на шкалу. Ртутный столбик покачался у нуля, пополз наверх и замер в районе семи градусов. Немного. Стендаль полагал, что Степан Степанович ему симпатизирует.
– Нет, - сказал он, стараясь казаться равнодушным. - Новая модель. Мгновенно измеряет температуру, влажность, давление и насыщенность воздуха пылью. Минцу прислали на испытания.
– Ой, Миша-Миша, - вздохнул Степан Степанович. - Взрослый парень, а шутишь над пожилыми.
Он сел обратно, а ртутный столбик пополз вниз.
– Простите, Степаныч! - взмолился Стендаль. - Я не шутил над вами. Вы знаете, как я вас уважаю.
Редакционная секретарша, тайно влюбленная в Стендаля, о чем знала вся газета, заглянула в комнату.
– Миша, - сказала она. - Вас Главный спрашивает.
Стендаль тут же направился к ней, не спуская глаз со шкалы. По мере приближения к секретарше столбик начал расти. Когда температура поднялась до двадцати пяти, Стендаль спрятал градусник за спину и улыбнулся секретарше.
– Спасибо, - сказал он.
– За что, товарищ Стендаль? - зарделась секретарша.
– Стееендаааль! - донесся отдаленный рык.
Редактор Малюжкин глядел в упор на стоявшего в дверях Стендаля. Взгляд из-под густых черных бровей был ясным и твердым. Малюжкин был красив и величествен, седеющие упругие кудри и глубокие морщины в углах рта придавали ему сходство с каким-то известным киноактером.
– Садись, Михаил, - сказал Малюжкин.
Стендаль положил градусник на колени так, что письменный стол закрывал его от взора главного редактора.
– У профессора Минца был?
– Только что от него, - сказал Стендаль.
– Как новая порода пернатых, то есть... - Малюжкин улыбнулся, - волосатых?
– Профессор отказался от дальнейших опытов.
– Не надо шуток, - сказал Малюжкин. - Не время. Несколько хозяйств запросы прислали. Есть возможность возглавить движение. Отказываться поздно. Надеюсь, ты так и сказал профессору?
Стендаль покосился на градусник. Под столом было темно, пришлось вытянуть его оттуда. Столбик нервно метался возле нуля.
– А мы, - продолжал задумчиво редактор, - уже шапку придумали: «Золотое руно птицеферм!» Красиво?
– Это, конечно, хорошо, - согласился Стендаль. - Но профессор уже начал выводить длинношерстных коров. И мы можем набрать другую шапку: «Золотое руно скотных дворов!»
– Издеваешься? В тот момент, когда наша газета может прославиться на всю область? Иди и без согласия профессора разводить длинношерстных кур не возвращайся. Если к шести не будет согласия, пеняй на себя.
Стендаль вздрогнул. В шесть у него было свидание с Эммой.
– Товарищ редактор! - взмолился он. - Профессор не согласится. Профессор меня не примет. Профессор занят.
– Ах, все отговорки, - сказал Малюжкин. - Все отговорки. А в номере должны быть новые данные о курах. Без сомнения.
Стендаль понял, что правдой здесь ничего не добьешься. Главное было - выиграть время.
– Профессор Минц, - сказал Стендаль, - попал под машину. Ничего страшного.
– Как ничего страшного? Гордость науки нашего города - под машиной, а ты считаешь, ничего страшного? Где он? В больнице?
– В городской. Его завтра выпишут. Легкие ушибы.
– Сейчас же звоню туда, - сказал Малюжкин, протягивая руку к телефону.
– Зачем? Он не может разговаривать. У него нервный шок.
– Странно. А ты уверен, что это не шутка?
– Такими вещами не шутят, - сказал Стендаль, проклиная себя за душевную слабость. Одна ложь всегда тянет за собой другую. И остановиться нельзя. Надо лгать. Пускай завтра на него обрушатся все громы и молнии. Через полчаса он должен стоять у входа в городской парк. А дальше ему будет все равно.
– Ты уверен? - настаивал Малюжкин.
– Я знаю это наверняка, - сказал Стендаль мрачно. Собственная ложь была отвратительна, но остановиться он не мог. - Потому что все это произошло на моих глазах. Профессор спас меня.
– Спас тебя?
– Да. Мы стояли с ним на улице. Ребенок выбежал на мостовую, и груженый самосвал... - Стендаль перевел дыхание. Он чувствовал, что излагает воображаемое событие языком газетной заметки, - не успевший затормозить, был вынужден выехать на тротуар. На пути грузовика оказался сотрудник городской газеты М. Стендаль. Всего мгновение оставалось до трагедии. Но в этот момент находившийся рядом известный ученый Л. Х. Минц успел оттолкнуть Стендаля в сторону, получив при этом легкие телесные повреждения... Так и было.
– Не может быть! - стиль рассказа убедил Малюжкина, что Стендаль говорит правду. - Какой поступок! Но ты уверен, что завтра он вернется к нашим курам?
– Вернется, - сказал Стендаль дрожащим голосом.
– Тогда срочно - пиши небольшое сообщение. Назови его - «Так поступают настоящие ученые!» Изложи все как было. Ни слова неправды. В завтрашний номер. Ясно?
– Ясно, - Стендаль понял, что ложь засосала его, как бездонное болото. Спасения нет.
Сжимая в потной руке градусник, Стендаль поднялся.
– Я пойду?
– Иди. Одну минутку. Как напишешь, сразу в больницу. Не забывай, кто спас. Вот, возьми пять рублей. На все купишь цветов. Самых свежих. От газеты. От коллектива. Иди.
Стендаль взял свободной рукой деньги.
– А это градусник? - догадался Малюжкин. - Для него? Он просил?
Стендаль кивнул. Говорить он не мог. Он отступил к двери. Спиной. Поэтому не заметил, как дверь отворилась.
Сзади раздался знакомый быстрый голос:
– Извините, что ворвался. Разыскивал вашего молодого сотрудника. Он забыл у меня свою белую кепочку. А я проходил мимо...
Стендаль не мог заставить себя посмотреть в глаза редактору Малюжкину. Он не мог заставить себя обернуться и посмотреть в глаза профессору Минцу. Он смотрел на градусник, направленный шариком ртути в сторону главного редактора газеты.
И в наступившем молчании Стендаль увидел, как столбик ртути стремительно катится вниз, вот уже тридцать градусов мороза, сорок... послышался легкий треск. Стеклянный столбик не выдержал эмоционального мороза, исходившего от редактора Малюжкина, лопнул, и ртуть серебряными брызгами разлетелась по кабинету.
До назначенного свидания оставалось всего пятнадцать минут.
Каждому есть что вспомнить
Почти все человеческие трагедии начинаются исподволь, с незаметного пустяка. Именно незаметность первого толчка и делает трагедии столь неожиданными и сокрушительными.
Выступая на квартальном совещании в горисполкоме, Корнелий Удалов почему-то сослался на опыт своей молодости, на творческое горение строителей, возводивших в конце сороковых годов здание универмага. И был доволен тем вниманием, с которым выслушали этот исторический пример слушатели.
После совещания к Удалову подошел товарищ Белосельский и сказал:
– Пора делиться опытом с молодежью.
После чего он подозвал редактора гуслярской районной газеты Малюжкина и добавил:
– Товарищ Малюжкин, не проходите мимо.
– Не пройдем, - ответил Малюжкин.
Уже на следующий день, после работы, к Удалову домой явился Миша Стендаль, корреспондент и старый знакомый Корнелия Ивановича. Он присел на край скамейки под сиреневым кустом и некоторое время наблюдал, как Удалов с Грубиным проигрывали в домино соседям по дому - Ложкину и профессору Льву Христофоровичу Минцу.
Корнелий Иванович догадывался о цели визита Стендаля, но, будучи человеком скромным, делал вид, что тот зашел к нему случайно, скажем занять опарышей для рыбалки.
Когда партия кончилась, Миша с прямотой, свойственной молодости, разрушил эту иллюзию, сказав:
– А я за статьей пришел.
Все насторожились, потому что раньше Удалов никогда статей не писал.
– Может, сам напишешь, - сказал Удалов неуверенно. - Я скажу, что надо, ты в библиотеке старые газеты посмотришь, а?
– Нет, Малюжкин велел, чтобы вы сами, Корнелий Иванович, - возразил Стендаль. - Он получил указание.
Наступила пауза. Удалов глядел в темнеющее летнее небо, по которому плыло зеленое закатное небо, и стеснялся соседей.
– С каких пор, - услышал он ехидный голос старика Ложкина, - наш Корнелий пишет в прессу?
Понятно было, почему начал именно Ложкин. Сам он по меньшей мере раз в месяц относил в редакцию гневные письма, посвященные непорядкам в городе, но так как большинство писем на поверку оказывалось неточным в своей фактической основе, то отношения с газетой у Ложкина не сложились, и, естественно, он не хотел, чтобы они складывались у других.
– Да это так... заметка, - ответил Удалов краснея.
– Неправда! - сказал Миша Стендаль, надевая очки и вытаскивая из кармана большой блокнот, распухший от адресов и интервью. - Корнелий Иванович выступает на наших страницах с большим материалом, посвященным истории строительных организаций Великого Гусляра и героическому труду его молодости.
– Это кто же героически трудился? - спросил Ложкин, который был убежден, что во всем мире лишь ему удалось героически потрудиться.
До этого момента Удалов был убежден, что откажется от создания статьи. Он ведь даже в школе отставал по части сочинений. Но последние слова Ложкина вызвали у него возмущение. И следующий шаг на пути к трагедии выразился во фразе, которая непроизвольно вырвалась у Корнелия Ивановича:
– Каждому есть что вспомнить!
– Корнелий Иванович прав, - сказал профессор Минц, аккуратно складывая в коробочку костяшки домино. В последние месяцы он пристрастился к этой игре, стараясь выключить на время непритязательного развлечения свою гениальную голову, иначе бы он мог вычислить наверняка исход любой партии в домино в самом ее начале. - Любой из нас - это сокровищница воспоминаний, уникальных, бесценных, которые, к сожалению, проваливаются в бездну времени, выпадают из памяти и исчезают для потомства. Из-за этого каждое новое поколение частично повторяет наши ошибки. А мы обязаны помогать подрастающему поколению.
– Ему некогда информироваться, - заметил Саша Грубин. - Оно млеет.
И с этими словами Грубин показал на открытое окно в квартире Гавриловых. На подоконнике сидел, укутав голову громадными наушниками, подросток Гаврилов, что не мешало, однако, стоявшему рядом динамику реветь на весь двор.