И вообще, если оценивать картину непредвзятым взглядом, становится понятно, что люди, собравшиеся в кабинете канцлера, императрице не столько подданные, сколько товарищи-единомышленники. А где единомышленники, там и общая великая цель, которую они перед собой поставили. Не может не быть. Иначе после захвата власти им ничего и делать не требовалось, разве что за исключением продолжения борьбы с заговорщиками и террористами, как у какой-нибудь латиноамериканской диктатуры. Но нет – страницы русских газет так и пестрят сенсационными материалами об арестованных имперской безопасностью чиновниках-казнокрадах и нечистоплотных поставщиках, и слово «чистка» прочно заняло свое место в российском политическом лексиконе. «Чистильшики» в черных мундирах и тщательно отглаженных белых рубашках по ночам врываются не в нищие лачуги бедняков, а, в полном соответствии с его, Ильича, заветами и при полном одобрении общества, берут штурмом особняки богатеев и дворцы аристократов. Сначала публика считала, что вал арестов уляжется через два-три дня после перехода власти к новой императрице, и при этом самая жирная рыба так и останется невыловленной; но, судя по всему, репрессивная машина имперской безопасности, набрав ход, не желала останавливаться. Если дело дошло даже до отстранения от должностей двух Великих Князей (один из которых прежде контролировал русский военный флот, а другой – всю русскую артиллерию), то остальным сошкам размером поменьше ждать снисхождения уж точно не приходится.
И теперь Ильичу требовалось понять, какова та цель, которую поставили себе окружившие трон люди, и может ли он служить им, не поступившись своими главными принципами? Подписанный им договор сам по себе ничего не значит, без мотива делать дело настоящим образом он представляет собой всего лишь лист испачканной чернилами бумаги. При этом сказанные в узком кругу слова тоже ничего не значат. Сам Ильич в этом смысле тоже был хорош, и иногда в глаза и за глаза костерил своих оппонентов так, что эпитет «мерзавец» еще мог бы показаться комплиментом. Императрица и ее подручные просто показали, как они к нему относятся, но при этом дали понять, что, невзирая ни на что, согласны иметь с ним дело, если он будет добросовестно выполнять свои обязанности – защищать рабочих от произвола хозяев. А зачем им вообще все это – министерство Труда и прочие реверансы в сторону простонародья (вроде царского Манифеста о мерах для облегчения положения крестьянства)?
По классической схеме опорой монархических и диктаторских режимов являются армия, полиция, но самое главное – узкий слой крупной буржуазии и помещиков. А эти, продолжая опираться на армию и имперскую безопасность (их благосклонность при мирной передаче власти является делом первостатейным), пытаются перенести опору трона на широкие слои населения, заигрывая с рабочим классом и крестьянством. Или нет… не похожи эти четверо на тех людей, которые будут играть с людьми в игры – слишком уж они для этого серьезны и не похожи на европейских демократических политиков, которые привыкли обещать всем и все сразу. Да и не требовалось бы в таком случае вытаскивать из Швейцарии его, Ленина; с имитацией заботы о народе справился бы не только товарищ Красин, которого эти люди уже купили с потрохами, но и какой-нибудь заштатный чиновник минимально левых убеждений. И все. А тут все не совсем так, точнее, совсем не так… Неужели и в самом деле господин Одинцов и компания при полном одобрении правящей императрицы Ольги собрались осуществить социалистическую революцию сверху? Мысль нелепая и невероятная сама по себе, ибо ни один человек в одиночку (или с группой соратников), прорвавшись даже в самый верхний эшелон правящего класса, не будет иметь возможности сменить саму господствующую политическую формацию… Или этот Одинцов настолько безумен, что верит в такую возможность и всерьез ставит ее своей целью? Впрочем, и в его, Ленина, идею о возможности осуществления социалистической революции в России тоже не верят даже ближайшие соратники, а она, как оказалось, вполне реальна. И революцию сделали, и пролетарское государство создали, и социализм в нем построили – и неважно, с какими жертвами, ибо большие дела без жертв не делаются. Не зря же древняя мудрость гласит, что дело стоит крепко только тогда когда под ним струится кровь. Важно то, что попытка прийти к справедливому обществу, по большому счету, оказалась неудачной; большевистского запала хватило всего на семьдесят лет, после чего все шлепнулось обратно в буржуазную грязь… Нет, не может быть такого, чтобы этот Одинцов решился на то же, что и он, но только с другой стороны, потому что такого не может быть никогда…
Наденька при обдумывании этого вопроса ничем помочь не могла, а потому сидела в углу тихо и помалкивала, пока ее супруг ходил по номеру из стороны в сторону, что-то бормоча себе под нос. И вдруг в дверь номера постучали… Крупская тут же сорвалась со своего места и, подбежав к двери, срывающимся голосом спросила: «Кто там?». Но вместо «откройте полиция», или «вам телеграмма…» с той стороны двери с грузинским акцентом ответили: «Товарищ Крупская, это я, товарищ Коба. Мне необходимо срочно переговорить с товарищем Лениным…».
– Коба?! – машинально переспросил моментально остановившийся Ильич и тут же предвкушающе потер руки. – Впусти его, Наденька, он-то мне и нужен…
Это действительно оказался товарищ Коба, собственной персоной; когда Крупская на мгновение приоткрыла дверь, он ужом проскользнул внутрь. Но – ради Карла Маркса и Фридриха Энгельса – на кого он был похож! В первое мгновение Ильич его даже не узнал. На Кобе был щегольский светло-серый летний костюм, шляпа того же цвета, начищенные до блеска штиблеты, а в руке он сжимал трость полированного дерева с удобной рукоятью. И даже его вечная небритость сейчас имела вид короткой аккуратной бородки. Ну, чисто аристократ, щеголь, выбравшийся на вечернюю прогулку по Невскому проспекту…
– Добрый вечер, товарищ Ленин, – сказал он, едва увидав Ильича, – у меня к вам есть очень важный разговор.
– Разумеется, Коба, – кивнул немного ошарашенный этим явлением Ильич, – нам действительно требуется поговорить, но прежде ты должен мне многое объяснить. В первую очередь – как ты, сидящий в Петропавловке, можешь свободно разгуливать по городу, да еще и в таком виде? Ты бежал, да?! Но ведь бежать из Петропавловки невозможно… Кто тебе помог?
– Не все вопросы сразу, товарищ Ленин, – сказал Коба, – Я не бежал из Петропавловской крепости, на самом деле все значительно проще и одновременно сложнее…
– Таак… – протянул Ильич, презрительно прищуриваясь, – значит, ты, Коба, пошел на сотрудничество с этой новой охранкой и стал провокатором…
– Ни в коем случае, товарищ Ленин! – взвился Коба, глаза его возмущенно сверкнули. – Я не предавал и не буду предавать наших товарищей! И также я не изменил и не изменю нашим идеалам! Это исключено, да и такого от меня никто не требует. Я поклялся перед своей совестью бороться за общество всеобщей справедливости – и я продолжу за него бороться, так или иначе.
– И бороться за эту справедливость ты собираешься вместе с господином Одинцовым? – с оттенком ехидства спросил Ильич.
– Вместе с ТОВАРИЩЕМ Одинцовым, – поправил Ильича Коба. – И вообще, товарищ Ленин, зачем вы так ехидничаете, если сами подписали с товарищем Одинцовым соглашение о сотрудничестве в качестве министра Труда?
– Подписал, не буду врать, – пробурчал Ильич, – а вот сейчас думаю, не зря ли я это сделал, ибо мне не нравится идея укреплять царский режим, заигрывая с рабочими вместо подготовки его полного разрушения…
– Все это ерунда! – отмахнулся Коба. – Один царский режим отличается от другого так же сильно, как и многочисленные большевистские режимы пока неосуществленного будущего. Режим императора Николая Второго действительно стоило снести. Единственное, в чем я с вами бы разошелся в таком случае – это то, что я предпочел бы сохранить основу русского государства, а вы разнесли бы его вдребезги, чтобы из щебня на руинах попытаться построить что-то свое. Но, как сказал товарищ Одинцов, это занятие дурацкое, поскольку на руинах Российской империи из ее обломков ничего, кроме ее подобия, построить не получится. Моисей не зря сорок лет гонял евреев по пустыне – иначе у него не получилось бы вычеркнуть из их голов образ Египта фараонов. У нас такой возможности нет, да и не нужно это. Люди должны помнить, из какого мрака мы их вывели, чтобы направить к свету и счастливому будущему. Что же касается режима императрицы Ольги и канцлера Одинцова, то есть мнение, что его снос не приблизит, а отдалит вожделенный социализм. Тем более что снести этот режим нам, скорее всего, не дадут. Да и глупо это – все равно что ломиться в открытую дверь.
– И вы, Коба, – спросил Ильич, – верите, что товарищ Одинцов и иже с ним действительно хотят построить эдакий монархический социализм? Мне что-то сомнительно, не говоря уже о том, что такой диковинный зверь окажется полностью нежизнеспособным.
– Вы ошибаетесь, – ответил Коба, – жизнеспособность такого зверя зависит только от жизнеспособности того монарха, который поставил себе такую цель. Ольга Александровна – девушка молодая, она способна надолго пережить нас с вами; а ее команда обеспечит сохранение курса на социализм. Не забывайте, что вся нынешняя верхушка в Российской империи либо прямо происходит из мира будущего, либо находится под непосредственным влиянием этих людей. Они знают, что происходило в начале того пути к социализму, какое было в ваши времена, им известна и эпоха товарища Сталина, а также правление Хрущева, Брежнева и Горбачева (если вам знакомы такие фамилии). Они знают все допущенные нами ошибки, а также то, как их можно исправить…
– Хорошо-хорошо! – замахал руками Ильич, – допустим, что это и в самом деле так, и товарищ Одинцов и компания нам действительно товарищи, которые стремятся к построению странной формы социализма…
– Ничего странного в их идеях нет, – сказал Коба, – ведь любая действующая и дееспособная организация – это тоже своего рода маленькая монархия. Даже у нас в партии большевиков всегда должен быть кто-то, кто будет руководить и направлять Центральный комитет, чтобы тот не забрел в дебри и не наломал дров. В настоящий момент этот человек – вы, товарищ Ленин, ведь без вашего руководства партия тут же выродится в кондовый травоядный меньшевизм… Как мне сказал товарищ Одинцов, нашим меньшевикам можно поручить только одно дело – стоять на огороде и пугать своим видом ворон, ибо любой другой вопрос они тут же заболтают до смерти.