– Что-то я вас не понимаю, Павел Павлович, – с сомнением произнес Столыпин, – к чему эти разговоры о народном благе? Вы клоните к социалистическим идеям господина Маркса?
– Марксисты, – ответил канцлер Одинцов, – хотят, чтобы в России не осталось богатых, а мы желаем, чтобы в ней не было бедных. Именно в России, а не в мире – ибо говорить за весь мир нас никто не уполномочивал. Каждый подданный Российской империи должен быть постоянно сыт, обут, одет, грамотен и обеспечен приемлемым жильем. Вслед за обязательным двухлетним образованием мы планируем вводить четырехлетнее, семилетнее и, наконец, десятилетнее…
– Да вы, Павел Павлович, тоже настоящий социалист-нигилист! – с кривой усмешкой произнес Столыпин, – я понимаю, когда вы говорите о государственных интересах, но зачем же жалеть мужицких щенков? Эти помрут, бабы новых нарожают… И уж тем более незачем учить глупых сиволапых грамоте. От этого в мужицких головах могут завестись дурные мысли[20]…
На мгновение в императорском кабинете наступила тишина. Потом глаза Ольги сузились, а пальцы скрючились так, будто она собралась вцепиться Столыпину в бесстыжие зенки. При этом канцлер Одинцов смотрел на министра земледелия почти с жалостью, а Коншин с Кутлером, как кадеты, то есть люди, настроенные на капитализм с человеческим лицом, старались делать вид, будто их тут нет. Это надо же – сказануть такую бестактность в присутствии государыни-императрицы и ее верного сатрапа…
Одинцов уже хотел достойно ответить Столыпину, но успокоившаяся императрица подняла руку.
– Погодите, Павел Павлович, я сама… – твердо произнесла Ольга и бросила на Столыпина уничтожающий взгляд. – Петр Аркадьевич у нас забыл, что он такой же мой подданный, как и самый последний мужик. А еще он забыл о том, что только Нам решать, кого Наш канцлер может жалеть, а кого нет. Сказать честно, Мы с ним думаем на эту тему почти одинаково, потому что Нашу душу ранит каждый умерший по Нашему же монаршему небрежению подданный, без различия пола, возраста и вероисповедания, хотя умершие младенцы доставляют Нам все же особую душевную боль. Приняв корону после отрекшегося брата, Мы перед Богом и людьми поклялись в том, что будем своему Отечеству доброй матерью, а не злой мачехой. Человечнее надо быть, Петр Аркадьевич, и добрее. Вам следует помнить о том, что вы русский человек и православный христианин, а не иудей Гобсек, для которого все нижестоящие значат не больше чем пыль под ногами. Вы этому мужику в ноги должны кланяться, а не пренебрежительно кривить губы, ведь все, чем вы владеете – вы и прочие дворяне – создано трудами как раз этих самых русских мужиков.
– Ваше императорское величество! – возмущенно воскликнул уязвленный Столыпин, – вы забываете, что именно дворянство является истинной опорой вашего трона…
– Это вы забываете, точнее, забываетесь, господин Столыпин! – резко ответила императрица. – Опора моего трона – это весь огромный российский народ, а не одно только дворянство, значительная часть которого сейчас прогнила и паразитирует на заслугах своих предков. Опираться на таких, Петр Аркадьевич, значит подвергнуть себя смертельной опасности. Предадут и продадут, как те господа гвардейские офицеры, которые ради ложно понятой сословной солидарности присоединились к заговору Владимировичей…
Столыпин хотел было возразить императрице, но осекся, пригвожденный к месту тяжелым взглядом канцлера Одинцова. Так смотрят не на оппонента в споре – так смотрят на вошь, которую собираются раздавить безо всякой жалости…
– Некоторые люди, вроде единомышленников почти покойного господина Витте, – сказал канцлер, – считают, что главной обязанностью дворянства является владение родовыми имениями, в которых выращивается зерно, необходимое для экспорта российского хлеба за рубежи Империи. Эти господа жестоко ошибаются: главная обязанность дворянства – это служба государю и отечеству на любом доступном для этого поприще: военном, гражданском или научном. Поместья и дворянские привилегии были даны предкам современных дворян государями от Ивана Третьего и до наших дней не за их красивые глаза и не за правильное происхождение, а за службу Отечеству – в первую очередь, на поле брани. «Жалованная Грамота Дворянству» от тысяча семьсот восемьдесят пятого года заложила под служилое сословие мину огромной разрушительной силы. Этот документ действует почти сто двадцать лет – и каков же результат? На настоящий момент в Российской империи насчитывается миллион двести тысяч потомственных дворян и шестьсот тысяч человек, находящихся в личном дворянстве. При этом на военной службе потомственных дворян по происхождению примерно половина, а на гражданской таковых менее трети. Сопоставив эти данные, можно сделать вывод, что служит только треть потомственных дворян по происхождению, остальные же две трети занимаются чем придется, но тоже пользуются привилегиями, дарованными их предкам.
– Да, это так, – поддержала императрица своего канцлера, – почти восемьсот тысяч взрослых, гм, половозрелых дворян призывного возраста по сути таковыми не являются. И поскольку мы хотим сохранить Российскую Империю во всем блеске ее величия, с этим безобразием требуется немедленно заканчивать. «Указ О Вольностях Дворянства» Петра Третьего и «Жалованная Грамота Дворянству» императрицы Екатерины Второй необходимо заменить «Законом О Дворянском Сословии» императрицы Ольги Первой. Дворянское сословие должно быть очищено от никогда не служивших своих представителей и приведено в полный порядок. Ни одно государство не может существовать без элиты; но это должна быть элита, а не разный праздношатающийся сброд. Поэтому мы поступим согласно рекомендации упомянутого Павлом Павловичем господина Витте. Он настоятельно советовал дворянству как можно скорее обуржуазиться, и мы предоставим такую возможность господам, никогда не служившим Отечеству, переведя их в мещане, со всеми вытекающими из этого факта последствиями. Дворянское сословие отнюдь не тождественно классу землевладельцев, и все должны это понять. Но хватит об этом. Сегодня Мы собрали вас тут не для того, чтобы обсудить будущность дворян (и без того не бедствующих), а исключительно ради обсуждения методов исправления ситуации с нашими земледельцами, которые, напротив, во множественном числе находятся на грани выживания в связи с множеством неустройств. Но прежде всего Мы спрашиваем у Петра Аркадьевича – готов ли он и дальше с полной отдачей работать в Нашем правительстве ради достижения поставленных Нами целей или предпочтет подать в отставку прямо здесь и сейчас?
В воздухе повисла тягостная тишина, потом Столыпин, чье лицо от волнения пошло красными пятнами, поднял взгляд на императрицу и осторожно проговорил:
– Ваше императорское Величество, прежде дозвольте вопрос?
– Дозволяю, Петр Аркадьевич, – кивнула Ольга; она уже поняла, что этот сильный и своевольный человек укрощен и теперь будет служить ей верой и правдой.
– Так значит, Ваше Императорское Величество, – медленно произнес Столыпин, – вы вовсе не хотите отбирать у помещиков их имения и уничтожать дворянское сословие?
– Нет, Петр Аркадьевич, – усмехнулась императрица, – не собираемся. Вопрос повышения благосостояния крестьянского сословия мы намерены решить отнюдь не за счет дворян и землевладельцев. Так что можете быть спокойны, никому из ваших знакомых при условии продолжения ими службы ничего не грозит. Конфискованы могут быть только те имения деклассированных в мещане бывших дворян, которые находятся в просроченном залоге у Дворянского банка. Да и то лишение дворянского статуса произойдет не сразу после вступления закона в силу, а лишь по прошествии трех лет переходного периода, которые даются на то, чтобы все дворяне, не находящиеся на государственной службе, могли исправить это положение. Иначе никак. Чтобы иметь дворянские привилегии, необходимо служить. Исключение может быть сделано только для вдов и сирот служилых дворян. Детям дворян, в том числе и сиротам, при условии получения ими высшего образования, будет дана фора до достижения двадцатипятилетнего возраста, а вдовам – до момента повторного выхода замуж или же самой смерти.
– Я вас понял, Ваше Императорское Величество, – склонил перед императрицей голову Столыпин, – и раскаиваюсь в своих необдуманных словах. По своему неразумию я подумал, что, видя бедственное положение мужицкого сословия, вы решили поддаться на крики разных политических крикунов, требующих отнять землю у помещика и поделить ее между мужиками.
– Таким дешевым приемом, – сказал Одинцов, – проблему не решить. Можно сколько угодно орать о малоземелье, но при этом забывать, что от пятой части до четверти всех пахотных земель лежат под межами, а урожайность на истощенных и засоренных крестьянских землях такая же, как двести, пятьсот и тысячу лет назад, когда сам-пять считается хорошим урожаем, а сам-десять – рекордным; в то время как у нас в двадцать первом веке хорошим урожаем считалось сам-тридцать, а рекордным – сам-шестьдесят. Таким образом, прежде чем говорить о малоземелье, необходимо провести программу переселения, освоив целинные земли и разгрузив центральные губернии от излишних людей, навести порядок с землепользованием, перестать тасовать наделы (что ведет к их ускоренному истощению), а также наладить дело с агрономией, в том числе и с агрохимией. Кроме того, необходимо решить вопросы, связанные с закупкой, хранением, перевозкой и переработкой зерна, а также отправкой его на экспорт. Но, к счастью, для решения этих вопросов у меня есть господин Коншин. Возглавляемая им корпорация «Росзерно» уже функционирует, и в ближайшее время работа в этой области будет уже налажена…
– Я тоже так думаю, – с серьезным видом кивнул Столыпин. – У Алексея Владимировича за спиной хорошая школа работы в Госбанке. Должен вам сказать, что если вы будете подбирать себе таких помощников, как господин Кутлер и господин Коншин, то вам может удаться воплощение в жизнь любой идеи – даже такой безумной