, как построение царства всеобщего благоденствия, в котором и волки сыты и овцы целы.
– Вы, Петр Аркадьевич, даже себе не представляете, – отмахнулся Одинцов, – что такое по-настоящему безумная идея, которую не только исполнять, но и измысливать даже не стоит. А то, что задумано нами – не более чем компиляция из различных вариантов европейского опыта двадцатого века по созданию более-менее сбалансированного общества. Но наша задача шире. Нам требуется не только пройти между классическим капитализмом и диким первобытным коммунизмом, как Одиссей прошел между Сциллой и Харибдой, но и построить будущее общество, используя собственные внутренние возможности, вместо того чтобы черпать ресурсы из безудержного ограбления заморских колоний, которых у нас просто нет. Обычно такие модернизационные толчки проворачивают, заставив раскошелиться крестьян, но для данного случая этот метод не подходит, крестьяне и так уже ограблены до нитки. Но вы не переживайте – мы знаем, что следует делать в таком случае, и точно можем сказать, что платить за будущую стройку придется совсем не дворянам… Но об этом позже.
– Да, – сказала императрица, – об этом позже, господа. А сейчас я хотела бы раздать вам свои поручения. Вашему ведомству, Петр Аркадьевич, следует в первую очередь проработать переселенческую программу. За десять лет на земли вдоль трассы Великого Сибирского пути необходимо переселить не менее двадцати миллионов человек. При этом всех переселенцев необходимо обеспечить инвентарем, лошадьми, крупным и мелким рогатым скотом, а также лесом для постройки домов. Также неплохо было бы привлечь к делу артели плотников, которые заранее строили бы избы-пятистенки, чтобы прибывшие переселенцы, не отвлекаясь уже ни на что, сразу же взялись за распашку полей. В подготовке переселения и в ходе перевозок людей вам окажут помощь господа из имперской безопасности. В чиновные и купеческие головы потребуется палкой вколотить простую мысль, что воровать у переселенцев так нехорошо, что это чревато каторгой, а воровать у государства так плохо, что это приводит к летальному исходу.
– А как же… – начал было Столыпин, но тут же был прерван императрицей.
– Остальными вопросами земледельческих реформ, – строго сказала Ольга, – мы займемся тогда, когда большая часть назначенных к переселению уже переберется на новое место жительства и в центральных районах станет посвободнее. И забудьте, ради Бога, о разрушении сельской общины, хотя бы на первом этапе. Она ведь не только угнетает мужика и сдерживает его экономическую инициативу, но и страхует его от жизненных невзгод, придавая чувство уверенности. Кроме того, государству значительно удобнее работать не с отдельными индивидами, а с целыми коллективами, поэтому переселение тоже лучше проводить путем деления общины пополам. Ну вы меня поняли. Мир сам должен решить, исходя из спущенной разнарядки, какие семьи останутся, а какие поедут на новое место, сам должен назначить уезжающим старосту и подобрать батюшку…
– Да, Ваше Императорское Величество, – сказал Столыпин, – я вас понял. Вы хотите, чтобы переселением было легче управлять.
– Не только переселением, – возразила Ольга, – в одиночку каждый из нас (а не только мужики) – это дикий двуногий зверь, и только структурированное общество себе подобных делает из него человека. Распустить общину – это все равно что распустить гимназистов на перемену и сказать им: «господа, вы свободны, делайте все что вам угодно». Одним словом, Петр Аркадьевич, не извольте дискутировать по этому вопросу, а извольте выполнять!
Закончив со Столыпиным, Ольга перевела взгляд на генерального директора «Росзерна».
– Теперь вы, господин Коншин… – сказала она. – На вас лежит задача не только перевести денежные потоки за экспорт российской пшеницы из карманов гешефтмахеров неудобоназываемой национальности в карман государства, но и создать все необходимое для того, чтобы осуществлять сбор сельскохозяйственного налога в натуральной форме, а также выдачу семенных ссуд. В связи с последней задачей возникает мысль, не устроить ли нам при вашей корпорации специальные семенные селекционные хозяйства, чтобы улучшить качество семенного материала в мужицких, и не только мужицких, хозяйствах. Просто беднейшим мужикам вы будете давать семена в качестве посевных ссуд, а всем остальным – продавать за немалые деньги. И вообще, я на вас надеюсь. Вашей конторе предстоит возместить государству те средства, которые выпадают из-за отмены выкупных платежей. Надеюсь, вы меня поняли?
– Да, Ваше Императорское Величество, – ответил будущий главный зерновой воротила Империи, – понял и постараюсь сделать все в лучшем виде.
– Ну вот и хорошо, – вздохнула императрица. – А теперь я хочу поговорить с вами, господин Кутлер. Ваше ведомство, совместно с работниками имперской безопасности, должно провести ревизии в Крестьянском поземельном и Дворянском банках. В Крестьянском банке я хочу иметь статистику в разрезе того, какие участки приобретались в кредит и каково было благосостояние их прошлых и новых владельцев. Меня не устроит, если деньги банка тратятся на укрепление позиций сельской буржуазии, а не на приращение наделов малоземельным крестьянам… В Дворянском банке меня интересует статистика по находящимся в залоге поместьям и прочим землям с отдельным разбиением на категории служилого и неслужилого дворянства. Сроку вам всем троим – до Рождества, не более того. Все понятно, господа? Ну а раз понятно – тогда идите и работайте, время не ждет. А вы, Павел Павлович, задержитесь, есть разговор.
[десять минут спустя, там же.]
– Итак, Павел Павлович, каково ваше мнение? – спросила императрица, когда Столыпин, Кутлер и Коншин вышли.
– Как говорил один известный персонаж, – ответил Одинцов, – лед тронулся, государыня Ольга Александровна, первый выстрел сделан. До этого дня мы только ремонтировали порушенное и собирали свою команду, но сегодня Вы сделали серьезную заявку на самостоятельную политику. Манифест об улучшении положения крестьян – это еще полбеды, но вот заявка на «Закон о дворянском сословии» была сделана Вами, по моему мнению, сгоряча в пылу полемики, а следовательно, преждевременно. Но бывшее нельзя сделать не бывшим, а посему будем играть теми картами, которые имеются у нас на руках.
– Значит, я все испортила, – расстроилась Ольга, – наверное, мне не стоило так близко к сердцу принимать слова господина Столыпина…
– Ну, все не так плохо, – пожал плечами Канцлер Империи, – есть в этом деле и светлые моменты. План по приведению дворянства в дееспособное состояние был вами высказан в весьма ограниченном кругу лиц, дававших подписку о неразглашении служебной информации, а тем более – сведений, составляющих государственную тайну. К тому же, подумаешь, известие. Крику от такой новости, конечно, будет – как от полоумного петуха на заборе, не без того; но, с другой стороны, надо понимать, что основным настроением образованной публики за стенами Зимнего дворца является фраза «так дальше жить нельзя». Правда, при этом у каждого имеется свое представление о том, как жить можно и нужно, но это уже дело десятое. Наши интеллигенты только ломают дружно, а вот построить что-то новое они не в состоянии, ибо сколько их есть на свете, столько у них и мнений…
– Между прочим, – сказала Ольга, – и Столыпин, и Кутлер, и Коншин – потомственные дворяне. Столыпин – из весьма состоятельной семьи, а двое других – из небогатых. И при этом все трое находятся в гражданской службе с окончания университета. Тихие неприметные рабочие лошадки, смирно тянущие тяжелый воз российских финансов. Не думаю, что их радует наличие по соседству дворян, которые имеют такие, как и у них, дворянские привилегии, но вместо службы Государю и Отечеству проедают выкупные платежи, кредиты Дворянского банка и арендную плату с принадлежащих их земель.
– Разумеется, этот факт их не радует, – согласился канцлер Одинцов, – но в то же время из сословной солидарности им невместно произносить на эту тему хоть какие-то речи. Хотя должен заметить, что они признают ваше право навести в этой сфере идеальный порядок. Ведь и император Петр Федорович, и тем более императрица Екатерина Алексеевна по своему воспитанию являлись людьми европейского воспитания, привыкшими к давно укоренившемуся своеволию дворянства. И ведь что самое интересное – Екатерина Великая окончательно вела дворянскую вольность всего за четыре года до того, как подобная система, доведенная до крайней степени маразма, с треском лопнула Великой Французской революцией. Все правильно понял ее сын император Павел Первый, но ему банально не дали закрутить гайки. Апоплексический удар табакеркой – и дело в архив.
– Павел Павлович, – поежилась Ольга, – так, может, нас того – тоже…
– Да нет, государыня-матушка, – ответил Одинцов, – с тысяча восемьсот первого года много воды утекло. И время сейчас не то, и люди совсем другие. Система, построенная на основе не обязанного службой дворянства, теперь близка к маразму и в России. До собственной великой революции, которая должна произойти по той же причине, что и во Франции, осталось всего ничего, и земля русская полнится предчувствиями великих неустройств. Если император Павел Петрович был в своих устремлениях одинок, да и не знал точно, чего он хочет (а потому метался из стороны в сторону как тигр по клетке), то мы, во-первых, имеем четкий и конкретный план, вкупе с образом лучшего будущего; а во-вторых – у нас имеется множество добровольных помощников, которые не предадут, а пойдут вместе с нами до конца.
– Вот те, – сказала императрица, – которые пойдут с нами до конца за Россию и ее народ, и достойны в самом деле называться настоящим дворянством. Нам нужны люди, которые будут служить Нам и Государству истово и преданно, а не просто присутствовать на службе, числясь офицером или гражданским чиновником.
– Ну, хорошо, – сказал Одинцов, – давайте поговорим конкретно. Для начала – какой срок службы вы собираетесь назначать своим служилым дворянам.