел в размышлениях. Градусник оказался столь велик, что употребить его незаметно было невозможно. Жаль, что он не похож на ручные часы. Придется его вынуть в присутствии Эммы. Но под каким предлогом?
– Тебя главный спрашивал, - встретил Стендаля Степан Степанович, редакционный ветеран, пушкинист-любитель. - Велел, как появишься, - к нему. На ковер.
– А что? - Стендаль рухнул на грешную землю и мысленно ушибся: беседы с главным редактором редко проходили безболезненно. Малюжкин полагал, что его Газета - центр Вселенной.
– Мы же начинание профессора Минца подхватили, на весь район аванс дали, а ты очерка не несешь.
– Эта тема закрыта, - сказал Стендаль. - Все. Выводим мохнатых коров.
– С твоим профессором не соскучишься. Только вряд ли Малюжкин тебя поймет. Он уже начал, отрапортовал, сам понимаешь...
Стендаль положил на стол свою потертую папку. Мысли его сразу же покинули редакцию и перенеслись в тот близкий миг, когда он, наконец, узнает, да или нет... да или нет... А вдруг этот градусник реагирует только на кур?
Стендаль осторожно расстегнул папку, извлек градусник. Сердце колотилось. Руки дрожали. Градусник был теплым и увесистым.
– Ты чего? - спросил Степан Степанович, поднимая голову. - Градусник купил? Детей купать? Да у тебя-то и детей нет.
Стендаль смотрел