Игорь быстро раскололся, признав, что всё это домыслы прощелыги Нестора.
Потом мы ещё выпили, и ещё. По пьяной лавочке феодал наговорил мне кучу пошлостей, я не мог терпеть и в самых непарламентских выражениях предостерёг его от похода на половцев:
— Гляди, вон и темнеть начало, Господь гневается! — увещевал я Игоря.
На поминание Господа он вмиг обиделся и потянулся за какой-то железякой:
— Дурак, то ж луна по солнцу, отцу своему бытует. Бывает, и всё лоно его закрывает!
Хронолёт недавно смазывали, и мне посчастливилось быстро, а главное, почти бесшумно, скрыться с глаз долой всего прославленного Полка…
Ужасающий звон вернул меня к действительности. Эти модерновые РСЗЛ не стоят яиц птицы Рух! Глянул в иллюминатор.
Почтенный рыжебородый воин, одетый по всем правилам беспокойного времени, колошматил булавой в дверь люка. Злорадно посмеиваясь, недалече толпилась и дружина невесть откуда взявшегося князя. Откуда весть? Из средней истории.
— Выходь! Нечестивый половец! — орал мужик.
— Стучи! Стучи себе! — подумал я, повернувшись на бок, — Допотопная железяка не оставила бы и вмятины на сплавах двадцать первого века.
Смеркалось…
Полк обосновался у лесочка, как раз при болоте. Развели костры. Воины дожидались возвращения неугомонного Святославлича.
«Как вас только половцы не утихомирили?» — посетовал я и перевернулся на другой бок.
С рассветом, когда я и не мечтал глотнуть свежего воздуха да опорожнить резервуары, неожиданно пришло освобождение… Слетались злобные грифы. Ханы постарались на славу.
Отвалив люк, я выкарабкался наружу, чтобы получше рассмотреть птичек. По логической цепочке, уже озирая девственный лес, вышел на грифонов, а там потянуло и на Египет. Словом, ничего не оставалось, как выбраться, в конце концов, к сфинксам.
Местные сфинксы — не чета нашим. Живут стадами, питаются про запас путешественниками, вроде меня, предварительно засыпав их загадками. Это у них наследственное. Но вопросы разнообразием не отличаются, ещё царь Эдип…
Ага? Эдип — тот, который женился на собственной матери? И его несовершеннолетняя дочь погибла в склепе… Бедная девочка!
Из чащи показался Серый Волк, уши которого в распор придерживали ярко красную кардинальскую шапочку.
— Здорово! Куды ть спешишь? — окликнул он по-французски.
— Ду ю спик Инглиш? — поинтересовался я.
— Ес, ес! — не давал выкрутиться волк, ковыряя когтем в клыках.
— Иду, куда глаза глядят.
— И я с тобой! Вдвоём и дорога короче, — затянул серый уже на мотив русских народных.
За долгие годы путешествий в компании Веога по векам и эпохам я привык ничему не удивляться, а говорящий хишник — так это и вовсе не артефакт.
Увы! За ужином, проявив зверский аппетит, он отравился мясными концентратами, самым печальным образом. Вернусь домой — подам в межгалактический суд на поставщиков.
Планетка не заставила долго ждать и во вторник меня вызвали на дуэль. Я пожалел старика Сервантеса, но вызов принял. Рыцарь печального образа погрозил копьём, а я добил его морально, мигом нарисовав в воображении реактивный двигатель, замаскированный под ветряную мельницу.
Планета казалась ребёнком, и эта игра забавляла младенца. Забавляла она и меня, но на всякий случай я проверил пожарную сигнализацию и заглянул в аптечку скорой помощи. Там стояло три пузырька, по словам Веога, напутствовавшего меня — на все случаи жизни. На первом рукой профессора было написано: «Проклятая», на втором «Царская», а на третьем — «Выпить в крайнем случае». Надписи «Яд» ни на одном не значилось.
В среду в 10.00 по планетарному времени заявился Руджиери, попросив справочник по ядам. Я разочаровал его, в электронной библиотеке по флорентийским ядам ничего не оказалось. До полудня гоняли чаи, весь распорядок полетел кувырком. Ещё полчаса спустя при попытке к отравлению хозяина корабля — дурная привычка — гость был разорван на мелкие кусочки собакой Баскервилей.
Болото навевает особые воспоминания.
До 14.30, пока не глянул на часы, сам спасался от этого чуда природы, в 14.31 создал на пути у пса гигантскую сахарную кость. Пес стукнулся о неё лбом, но подачку принял, вскоре дог откликался на кличку Бобик. Ласковый был пёс, но к вечеру, не брать же его с собой на борт, зверь отбросил лапы. Не подумайте, что я изверг, но кость оказалась куриной.
Помянув его «Проклятой», я перешёл было на «Царскую», но вкус был ещё тот, и склянка осталась ещё не совсем пустой.
Тело животного, а может, и не животного, постепенно было впитано почвой и от него не осталось и следа, как и от знаменитого Полка — планета-ребёнок подтирала за собой, за неимением родителей.
Каждая игра кем-то придумывается, но не всегда в неё играет сам автор идеи. Я был обязан участвовать в этой игре, хотя придумывать её не желал. Гудвин, будь он неладен, являлся каждый раз в новом обличии.
В общем, в четверг, с утра уверенность в собственной непогрешимости и неуязвимости внезапно сменилась страхом. Дрожь пощупала спину, опрометью пронеслась по позвоночнику и развязала каждый нервный узел. Они заходили, как маятники — мозги грызла новая фантазия, поэтому голова чесалась. Я сбрил надоедливую поросль — дельце уже не представлялось таким выгодным и безопасным — и вышел, подышать свежим воздухом.
Свежий шестибалльный ветерок, как сумасшедший, теребил защитный комбинезон. Я прикрыл глаза ладонью, но ветер прилепил её ко лбу. Пришлось повернуться боком…
— А ты кто такой? — спросил я, не оглядываясь, но чуя остатками спинного мозга магнетический взгляд пришельца.
— Я — чужой, силициум тебе в лёгкие, — с восторгом ответил незнакомец, и восторгался он, как я понимаю, моей паранормальной способностью чуять, — Чужой, Великий и Ужасный.
— Ну, вот и познакомились, — приветливо улыбнулся я, оборачиваясь.
Он казался аморфным, хлюпающим, скользким, отчего еще более противным, чем я предполагал. У него было плющевое безволосое лицо, с одной стороны напоминающее студень, с другой — больного флюсом. И больше вообще ничего не было.
Я кинулся к люку, борт укрывал от не утихающих порывов, но Чужой оказался проворнее и протёк туда прежде меня.
— Отметим встречу? — предложил Великий и Ужасный, покосившись на недоеденные мясные консервы.
— Я пить хочу, — только и сумел выдавить я, поглядывая в сторону медицинского отсека.
— Сделаем, силициум тебе в лёгкие! — обнадёжил он, — Твоё здоровье, старик!
— Ой, нет! Не надо! Больше не надо! Не хочу…, мать твою!
— Не стоит благодарности, — отклонив вежливый отказ, он мигом напоил меня, обернувшись гелем, — За маму! За папу!
Он проник в пищевод и устроился «внутря», оттопырив мне пузо настолько, что я только к субботе докатился до аптечки, где был припрятан спасительный эликсир.
— Чужой — говоришь? — я хитро улыбнулся и из последних сил опрокинул в себя третью бутыль.
В воскресенье утром заметно полегчало. Благо при реабилитации мне меняли не только мозги, но и вставили пластиковый желудок.
Чужой, Великий да Ужасный, и предположить такого не мог.
Непрерывно рыгая четырёхфтористым кремнием, я добрался к пульту управления и рванул рычаг аварийного взлета.
Гудвин рыдал мне вслед, выплевывая в космос на сотни тысяч миль два фонтана, держу пари, солёных на вкус.
Бедный маленький Гудвин! Не плачь, малыш!
Ну, Веог! Одним огрызком ты не отделаешься!
Космические страсти
Профессор скакал по лаборатории, как неугомонный ребенок конца двадцатого века, которому предложили стрельнуть раз-другой из бластера. Веог, застав учителя в столь радостном расположении духа, даже засомневался, в своём ли уме почтенный педагог.
— Воды? — cпросил он профессора.
— К черту воду! К черту всё! — раздалось в ответ.
— А что же тогда? Может, скорую? — cнова предложил Веог, поглядывая в окно, и живо представил, как белый с красным крестом на боку шлюп лихо причалит к балкону, оттуда вылезут столь же белые братья милосердия…
Профессор, нервно приплясывая, направился к ученику — тот испуганно посторонился, но в паре шагов от растерянного Веога учитель внезапно остановился, сдвинул очки на нос, заложил руки за спину и молвил, менторским тоном:
— Ну-с, надеюсь, мой дорогой, вы сумеете научно доказать мне, что я не сошёл с ума.
Веог промямлил: «Попытаюсь…», он-то понимал, что все признаки помешательства налицо, и потому добавил ещё мгновение спустя про себя — «хотя, сомневаюсь…».
— Можно ли доверять этой самой дурацкой электронике? — спросил профессор, обводя рукой полукруг. Веог проследил за его ладонью взглядом и стал осторожно пробираться вдоль лабораторного стола к кнопке пожарной сигнализации.
Не тут-то было, профессор преградил ему дорогу.
— Успокойтесь! Вам вредно волноваться! Я сейчас, — обнадежил Веог и попытался выскользнуть за дверь.
— Нет уж, — прорычал педагог, — придётся и вам посидеть здесь!
Совершив ловкий манёвр, профессор оказался у двери раньше своего аспиранта и ввёл внутренний код. Замок слабо щёлкнул, Веог больно-пребольно ударился плечом о стремительно закрывшуюся панельную плиту. Он круто развернулся.
— В чём дело, профессор! — рассвирепел Веог.
— Э, батенька! У вас нервишки не в порядке, — хохотнул профессор и подмигнул опешившему аспиранту. — Будет лучше, если вы сами во всём убедитесь.
— Всё ясно! Вы опять совершили гениальное открытие.
— Не скрою, мой друг, оно далось мне с превеликим трудом, — обрадовался такой догадливости профессор. — Но я больше склонен доверять своим глазам и простому электронному микроскопу, чем всем этим новомодным приборам. Можно подумать, кто-то нарочно так усовершенствовал земную технику за последние десятилетия, чтобы учёные прошли мимо фактов, лежащих буквально на поверхности, доверяя бесчувственной умной машине. Химики, смешно сказать, уже не знают, лить ли концентрированную кислоту в воду, или воду — в кислоту…